***
Через несколько дней Се Лянь приносит с собой ужин и только начинает перебирать в руках сумки, прокручивая ключ, который любит иногда заедать в замке, как дверь чуть приоткрывается. Хуа Чэн изо всех сил старается пролезть в щель. – Это ещё что такое? – вежливо интересуется Се Лянь. – Просто хотел предостеречь, – следует пояснение. – И не дать ему убежать. Мы весь день привыкали к квартире, он вполне свыкся, но поначалу был недоволен, – тот усмехается. – Он… он, наверное, ко мне привык. Просто хочу тебя подготовить, вдруг начнётся шипение или ещё что-то. – О, бо… тут? Уже? – Он расплывается в улыбке, но тут же осекается. – Ничего, что я здесь? Я не хочу… Наверное, вина лежит на нём: сегодняшнюю встречу они ведь даже не обговаривали. Се Лянь всего-то со всей тщательностью набрал «Поужинаем?» на своём маленьком телефоне, а Хуа Чэн прислал непонятную мешанину из букв. Если подумать, такой ответ даже мог и не быть положительным, если в руках вертелся кот. Впрочем, большая часть его вещей по-прежнему здесь. Назад, в тесную квартирку, ничего не вернулось. В голову приходит мысль, что он, похоже, просто-напросто сам вписался в жизнь Хуа Чэна, что воспринимается как нечто совершенно естественное и прекрасное, но вместе с тем и несправедливое. Нельзя же вот так продолжать пробираться в личное пространство без спроса. – Нет, тебе стоит тут быть, – настаивает Хуа Чэн, хотя его лицо практически зажато между дверью и косяком. – Ему надо с тобой познакомиться. Как только он открывает дверь, Се Лянь слышит заунывный вой и рвётся вперёд, чтобы увидеть его – целиком серого, слегка неухоженного. Кот кажется меньше и упитаннее, чем на фотографии, глаз взирает на мир так, словно всё вокруг абсолютно, до мозга костей новое. Оно и есть новое – по крайней мере, мир этой квартиры и владелец. – Его зовут Эмин, – представляет кота Хуа Чэн, – и ему не нравится, когда я на него пристально смотрю, так что пойду-ка лучше займусь делами… – Он забирает еду и относит на кухню, разогревает и раскладывает по тарелкам, поглядывая на то, как Эмин рассматривает гостя. Се Лянь проходит к дивану и садится. – Эмин? Кто его так назвал? Он же слишком милый. Эмин прокрадывается на несколько шагов вперёд. Се Лянь выпрямляет поджатые под себя ноги и легонько хлопает ладонью по коленям, пока кот прослеживает взглядом движения и направляется навстречу снова. – Привееет, – воркуя, он опускает руку и слегка помахивает. Эмин изгибается, как свойственно всем котам, с таким видом, словно ему одновременно и наплевать на происходящее, и хочется что-то сделать. Затем подбирается на расстояние сантиметров тридцати к ладони, которую слегка обнюхивает. – Он мурлычет, – картинно шепчет Се Лянь. – С тобой он готов подружиться быстрее, чем со мной, – отвечает Хуа Чэн с ухмылкой. – Потому что уже знает, что рядом с тобой безопасно. Ой! – Эмин с мяуканьем прыгает на колени, и вибрация от мурлыканья пробирает, словно электрический ток. – О, боже… Сань Лан. Полностью очарованный, он ласково его гладит, пока кот, устроившись, обозревает и его самого, и окружение, а, заметив на другом конце комнаты хозяина, коротко мяукает. Хуа Чэн и бровью не поводит. – Вот твой второй папа, – заявляет он коту. Кажется, будто Се Лянь вот-вот замурлычет сам.***
– Наш кот – засранец, – заявляет Хуа Чэн спустя несколько дней, уставившись в потолок. – Не говори так, – в голосе звучит укор. У него на руках, глядя через плечо и невинно, словно ребёнок, моргая, устраивается Эмин. Ещё и с таким видом, будто в момент, когда к джинсам Се Ляня потянулся Хуа Чэн, никто на кровать не прыгал. – Он обломщик, – настаивает тот. – А ведь мы так хорошо ладили. Теперь Эмин с мяуканьем ловит лапой волосы. Кот пристрастился играться с ним, но и лежать в объятиях Хуа Чэна ему нравится. Жаль, что тот в настроении обниматься с Се Лянем, хоть и совершенно в другом плане. – Ему нужно твоё внимание, – Се Лянь пересаживает Эмина к нему на колени, и кот сразу же разваливается, с громким мурлыканьем протягивает к груди лапы. – Потому что ты относишься к нему просто невероятно. Хуа Чэн краснеет в прямом смысле слова, что происходит не впервые. Его реакция на комплименты всегда такая, будто их ни разу ему не говорили. Мысль о том оседает в сознании. – Скорее