До дня рождения Хуа Чэна остаётся чуть больше месяца. Се Лянь совсем не паникует. Или старается не подавать виду. Надежды подзаработать испарились, когда в отеле, где неплохо платили за должность администратора за стойкой, неожиданно сократили срок договора на две недели. Теперь приходится снова сносить стены на стройплощадке на окраине города, из-за чего он не только приезжает к возлюбленному вспотевшим и измотанным до предела, но и не может подобрать достойный подарок.
Терпеть последнее невыносимо. Хуа Чэн заслуживает мира у своих ног, а у него даже нет денег на галстук, который сочетался бы с дизайнерскими костюмами.
— Не трогай меня, — выдавливает Се Лянь, как только открывается дверь.
— Эм… — Хуа Чэн выглядит ошарашенным, но нестерпимо красивым: блестящие чёрные волосы, ярко-алая рубашка, к которой руки так и тянутся, чтобы смять. Сквозь ткань слегка проступают соски с серебристыми бусинами пирсинга. О них Се Лянь старается не думать.
— От меня очень,
очень плохо пахнет, — поясняет он, вытянув перед собой руки, как мумия, потому что помимо заработанных за десять часов труда пота и грязи по дороге врезался в прохожего, державшего в руке открытую банку пива. Которое в итоге расплылось пятном на одежде.
Конечно же, его вид не остаётся незамеченным.
— Вот чёрт… Милый, твой «неудачный день» выглядит
по-настоящему неудачным.
— Я же никогда не делаю ничего наполовину, — вздыхает Се Лянь, переступая порог и уже жалея, что пришёл. Пусть Хуа Чэн и не помешан на чистоте, но в просторной и современно обставленной квартире поневоле почувствуешь себя пятном на полу, которое необходимо оттереть. Стоило сначала забежать домой, чтобы принять душ, но это заняло бы ещё лишних пятнадцать минут.
— Я заказал стир-фрай, — продолжает Хуа Чэн, будто не замечая запаха, как от барной стойки.
— Сань Лан, мне кажется, ты переоцениваешь свои силы, раз думаешь, что сможешь есть рядом со мной.
Тот ведёт его в основную спальню, где уже не царит такой безусловный порядок.
— Хочешь принять душ?
Се Лянь не знает, чего хочет: плакать или смеяться.
— А можно?
Хуа Чэн, улыбнувшись, наклоняется, чтобы чмокнуть в макушку, но он уворачивается. Ну уж нет.
— Ничего, если я воспользуюсь раковиной? Только рубашку сполосну, потом надену её обратно.
Будет не слишком-то удобно, но хотя бы вонь станет чуточку терпимее.
— Одежду мы постираем, — говорит Хуа Чэн, вытаскивая из до нелепости огромного шкафа штаны и футболку. — Вот, можешь переодеться.
— Спасибо!
Но стоит только потянуться за предложенными вещами, как тот, пользуясь преимуществом в росте, поднимает руку так, что до них не дотянуться.
—
Сань Лан!
— Пусть гэгэ взамен меня поцелует.
— Ты требуешь взятку.
— Всего лишь поцелуй!
— От меня
воняет!
— Мне всё равно!
Хуа Чэн уже сам готов дёрнуться, чтобы поцелуем застать его врасплох, что было бы неплохо, хоть и малоприятно. Оттого Се Лянь, не слишком-то трепетно оберегая остатки самоуважения, принимает решительные меры и начинает раздеваться: сбрасывает с ног рабочие ботинки, стряхивает куртку, отлепляет от тела промокшую рубашку. И как только остаётся без неё, Хуа Чэн затихает, опуская руки. Глупо не воспользоваться таким моментом, чтобы отобрать одежду и умчаться с ней в ванную.
— Спасибо, Сань Лан!
—
Гэгэ.
Пока он стоит под душем, мысли разбредаются, блуждая от осознания, что из-за шампуня от него будет пахнуть сандалом, как от Хуа Чэна, до наблюдения, что здесь неплохой напор воды. Наконец, всё сходится на проблеме поисков подарка.