с невероятным раздражением, – добавляет он, очевидно, переставая смущаться, и Се Лянь вынужден прикрыть ладонью рот, чтобы не рассмеяться. Возбуждение ещё чуть теплится. Да, частично очень хотелось бы продолжить начатое, но он откидывается назад, чтобы наблюдать, как Хуа Чэн смотрит на кота, почёсывая ему мягкий пушистый живот. – Ты бы поверил, что он пытался откусить тебе руку при первой встрече? – спрашивает Се Лянь, обожающий и кота, и Хуа Чэна настолько, что чувства вот-вот разорвут на части. – Я его люблю, Сань Лан. Тот явно не в восторге, но понятно, что это показное. – Я тоже, – отзывается он. – Но не прямо сейчас. Мы были заняты. Многозначительный взгляд направлен на колени. Се Лянь с улыбкой скрещивает ноги. – Не обращай на меня внимания. – О, ещё как обращу, – возражает Хуа Чэн, вставая и утаскивая Эмина с собой. – Надо установить границы. Он опускает кота за порог комнаты и закрывает дверь, чтобы затем, вернувшись, прижать Се Ляня к кровати с такой силой, что не засмеяться невозможно. – Быстро, – бормочет, усыпая поцелуями его шею, попутно пытаясь стянуть с него рубашку, – пока нам стену не прогрызли или не учинили ещё что-то. Се Лянь ничего не может с собой поделать и смеётся. Желание вспыхивает почти мгновенно, спровоцированное спешкой, но они оба замирают, как только доносится вой, а затем скрежет когтей. – Да какого чёрта, – шепчет Хуа Чэн, зарываясь лицом в изгиб между плечом и шеей. Се Лянь трясётся от смеха. – Он тебе ковёр испортит! Его переполняет наполовину возбуждение, наполовину удовлетворение, даже когда Хуа Чэн поднимает голову со словами: – В прошлый раз так вышло, что он у меня на груди заснул. Это его заткнёт. И затем встаёт, проходит к двери, чтобы принести в кровать Эмина, бормоча ему что-то тихо, пока тот не засыпает у него на груди, как и было обещано. Впрочем, они никуда его не сдвигают, переговариваясь шёпотом, пока их самих не охватывает дремота. Се Ляню действительно не стоило бы снова оставаться на ночь, но завтра суббота. Он просыпается ненадолго. Хуа Чэн уже спит, Эмин покачивается у него на груди в такт дыханию. Не хватает сил, чтобы оставить и кота, и возлюбленного, который на самом деле невероятный человек, что бы сам о себе ни твердил. – Сань Лан, я же говорил тебе, что ты невероятный? – шепчет Се Лянь. – Кажется, того раза было мало. И он проваливается в сон.***
Се Лянь признаёт: если так подумать, Хуа Чэн всегда не очень хорошо реагировал на комплименты, что сначала кажется чем-то странным, а затем – печальным. Странным, потому что критики и в целом публика всегда хвалят или его самого, или работы. В соцсетях у него столько десятков тысяч подписчиков, что по пальцам одной руки не пересчитать, и все бесцеремонно рвутся, чтобы выразить восхищение. Некоторые комплименты не отличаются искренностью, но Хуа Чэн не относится к ним как-то по-особенному. Куда комфортнее ему получать критику. Печальным же, потому что Се Лянь не знает никого, кто был бы в большей степени достоин добрых слов. Возможно, из-за того, что они исходят от незнакомцев, Хуа Чэн не привык к искренним комплиментам от близких. Се Лянь намеревается это исправить. И решает начать следующим утром, когда его будят ради завтрака, который состоит из любимых блюд, заказанных в точном соответствии со всеми предпочтениями. Наверное, из-за соображений о том, за что Хуа Чэн заслуживает похвалу, он подскакивает, точно от разряда тока. – Сань Лан! Спасибо за завтрак, – заговаривает Се Лянь. Нет, не совсем так. – Ты так хорошо понимаешь, чего мне хочется. Хуа Чэн оставляет поднос на кровати и с приоткрытым ртом выглядит так, будто только что получил пощёчину. – Ну… – тянет тот, явно сбитый с толку, – ты же всегда просишь это заказывать? Результат не слишком обнадёживающий, однако на мгновение скулы слегка розовеют. Заметив перемену, Се Лянь расплывается в улыбке, после недолгой возни садится на колени и осторожно, чтобы не опрокинуть паровые булочки и соевое молоко, обхватывает его руками за шею. Слышно, как мурчит растянувшийся на подушке своего владельца Эмин. – И ты прекрасно меня слушаешь, – подхватывает он. Румянца ему не видно, но его можно почувствовать, когда мягко по лицу и шее Хуа Чэна разливается тепло, пока руки оглаживают спину и опускаются, чтобы сжать ягодицы. – Я всегда буду тебя слушать, гэгэ. – Интересно, дыхание при этом сбивается из-за поцелуев в шею или из-за чего-то ещё? Се Лянь вспоминает, как Хуа Чэн прятал лицо, когда услышал, что ему нравится, какие звуки тот издаёт. И прихватывает кожу зубами. Размышления о том разе никуда не отступают. Из-за стона Хуа Чэна просыпается Эмин, потягивается, всё ещё мурчит, как обогреватель. Мяуканье не заканчивается, пока они не отстраняются друг от друга. Се Ляня пробирает смех. Хуа Чэн его радость не разделяет. – Вот видишь, что я имел в виду, называя его обломщиком?***