Се Лянь сильно ошибся, спросив пару дней назад совета у Ши Цинсюань за обедом. Обедом называлось то, как она во время перерыва прибежала в парк рядом со стройкой и запихнула ему в рот приготовленную на пару булочку. Ши Цинсюань была последней из числа его старых друзей, всё ещё пыталась с ним общаться, что он искренне ценил, и всегда предлагала поработать в одном из её отелей (что тоже ценил, но в меньшей степени) то администратором, то заведующим рестораном, то на сей раз…
— Пианистом! Играть в комнате для отдыха! Ты же умеешь, да?
Умеет. Но одного взгляда на огрубевшие изуродованные руки хватило, чтобы решить отвлечь её вопросом о подарке.
— Хуа Чэн — тот ещё моднявый засранец, — подметила Ши Цинсюань, и здесь определённо есть доля правды: он на данный момент действительно самый привлекательный художник в городе. — Хочешь совет? Потраться на кружева.
— Кружева?
— Вот зараза. Я и забыла, что ты девственник, — вздохнула она. Се Лянь чуть не вклинился со своим «вообще-то», но было бы неразумно делиться с ней слишком пикантными подробностями о личной жизни. Если только не ради того, чтобы о них узнали все коллеги и друзья. — Я о кружевном белье, Се-сюн. Заверни себя в красивую обёртку, как подарочек. У вас ведь до такого уже дошло?
— Эм… да.
Он поймал на себе пристальный взгляд.
— Я поражаюсь, что ты достал такого парня. Нет, конечно, люди из зависти поливают его грязью, но он гораздо лучше, чем тот отброс, который возле тебя вертелся.
Об упомянутом отбросе Се Лянь не вспоминал уже несколько лет. Не собирался и теперь.
— В любом случае, — подвела она итог, — молодец, что поймал Хуа Чэна. Теперь просто не отпускай его.
Её идею Се Лянь обдумывал. Кружева и что-то подобное задействовать возможно. Даже сейчас, вспенивая гель для душа с запахом сандала (а у Хуа Чэна, как у обеспеченного человека, есть ещё и гель для умывания, и шампунь с кондиционером), он думает о запахе, который улавливает, когда его притягивают ближе. В голове не может не возникнуть вопрос, насколько нормально дарить нечто подобное. Если конечно девственность или какой-либо её вариант, подразумевающий проникновение, вообще считается подходящим подарком.
С днём рождения, дорогой! Сегодня ты возьмёшь всё в свои руки и сможешь меня трахнуть!
Так поступить не очень-то справедливо, если только это не входит в желания Хуа Чэна. Который чётко дал понять, что хочет того, чего хочет он.
Се Лянь выключает воду, которая всё время оставалась приятно горячей, что само по себе
роскошь, и ненадолго застывает, позволяя каплям стекать по телу, уставившись на ступни.
Он думает о страсти. О том, как не знал, что способен её испытывать, пока его не поцеловал Хуа Чэн. О том, как никогда не принимал оргазм за ощущение, которое понравится настолько, что отпечатается в памяти, пока не кончил в объятиях возлюбленного. Думает о том, насколько нормально желать близости. О том, как понять, нормален ли он сам. Потому что раз за разом его настигают воспоминания: как жар разливался по телу, как на него смотрел Хуа Чэн, как всё, что между ними было до того, рождало такие чудесные, приятные эмоции, но бесцельно вело в никуда. Теперь цель будто бы есть. Только дорога к ней ещё не проложена.
Босой, он заходит на кухню, где Хуа Чэн раскладывает по тарелкам ужин, подогревавшийся на плите, а услышав шаги, оборачивается, подцепив кусочек рыбы с луком. Се Лянь уже почти задаёт свой вопрос, но ему не дают и рта раскрыть, тут же ловко затыкая едой, которая кажется гораздо вкуснее, чем всё, что у него получается приготовить на тесной кухоньке дома, и он довольно мычит.
— Нравится? — Хуа Чэн очевидно рад, хотя всего лишь сделал заказ. Его способности к готовке ненамного отличаются, и осознавать, что он идеален не во всём, приятно.
— Ммм… да, — выдавливает из себя Се Лянь, пережёвывая и проглатывая кусок. — Что?
Хуа Чэн, изменившись в лице, застывает на месте, и он поспешно ощупывает себя, чтобы убедиться, что не забыл одеться. Всё в порядке, на нём чёрная футболка и серые штаны. Чтобы штанины не волочились по полу, пришлось их закатать. Футболка слегка стесняет движения в плечах, но по длине достаёт до бёдер. Се Лянь вдруг понимает: её наверняка сшили
на заказ. На мгновение концепция представляется нереалистичной, ведь такой базовый элемент гардероба продаётся в любом магазине.