Се Лянь предпринимает ещё одну попытку позже, после завтрака и душа, надев тот самый красный свитер, который стал любимой одеждой для выходных, несмотря на то, что не за горами лето. Он недолго играется с Эмином, всё ещё очарованный им, и затем незаметно пробирается в студию, осторожно прикрывая за собой дверь. Соседство кота с необработанной медью и обжиговыми печами вряд ли повлечёт за собой что-то хорошее. Хуа Чэн стоит перед статуей. Даже глядя со спины можно сказать, сколько усилий было потрачено на детали, на то, как струятся волосы по спине, подхваченные ветром. Вылепленный двойник Се Ляня выглядит… непринуждённым, расслабленным. Беспечным, счастливым, со взглядом, устремлённым вдаль. Хуа Чэн сотворил прозрачную робу, складки которой спадают с плеч и их закручивает бриз, обнажая коричневый металл кожи на ногах и плечах. – Ух ты, – выдыхает Се Лянь невольно. Хуа Чэн поднимает взгляд, отрываясь от работы. – Я не хотел мешать, могу уйти, если… – Скажи, что думаешь, – просит тот, отступая на шаг, и он подходит ближе. Обходя статую, удаётся взглянуть на своё собственное лицо – умиротворённое, доброе, прекрасное и невероятно правдоподобное. – Сань Лан… – начинает Се Лянь, но останавливается. Слов не хватает. Хуа Чэн изваял его из бронзы. Металл на данном этапе всё ещё тёмный и матовый, но статуя лучится жизнью. Практически верится, что он на самом деле выглядит так, что люди, взглянув на него, могут это увидеть. – Ещё не закончено, – оправдывается Хуа Чэн, откладывая в сторону стеку и выключая нагреватель. – Будет не так… грубо. И, думаю, что… ну, он не полностью обнажён, но я не спрашивал, можно ли… Се Лянь, рассматривавший с раскрытым ртом собственную фигуру, поворачивается. Его глаза наверняка со стороны похожи на монеты. – Я в восторге, – шепчет он. – Правда? – Он… – Се Лянь пытается подыскать слова. – Сань Лан, я выгляжу, он выглядит так, словно… Словно две его версии слили воедино. Того, кем он был прежде – сияющего, оптимистичного, самовлюблённого, состоятельного и не слишком дальновидного, и его нынешнего, находящегося рядом с Хуа Чэном – повзрослевшего, немного потрёпанного, но счастливого, нашедшего себя, любовь. – Гэгэ. И, похоже, он выпалил всё вслух, раз Хуа Чэн несколько раз моргает, глядя на свет, льющийся из окна. Неужели ему никто подобное не говорил? Се Лянь видел другие работы, и они все такие, наполненные эмоциями, любовью и воздушной красотой, пусть эта и особенная, потому что изображает его. Но всё же, кто-то ведь мог сказать. Кому-то стоило бы заметить. – Он выглядит так, каким я себя чувствую благодаря тебе, – признаётся Се Лянь. И кажется, ход мыслей оказывается верным. – Он и есть ты, понимаешь? – поправляют его, оглядываясь. Тот самый глаз, чей взгляд ему так дорог, блестит. – Он не какая-то твоя версия. Он и есть ты. Се Лянь понимает. Надеется, что однажды сможет поверить чуточку сильнее. Шагает навстречу, чтобы взять Хуа Чэна за руку, испачканную от работы с медью и пахнущую едва уловимо горячим металлом. – Твой взгляд на окружающие вещи такой… – пробует он, но безуспешно. Приходится выбрать другую тактику. – Сань Лан, ты обладаешь чем-то, чего недостаёт остальным. Такого взгляда на вещи, как у тебя, больше нет ни у кого. – Это… это не… – запинается Хуа Чэн. Рука кажется горячей, и Се Лянь придвигается ближе, прислоняется к его лбу своим. – Правда. Ты делаешь вещи прекрасными. Ты сделал таким меня. Хуа Чэн дышит глубже, взволнованнее, доходя почти до крайности. – Ты прекрасен, гэгэ. Не только я это вижу. И целует, горячим языком проникая между губ, подталкивая назад. Вовсе не такого Се Лянь добивался. Хуа Чэну должны были быть адресованы все