Он поправляет рукав, плотно обтягивающий мышцы, и нервно покусывает губы, представляя, как теперь эту футболку будет носить её владелец, как будет в ней плавать, когда швы станут неровными и испортят фасон.
— Футболка, эм… извини, она, наверное, растянется.
Хуа Чэн по привычке тянется, чтобы щёлкнуть его по носу, и только потом отвечает.
— Ничего. Всё в порядке. Всё… правда, эм, в полном порядке.
А, так
вот что означал тот взгляд. С ног до головы его осматривают раза четыре, не меньше, и само собой возникает предположение:
— Тебе нравится, как я выгляжу в твоей одежде, Сань Лан?
— Давай ужинать, — бормочет, закашлявшись, Хуа Чэн. Пока они садятся за низкий столик, Се Лянь расцветает в улыбке.
Им обоим не свойственно оставлять еду, чтобы та потом испортилась, так что в комнате царит тишина, пока тарелки пустеют. И пока Се Лянь набирается храбрости.
— Сань Лан?
— Ммм? — уже несколько минут подряд Хуа Чэн сминает в пальцах закатанную штанину, иногда касаясь лодыжки, что навевает воспоминания.
— Как тебе кажется, насколько часто ты мастурбируешь?
Хуа Чэну удаётся проглотить последний кусок, не подавившись. Удивление выдаёт лишь слегка подрагивающая в руке чашка, поднесённая к губам.
— А что такое?
— С-слишком непристойная тема, да? Я не хотел обидеть. Просто пытаюсь понять: это странно, что я к себе никогда не прикасался?
— Гэгэ не странный, — хмурится Хуа Чэн.
— Хах, сам знаешь, что здесь ты ошибаешься, — замечает с улыбкой Се Лянь.
— Ладно. Странный в лучшем смысле слова, — выкручивается он. — Можно вопрос?
Ответа всё ещё не последовало, что, наверное, к лучшему.
— Конечно.
— Когда ты говоришь, что не прикасался к себе, то…
— Я имею в виду… — Се Лянь закатывает глаза. — Если фактически, то конечно да. Для собственного удовольствия — другое дело.
— Никогда? Даже не пробовал?
— О, наверное, да? — он озадаченно моргает. — Несколько раз. Однажды в старших классах и... пару раз в колледже? Не знаю. Возбуждение доставляло неудобства, и было бы лучше, чтобы оно ушло? М-мне хотелось к себе прикоснуться, но не хотелось, чтобы подобное желание возникало. Надеюсь, в этом есть смысл.
Ладонь Хуа Чэна легко ложится в его собственную.
— Есть. Многие считают, что доставлять себе удовольствие неправильно, но они не правы, гэгэ. Это совершенно естественно.
Ему такой образ мышления не знаком, на протяжении жизни его учили чему-то совершенно иному, о чём Се Лянь предпочитает не упоминать, решив лучше продолжить:
— Суть в том, что я хочу представить шкалу и поместить на неё некое значение, которое будет отражать меня.
Чтобы можно было оценить ущерб и представить, какими должны быть изменения. Чтобы приблизиться к дню, когда для него станет возможным выражать любовь в том числе физически.
— И я буду на другом конце шкалы?
— Ну… — теряется нить метафоры, которая оказалась не настолько уж важной. — Да?
— Что, если я занимаюсь этим часто? — спрашивает Хуа Чэн. Возможно, всё дело в красноватом свете ламп или на его щеках в самом деле полыхает румянец.
— Не произойдёт ничего плохого, — отзывается он. Для Хуа Чэна действительно не произойдёт, а для него самого такой нюанс имел бы значение. — Насколько часто?
Тот молчит, катая по тарелке белые фасолины и складывая из них улыбающуюся рожицу.
— Раз в неделю? — пробует Се Лянь, после красноречивого взгляда понимает, что нет, раз в неделю — не часто, и пытается снова, чувствуя, как пересыхает во рту. — Раз в день?
— Гэгэ, — донельзя зардевшийся, но серьёзно настроенный Хуа Чэн опускает палочки и поднимает голову (и что от такого вида следует испытывать: вину или умиление?). — Ты же понимаешь, что у нас не обязано совпадать то, как часто происходит оргазм?
Се Лянь морщит лоб.
— Ты о чём?
— О том, что… тебе, возможно, это не необходимо так же часто, как мне, — заметив порыв возразить, он продолжает. — Такое нормально! Влечение бывает разным. Из-за его особенностей ты не становишься ненормальным или каким-то ещё. И я точно не собираюсь заставлять тебя делать что-то, что не нравится.
— Но… как мы узнаем, какое у меня влечение? — В самом деле, как вообще понять, как часто возникает желание заниматься чем-то, чего пока не делал? — Может, мне хочется близости так же, как тебе, просто мы не знаем.
Прищурив глаз, Хуа Чэн смеётся.
— Но я же не… — начинает он, но осекается, заметив выражение его лица. —
Не всегда этого хочу. Не всегда!
— Я всего лишь пытаюсь уловить смысл. — И ему уже самому неясно, что делать. — Даже не знаю, какой именно. Только…
Хуа Чэн наклоняется, чтобы поцеловать его в лоб, в висок. Се Лянь подаётся навстречу, и в объятиях друг друга они замирают. Ему несложно обнаружить, что теперь от него и вправду пахнет так же, но запах собственного тела никуда не уходит, и получившийся результат не может не радовать.
— Ты нормальный, — заверяет Хуа Чэн. — Люди друг от друга отличаются. Значит, ты нормальный.
Уверенности в том, правда ли это, нет, но Се Ляню хотелось бы верить.
— Получается… — говорит он, насладившись минутами тишины, — всё-таки каждый день, да?
Хуа Чэн, сдавленно, едва слышно ругнувшись, отстраняется и заявляет твёрдо:
— Не каждый. Просто… когда захочется. И иногда, чтобы избавиться от мыслей.
От такой реакции улыбка расплывается до ушей.
— Часто же тебе приходится от них избавляться, да?
—
Гэгэ.
Дразнить его, такого совершенного, терпеливого и
невозможно притягательного, Се Лянь просто обожает. Но после шуток в
свой адрес он порой забывает, как Хуа Чэн смущается, как быстро и ярко проступает румянец на щеках и на носу, исчезая всего за несколько мгновений. И поэтому, пока от него не осталось и следа, спешит осыпать лицо поцелуями. Возражений не возникает.
***
— Знаешь, — говорит Хуа Чэн позже, пока на экране идёт документальный фильм о боевых искусствах, а Се Лянь использует его колени вместо подушки. – Если у тебя вдруг есть желание поэкспериментировать, то… я мог бы помочь.
Почти убаюканный прикосновениями пальцев, легко и бережно перебиравших волосы, Се Лянь запрокидывает голову, останавливаясь взглядом на перевёрнутом вверх тормашками лице. Его внимание где-то рассеянно блуждает.
– Разве мы не этим занимаемся? – спрашивает он, вникнув наконец в суть сказанного. – Экспериментируем.
– Так и есть, но я подумал, вдруг ты хочешь что-то попробовать сам. Естественно, это не значит, что я не готов на все сто процентов заняться с тобой чем угодно, когда ты будешь готов, – добавляет Хуа Чэн и слышит смешок. – Я понимаю, что тема деликатная и что тебе наверняка захочется что-то попробовать самому.
Ему хотелось, и сейчас, осознавая, с каким пониманием к этому относится Хуа Чэн, он чувствует невероятное тепло. К тому же, самостоятельные эксперименты пока что не были особенно удачными. Его квартира – не самое удобное место. В ней вряд ли найдётся личное пространство, а когда он остаётся один, то теряется в недоумении.
– Хочу, – признаётся Се Лянь. – Хочу попробовать. Только не знаю, с чего начать. То есть… для этого что-то нужно?
О боже, такое даже в голову не приходило. У него должны быть какие-то
приспособления?
– Ну, у всех по-разному, – поясняет Хуа Чэн. – Мне… честно говоря, мне многое не требуется. Но смазку использовать всегда важно. Благодаря ей всё проходит более гладко…
– В прямом смысле или в переносном?