слова, которые ему сейчас шепчут на ухо: о том, какой он добрый, сильный, красивый. – Сань Лан… – Пожалуйста, можно?.. – спрашивает Хуа Чэн, вжимая его в стену чуть ли не жёстко. Се Лянь охает, припоминая, что с последнего раза прошло несколько дней. Возбуждение вспыхивает от тесных объятий и от поцелуев, таких, что на губах остаются следы. Но после Хуа Чэн опускается на колени. «Постой, – в какой-то момент хочется сказать. – Ведь это я должен доставить тебе такое удовольствие». – Позволь мне, позволь, прошу, – всё ещё шепчет тот, скользя губами по коже, обнажая его член и заглатывая, не сдерживая стона, когда тянут волосы. Шквал ощущений сносит Се Ляню голову настолько, что даже не слышно, как жалобно за дверью мяукает Эмин, вплоть до того, пока он не кончает, пока они вместе не сползают вниз по стене, будто всё, на что хватает сил – касаться друг друга и дышать.***
Наступает свободная суббота. Не ценить её сложно, потому что работа в последние дни выдавалась тяжёлой – команду агитируют выполнить как можно больше поручений. Срок сдачи проекта уже близится, а вместе с ним и повторный визит в агентство по временному трудоустройству в поисках другой должности, которая желательно не будет связана напрямую с цементом и арматурой. Из головы не выходит предложение Ши Цинсюань и неотъемлемо привлекательные перспективы работы в пригороде. Затем ему начинает казаться, что он занимает слишком много места, и мысли испаряются, а сам Се Лянь прижимается теснее к плечу Хуа Чэна, сидя на диване. За ужином они выпили вина, совсем чуть-чуть, но алкоголь дарит телу приятную умеренную лёгкость. – Значит, Эмин терпеть не может телевизор, – замечает он, разрываясь между желанием смотреть в экран и наблюдать, как янтарный глаз показывается из-за угла, как кот отступает и выглядывает снова. – Полезно знать. – Нам стоит поставить телевизор в спальню, – предлагает Хуа Чэн; властный тон вызывает трепет, такой же провоцировали похожие фразы, звучавшие часто в последнее время и не вызывавшие стремления раскрывать их смысл. – Так я с тобой и пересплю. Се Лянь давится собственной слюной, и его сотрясает приступ кашля. Как только к нему возвращается возможность дышать, на лице Хуа Чэна проступает ужас. – Про… – начинает он. – прос… Поцелуй оказывается предпочтительнее нежелательных извинений. Когда Се Лянь отстраняется, Хуа Чэн явно уже не хочет провалиться на месте, пусть и выглядит виноватым. – Я только хотел сказать, что… – предпринимается вторая попытка. – Поверить не могу, что перебиваю тебя дважды, – пресекает её Се Лянь, как порядочный и вежливый, благодаря своему воспитанию, человек. – Но даже не думай заикаться о том, что торопишь меня или заставляешь, потому что прямо сейчас я не чувствую ни того, ни другого. – Я просто… – говорит Хуа Чэн, и на сей раз его не прерывают. – Не хотел додумывать, что тебе захочется близости в таком виде. – Мне… что? – Я вроде намекнул, что ты был бы пассивом, – поясняет он так же прямо, как и всегда, когда затрагивается тема секса. Впрочем, его рука, лежащая на талии, напрягается. – И мы это не обсуждали, так что мне хочется, чтобы ты знал: я ничего сам не додумываю. Се Лянь взвешивает всё про себя. С ним всегда оставалось предположение, что он будет снизу, а Хуа Чэн – сверху. В смутных фантазиях, постепенно прояснявшихся за период экспериментов, было именно так. Изображение нельзя назвать неприятным, вовсе нет. Но стоит только попытаться поменять их про себя местами, как ничего не выходит. – А тебе бы… понравилось… – Скромности в нём теперь поубавилось, но проговаривать такие вещи всё ещё непросто. – Если бы всё было наоборот. Тебе бы понравилось так? Се Лянь размышляет об ощущениях, которые одолевали его, когда он был сверху, когда чувствовал внутри себя пальцы Хуа Чэна, когда то же проделывал с ним сам. Стоит соединить оба воспоминания, как возникает заинтересованность, уже совершенно иная, оседающая нервозностью и желанием внизу живота. – Да, мне бы понравилось. – После ответа Се Лянь на мгновение задумывается: может, то просто слова? Тем не менее, Хуа Чэн ведь никогда ему не лгал. – На самом деле, я был бы очень заинтересован. Улыбка у него нерешительная, взгляд чуть отвлечённый, будто размышления вертятся в голове прямо сейчас. Ох. – У