– И ощущения очень приятные, – добавляет он, вздрагивая от смеха. – Не думаю, что тебе понравится порно, хотя, если хочешь попробовать…
– Разреши напомнить, что у меня нет компьютера, а только телефон от TracFone, с настоящими кнопками и экраном размером с почтовую марку.
– Ладно, тогда никакого порно. Может, купишь игрушку? Дилдо или вибратор. Что-то, с чем удобно поэкспериментировать и выяснить, что тебе нравится.
– Хорошо, – соглашается Се Лянь.
Ему чётко ясно, насколько всё зависит от него, особенно в теме покупок. Особенно, когда по-прежнему нет идей, что подарить на день рождения. Пусть позже при одной мысли о походе в сексшоп начнёт дымится голова, но прямо сейчас он нежится в уюте и комфорте, зная, что Хуа Чэн ему поможет. И вдруг приподнимается на коленях, поворачивается к нему лицом.
– Ты же знаешь, что я всё ещё хочу... экспериментировать? И делать что-то вместе с тобой. Очень-очень.
– Мгм. – Хуа Чэн улыбается уголком рта – как же Се Лянь любит эту улыбку – и целует, ещё раз и ещё. Дни, когда одних поцелуев было достаточно, уже остались в прошлом.
Они перебираются на диван. На фоне продолжает идти фильм, пока на тёмном экране не загораются финальные белые титры. Ладонями Се Лянь скользит по тонкой ткани рубашки, так, как ему хотелось, задевая пальцами затвердевшие проколотые соски, пока в ответ не доносится стон, который, несомненно, долго не будет выходить из головы. Возможно, из-за разговора и из-за того, как они дали своим действиям определение «
эксперимент», ему хватает смелости скользнуть руками под пояс штанов и обхватить ладонью обнажённую плоть. Движения самого Хуа Чэна, когда он касался себя, были уверенными, порывистыми, и Се Лянь их перенимает, пока тот, тяжело дыша, не пачкает спермой красивую красную ткань. Из-за последнего ощущается укол вины, пусть и недолго: стоит Хуа Чэну прикоснуться к нему, как на размышления о состоянии одежды не остаётся места.
Примерно через час Се Ляню приходится уходить. Стоит задержаться – и уйдёт последний автобус. Его убеждают остаться, но если учитывать то, где находится стройка, то решение переночевать будет непрактичным.
– В пятницу, – шепчет Хуа Чэн в губы, пока они стоят на пороге, не решаясь попрощаться.
– Мм?
– Останешься на ночь в пятницу? И на выходные? – спрашивает он почти что нерешительно, хотя они и раньше ночевали вместе. До того, как стали друг к другу гораздо ближе.
Се Лянь улыбается. Пятница наступит уже послезавтра.
– Соберу вещи.
***
Когда он добирается до дома и с наслаждением опускается на кровать, то понимает, что забыл задать очень важный вопрос. А потому вытаскивает телефон и, нажав на пару кнопок, прикладывает к уху, слушая гудки. Довольно продолжительные. Се Лянь уже готов сбросить вызов, как соединение наконец проходит.
Голос доносится слегка приглушённо, словно Хуа Чэн наполовину зарылся лицом в подушку.
– Гэгэ? С тобой всё в порядке?
На другом конце провода слышен шорох. Наверное, Хуа Чэн перевернулся на спину, и Се Лянь почти видит, как тот по привычке лежал на животе, без повязки на глаз, которая оставлена на прикроватном столике.
– Я тебя разбудил, – шепчет он. – Прости.
– Мм, не извиняйся.
– Ты лёг спать, как только я ушёл? – ему не удалось проверить время, вернувшись домой.
– Примерно час назад? – Голос звучит уже бодрее и немного настороженно. – Гэгэ, дорога до твоего дома занимает целый
час?
– Не совсем, – врёт Се Лянь. – Я не знал, что ты уже спал. Вопрос не настолько важный.
– Ничего. Что такое?
Он прикусывает губу, рассматривая узор на потолке.
– Когда мы говорили о… сам знаешь, о чём…
– О мастурбации, – Хуа Чэн поправляет уверенно, но явно краснеет, что уже как-то утешает.
– Да. Так… о чём ты думаешь в процессе?
Тишину заполняет белый шум.
– Ну... о тебе.