тебя невероятно здорово получается рассуждать о таком, – заявляет Се Лянь. Ему всегда хотелось делать так же. – Благодаря тебе всё не кажется таким страшным. И ты чуткий, задумываешься о чём-то прежде, чем я даже обращу внимание. Это словно твоя суперсила. Хуа Чэн смотрит на него так же ошеломлённо, как и всякий раз, когда комплимент застаёт врасплох, и бормочет: – Ты сегодня постоянно такое говоришь. – Хочешь, чтобы я прекратил? – Нет. Се Лянь улыбается и приникает к нему ближе. – Я весь день так говорю, потому что просто не могу поверить в то, какой ты невероятный. Ты так добр ко мне. Теперь Хуа Чэн улыбается, краснеет и выглядит очаровательно. – Потому что ты этого заслуживаешь. – И до чего же быстро отводит внимание от себя. – Не надо оправданий. – Се Лянь опирается подбородком о его плечо и смотрит так, будто в комнате больше ничего нет. Они смотрели какое-то шоу про гонки, Хуа Чэн разъяснял всё про машины и их возможности, но теперь передача отходит на второй план. – Не надо искать причины, можешь просто позволить мне говорить что-то приятное. – Хорошо, – соглашается Хуа Чэн, обхватывая его за талию, чтобы подтянуть ближе к своим коленям. – Попробуй ещё раз. – Я не перестаю думать о той статуе. Она была всего лишь куском металла, а сейчас… кажется, будто всё, чего ты касаешься, становится прекрасным. – говорит Се Лянь, находясь настолько близко, что получается уловить под глазами Хуа Чэна и на носу крошечные серебристые точки, когда-то, возможно, бывшие веснушками. – Вот твой дар. Ты придаёшь вещам красоту. На таком расстоянии лучше видно, как Хуа Чэн реагирует: как расширяется зрачок, как появляется румянец, на сей раз ярче. Ещё заметно, как сжимаются уголки губ, словно тот сдерживает порыв отмахнуться от слов, но не отмахивается. Только краснеет заметнее и притягивает его ближе, сдвигая ноги, будто теряя возможность сидеть спокойно. Се Лянь запомнил, помимо всего прочего, когда у возлюбленного проявляются признаки возбуждения. Он замечает их теперь и понимает лучше. – Ты, эм… – пытается Хуа Чэн, но в конце концов просто смеётся, отрывисто и нервно. Его смех – всё ещё самый очаровательный звук, который доводилось слышать. – Я не знаю, что сказать. – Тогда ничего не говори. – Там, где прижимаются друг к другу особенно тесно, Се Лянь может поймать пульс, увлечённый восхитительным ощущением близости. – Сань Лан, твой смех – один из моих самых любимых звуков. И твой голос тоже, когда ты разговариваешь или… делаешь ещё что-то. – Всё, о чём получается думать, это его стоны, и он уже стремится к тому, чтобы услышать один. – Ты такой страшно сексуальный. Такой замечательный. Наградой становится тихий вздох, руки сжимают его бёдра крепче. Се Лянь чуть сдвигает ногу, лежащую поперёк колен Хуа Чэна, не без удовольствия чувствуя нарастающее возбуждение. Тот уже вот-вот готов возразить, – губы, покрасневшие после покусываний, чуть приоткрыты – хотя остаётся верным своему слову и хранит молчание. Но чего стоит один взгляд. Хуа Чэн полностью отдаёт себя в его руки и насколько же прекрасным выглядит. Что не остаётся невысказанным, когда Се Лянь склоняется так, чтобы понизить голос до шёпота и оставляет лёгкие поцелуи за ухом. – Ты так прекрасен, будто одно из своих творений. На сей раз стона нет. От него, нахмурившись, отодвигаются. – Сколько ты вина выпил за ужином? – уточняет Хуа Чэн. В ответ вырывается смущённый смешок. – Меньше, чем ты. А что? – Просто ты только что назвал меня прекрасным, – поясняет тот так, будто аргумент имеет смысл. – И что? Ты прекрасен. – Се Лянь сверяется с памятью, и до него постепенно доходит: возможно, каждый раз, когда в речи проскальзывало такое или нечто похожее, ему не верили. – Я тебе это уже говорил раньше. И не шутил. На лице Хуа Чэна отражается… не совсем недоверие, скорее удивление, которое слишком велико, чтобы понравиться. На деле оно оседает болезненным комком в груди, круглым, твёрдым, разрастающимся. Он знает, что не сможет заставить Хуа Чэна поверить в то, что тот прекрасен, так же, как и его самого не смогут заставить принять образ, воплощённый в статуе, за отражение собственной личности. Однако по силам хотя бы удостовериться, что Хуа Чэн знает о его убеждённости в сказанном. – Я не бросаю слова на ветер, Сань Лан, – заверяет он, обхватывая ладонями его лицо. Оно всё ещё полыхает. Зрачок по-прежнему не сузился. – Я бы не поступил так. Я искренне считаю, что ты самый прекрасный человек из всех, кого я видел. – Я… – выговаривает Хуа Чэн. – Знаю, ты не стал бы врать, но… – Человек передо мной – это ты, – возвращает Се Лянь сказанное ранее. – Не какая-то твоя версия. Тот накрывает его губы своими, и почти магнетическое стремление влиться в поцелуй вынуждает перебросить ногу, чтобы удобнее устроиться на коленях, чтобы целовать, как следует. С плеч Хуа Чэна сползает расстёгнутая рубашка, и кожа кажется горячей, словно раскалённый песок. Се Лянь может коснуться, но жар от прикосновения передаётся и ему, и не терпится сдвинуться, чтобы ощутить больше тепла, почерпнуть его отовсюду, куда получается дотянуться. – Гэгэ, – мелодично и низко стонет Хуа Чэн, обхватывая ладонями его ягодицы, то притягивая ближе, то отталкивая. – Ты так хорошо целуешься, – продолжает Се Лянь, путаясь в словах, теряющихся между страстных поцелуев. – Будто я единственный, кого тебе хочется целовать. Ты такой замечательный. Хуа Чэн издаёт сдавленный звук и отстраняется, дыша глубоко и рвано. – Гэгэ, если продолжишь говорить такое… – То что? – выдыхает он, улыбаясь помимо воли. Тот смеётся, невыразимо прекрасный, выглядящий непристойно и в то же время похожий на ангела, чьи губы припухли и влажно блестят, а лицо сияет от радости. – То я отнесу Эмина в гостевую спальню, – последствия угрозы кажутся привлекательными. Они выключают телевизор. По-видимому, запирать Эмина даже не придётся: кот выбегает из-за угла, как только передача замолкает, и устраивается в своей кроватке рядом с диваном, явно не собираясь никуда уходить. Смеясь, они целуются снова. Се Лянь шепчет самую несусветную пошлость, какая только взбрела в голову (к слову, весьма неприличную), и слышит звук, не совсем похожий на человеческий, объятия кажутся крепче. На долю секунды он отклоняется назад и осознаёт затем, что Хуа Чэн поднялся на ноги. И всё ещё удерживает Се Ляня. На весу. – О, бо… – задыхается он, цепляясь за плечи. Ему самому хватило бы сил (пусть они ни разу не проверяли), чтобы легко поднять возлюбленного, несмотря на его рост. Для них обоих это не секрет. Может, Хуа Чэн и художник, но работает с металлом, мышцы у него крепкие, и в данный момент он – боже, какого хрена? – держит Се Ляня на руках. – Всё нормально? – Уточнение звучит до жути самодовольно. Возникает порыв или расцеловать Хуа Чэна, или ударить, или и то, и другое, но ни на что из перечисленного нет возможности, потому что приходится держаться изо всех сил, пока тот пробирается по коридору в спальню и пинком закрывает за собой дверь. И Се Лянь, не переставая, бормочет какие-то возбуждающие глупости. – Поверить не могу, что ты такое творишь, какой же ты сильный… это так заводит, ты потрясающий… Хуа Чэн роняет его на кровать и забирается следом, Се Лянь одобрительно мычит, ощущая на себе приятную тяжесть тела, то, как бёдра вжимают в матрас и толкаются навстречу сначала резко, вырывая у обоих вздох, затем медленнее, нежнее. Поцелуй приглушает раздавшийся стон, тут же невольно вспоминается тема недавнего разговора. И то, что совсем не удаётся представить – Хуа Чэн снизу, в роли пассива, как тот сам выразился. Он хватается за плечи и использует всю свою силу (настаёт его черёд для самодовольства), чтобы их перевернуть. Теперь Хуа Чэн лежит среди подушек со сбившимся дыханием. Волосы растрёпаны, повязка почти сползает с глаза, и Се Лянь её снимает. Склоняется, целуя в шею, как только ему собираются что-то сказать. – Ты же знаешь, что очень-очень сексуальный? – дыханием задев кадык, остаётся наблюдать, как тот дёргается при глотании. – Скажи, чего ты хочешь. – Фраза звучит почти каждый раз, когда Хуа Чэн так или иначе спрашивает разрешение или подсказку к тому, что может быть допустимо. Се Лянь молча и уверенно осыпает поцелуями сначала линию челюсти, потом там, где ощущается бешеное биение пульса, спускается к ключицам, раз рубашка для того достаточно расстёгнута. – Хочу повторять, какой ты красивый, Сань Лан, – отзывается он. – Можно тебя раздеть? – Чёрт, милый, пожалуйста. – Ответ вырывается так торопливо, что вызывает усмешку. Се Лянь снимает с Хуа Чэна