Се Лянь смеётся, хотя в животе крохотной искрой вспыхивает предательское тепло. И это всё, что требуется? Стоит Хуа Чэну сказать «о тебе», и он уже готов на ещё один заход? Его одолевает и смущение, и какая-то невнятная гордость. Такая перемена ему по душе.
– Можешь сказать точнее?
– Эм… – слышится смешок. – Насколько точнее?
– Дело в том, что я лежу сейчас один в темноте. Моего соседа нет дома. – За что охренительно огромное ему спасибо. – Не хотелось бы упустить шанс.
Спустя мгновение тишины раздаётся сдавленное «поверить не могу». Се Лянь не в силах сдержать улыбки, потому что улавливает едва различимое волнение.
– Так, – говорит Хуа Чэн, пытаясь успокоиться. – Так. Ну, я… представляю тебя, что ты рядом, со мной. Мысленно рисую перед собой твоё лицо.
Воображение уже вылепливает в темноте над ним смутные очертания лица возлюбленного, его нежную улыбку.
– Всё зависит от того, что ты хочешь. Можно думать, о чём угодно. Иногда я действую быстро и воображаю, что мы… занимаемся тем, чего ещё не делали. – То есть любовью. Подразумевается наверняка оно. – Иногда я прикасаюсь к себе и представляю, что это делаешь ты.
Се Лянь определённо заинтересован, хотя о возбуждении нет речи. Его воображение не настолько яркое, как у Хуа Чэна, и представить, будто между ними происходит что-то более абстрактное, будет непросто. Можно было бы приступить непосредственно к делу, но... при этом ничего не почувствовать.
– Похоже… всё происходит довольно быстро, – шепчет он.
– Просто начни… нежно поглаживать живот, грудь, – продолжает Хуа Чэн, запинаясь. За указаниями тело следует само собой. – Проведи рукой по бёдрам вниз и вверх.
Прикосновения кажутся знакомыми, вспоминаются мгновения, когда он сидел у него на коленях или рядом, как его держали в объятиях, как руки очерчивали каждый изгиб.
– Совсем как ты любишь делать, – расслабленно произносит Се Лянь, и Хуа Чэн давится воздухом.
– Д-да. Как угодно, лишь бы было приятно.
Се Лянь следует за ощущениями, отдалённо понимая, что дышит в трубку, наверное, слишком тяжело, но, слыша дыхание Хуа Чэна, представляет, как тот лежит в просторной кровати, на покрывале из хорошей плотной ткани, как торопится накрыть ладонью свой член, не в силах сдержаться. Возникший в голове образ прошивает сознание, словно копьё. Поверить, что всё может случиться так естественно, нелегко, но голос Хуа Чэна звучит совсем рядом, и одного его уже достаточно, чтобы почувствовать, как близится волна удовольствия, останавливаясь на полпути.
– Я повешу сейчас трубку, – выдыхает Се Лянь.
– Что? – звучит так, словно Хуа Чэна только что ударили.
– Хочу проверить, смогу ли… справиться сам. Ничего? – спрашивает он вместо извинений.
– Конечно ничего, гэгэ, – ответ кажется вполне искренним. Конечно же искренним. Хуа Чэн никогда не лгал.
– Люблю тебя, – улыбаясь, говорит Се Лянь, и вдруг поддаётся пришедшей в голову идее. – Я сейчас лежу в кровати. Поверх одеяла. Представляю, как ты меня касаешься. Вот-вот кончу.
– Ох, чёрт.
И, раз слегка поддразнивать доставляет ему такое удовольствие, добавляет:
– Кстати, Сань Лан. На мне всё ещё твои вещи.
Несколько секунд он слушает, как тот, поперхнувшись, кашляет, и затем сбрасывает звонок, потому что в словах не было выдумки: ощущение подступающего наслаждения опьяняет. И в эту пропасть сталкивает одно лишь осознание, что где-то на другом конце города Хуа Чэн точно занимается чем-то похожим. В ушах эфемерным эхом ещё остаётся звук его дыхания.
Окружённый темнотой, Се Лянь смеётся, чувствуя себя коллекционером, который собирает по крупицам ценности, существующие для всех, кроме него самого. Теперь же они могут стать реальностью и в его жизни.
Он проваливается в сон с мыслью о том, что не найдётся подарка на день рождения лучше, чем то, что Хуа Чэн подарил ему.