рубашку, разглядывая бледную кожу, тёмно-алые соски, блестящие в них обоих бусины пирсинга, и шепчет: – Красивый. Все мысли исчезают, стоит взглянуть на него. Целовать его необходимо, просто необходимо – тогда бледность тела приобретает розоватый оттенок из-за неконтролируемого румянца. На гладкой коже на груди уже выступает пот, и Се Лянь даёт понять, насколько всем доволен: эксперимента ради проходится языком, наслаждаясь, когда Хуа Чэн вздрагивает. Отсюда возникает одна идея, вовсе не оригинальная, размышления о ней возникали уже давно, потому что пирсинг выглядит очень притягательно. То, что Се Лянь очерчивает сосок языком, добиваясь громкого стона, практически можно назвать преступлением. Как оказывается, ему это нравится. Очень нравится чувствовать, как Хуа Чэн под ним изгибается, когда он посасывает один сосок, задевает пальцами другой, затем наоборот. В волосы зарываются пальцы, чтобы и сдержать, и раззадорить, и Се Лянь никак не ожидал, что его действия могут распалить настолько, как заметно сейчас. Он мог бы делать так вечно. Мог бы тем самым довести Хуа Чэна до разрядки. Мыслей в голове остаётся до того мало, что утешением служит лишь одна, проговариваемая непрерывно шёпотом: – Мне так нравится, так нравится… Его молят о большем, и Се Лянь спускается ниже, расстёгивает штаны и посмеивается, вспоминая свой первый раз, как тогда звучали нежные слова восхищения, как одно дыхание подтолкнуло его к краю пропасти. – Что? – раздаётся хриплый вопрос. – Хмм, – успевает выдать он, прежде чем обхватывает губами член. Настаёт очередь Хуа Чэна излиться до смущения быстро. Чуть позже Се Лянь, выпрямившись, ощущает ликование и сглатывает. Вкус не слишком приятный. Радостно, что возбуждения добавляет само действие. Разомлевший Хуа Чэн хватает ртом воздух и медленно открывает глаз, пока он снимает с себя рубашку, штаны, спрашивая: – Было нормально? Тепло и любовь переполняют его настолько, что кажутся пожаром. – Хочу тебя внутри, – выпаливает тот. Се Лянь замирает, пытаясь про себя решить, чего хочется больше: рассмеяться, расплакаться, закашляться, или промычать что-то неопределённое. С точки зрения физиологии ответ вполне ясен. – Хорошо, – соглашается он. И замечает на лице напротив удивление, проступающее сквозь дымку удовольствия, будто тот ожидал, что упрашивать придётся дольше. Хуа Чэн приподнимается на локте. Его глаз сверкает. – Тебе самому хочется? Мы ведь не обязаны… сейчас. Обнажённый, Се Лянь склоняется над ним. Во рту ощущается вкус семени, он сам возбуждён, но это не повод для спешки. Не необходимость. Не что-то похожее на стремление вернуться к тому, чтобы получать удовольствие, – иное, но отнюдь не меньшее – делая приятно Хуа Чэну. – Очень, очень хочется, – подтверждает он. Член пульсирует, а его самого настигает внезапная нервозность. Хуа Чэн должен испытать наслаждение. Меньшее просто неприемлемо. Волнение отступает, когда тот, заулыбавшись, тянется сначала к нему за поцелуем, затем – за смазкой. Тишина разрастается до вечности, пока Се Лянь растягивает его скользкими пальцами, постепенно добавляя по одному, бережно и неспешно. Хуа Чэн вздыхает чувственно и едва слышно, хватаясь за него, удобно пристраивая ладони над рёбрами. Они прижимаются друг к другу лбами, целуясь, разделяя на двоих один ритм сердцебиения, переговариваясь шёпотом, и тот выгибается. Пальцы двигаются свободнее. В какой-то момент сдержать смешок не получается. – Что такое? – спрашивает Хуа Чэн, хоть и выглядит довольным, просто замечая его веселье. – Я собирался… сказать что-то на тему того, что у меня не было такого ни с кем, – поясняет Се Лянь, разрываясь между ощущением скольжения пальцев, тем, каким блаженствующим выглядит Хуа Чэн, и своим отчаянным желанием доставить ему удовольствие. – Но для тебя всё так же. – У меня ты первый, – выдыхает тот. – И единственный. Только ты. – Мне понадобится твоя помощь, – признаёт Се Лянь, добавляя третий палец и слыша стон. Вспоминается, как Хуа Чэн признавался, что просто делает то, что может подарить приятные ощущения, и он поступает так же. Сосредотачивается, надеясь, что этого достаточно. – Я скажу… скажу, что ощущается приятно, гэгэ. – Раз закатывается глаз, то похоже, что и вправду достаточно. – Вот так хорошо… ах. Собственное возбуждение очень быстро отходит на второй план, лишь непрерывно накатывая волнами, но теряться в них не так интересно, как наблюдать за реакцией Хуа Чэна. Скоро он войдёт в него – предвкушение проносится вниз по позвоночнику, и Се Лянь прижимается настойчивее. – Я месяцами об этом думал, – на выдохе сознаётся Хуа Чэн. – То есть, с того момента, как мы начали?.. – Заниматься любовью. Экспериментировать. Тот фокусирует на нём пристальный взгляд. Голос звучит пылко. – Месяцами. Внутри словно тлеет лесной пожар, всё сознание сосредоточено на пальцах, уже три из которых двигаются без усилий. С каждым толчком Хуа Чэн подаётся бёдрами навстречу, пока, наконец, не хватает за запястье, останавливая. – Я уже готов, – доносится лихорадочный шёпот. – Я уже готов, гэгэ, прошу тебя, пожалуйста… Се Лянь осторожно убирает пальцы, начинает раскатывать презерватив. Уходит какое-то время, чтобы разобраться. – Прямо… так? – под вопросом он подразумевает, правда, совсем иное. Хуа Чэну хотелось бы остаться в таком же положении, на спине? С его желаниями созвучно то, чего он сам хочет, не зная, как лучше. Хуа Чэн переворачивается, вытягивая бледную спину, демонстрируя ягодицы, разводя ноги. У Се Ляня пересыхает во рту. – Возможно, будет легче… – говорит тот, уже прерывисто, – вот так. Приходится сделать вдох, сдвинуться с места. Удаётся заметить, что одновременно его одолевают и желание, и страх, но обе эмоции пересиливает жажда большего. Хуа Чэн словно требует к себе внимания в такой позе: стоя на коленях и опираясь на локти, раскрываясь и обнажая всего себя без остатка, с румянцем, заливающим лицо, спускающимся на спину и ниже. – Ты в порядке? – уточняет он. – Можем остановиться, если хочешь. – Это я должен спрашивать, – отзывается Се Лянь. – Тебя. Тебя стоит спрашивать. Хуа Чэн оглядывается через плечо. – Мы занимаемся этим вдвоём, нас обоих должно всё устраивать. – Меня всё очень, очень устраивает, – заверяет он, практически перебивая. И замечает на его губах улыбку. – Меня тоже. Се Ляня поневоле тянет к нему прикоснуться. Руки едва касаются бёдер, изгиба ягодиц и скользят вверх, вдоль спины к лопаткам. Он бормочет какую-то чепуху? Наверное, да. Когда эмоции захлёстывают с головой, владеть голосом обычно не получается. Кажется, вырывается что-то вроде: – Боже, какой ты красивый. Поверить не могу, что ты мой. Я хочу, чтобы тебе было хорошо, скажи, как мне так сделать… – Всё уже хорошо, очень хорошо, всё… – повторяет Хуа Чэн, когда Се Лянь, наконец, наконец-то, проникает в него. И, наверное, всё ещё продолжает говорить, но что-то различить не под силу – глаза ослепляет белоснежная вспышка, как от камеры, только поглотившая всю комнату. Се Лянь подаётся вперёд медленно настолько, словно темп не поддаётся контролю, и в какой-то момент останавливается. Тесно. Толчок даётся легко, но теснота не уходит. Нужно остановиться, иначе… – Х-хааа, – Хуа Чэн роняет голову, затем вновь приподнимается, чтобы оглянуться. На лице улыбка. Разрез глаза похож на месяц. – Гэгэ. Се Лянь очень быстро осознаёт (возможно, недостаточно быстро), что на грани, замирает, вынуждает себя унять дрожь, потому что к разрядке подталкивает даже она. – Гэгэ, – зовут его снова, только с жалобным отчаянием. – Пожалуйста… прошу тебя, двигайся, мне нужно… Он не слышит. Прикрывает глаза. Наверное, от его пальцев на бёдрах останутся синяки. Волноваться о них можно потом, когда бушующее пламя внутри поутихнет. Хуа Чэн подаётся навстречу, сначала слегка, затем с неожиданной силой, и от плавного движения сложно не сдержаться возгласа, не схватиться крепче. – Сань Лан, – просит он. – Сань Лан, стой-стой-стой, подожди… – Ты в порядке? – Тот замирает и кажется обеспокоенным. – Гэгэ? Се Лянь выдыхает, глубоко и медленно, облегчая хватку, оглаживая оставленные следы. – Просто мне… хочется, чтобы всё было хорошо, а я уже на грани, – признаётся он и посмеивается. – Ты уж чересчур хорош, Сань Лан, я почти кончил. Хуа Чэн с придыханием смеётся. – Извини… Смех переходит в стон, когда Се Ляню хватает сил податься вперёд и чуть отстраниться, начиная с медленной и размеренной версии движения, в которое тело так молит влиться. На то, чтобы ритм уловить, отыскать в принципе, уходит время, но поймать его удаётся. – Так хорошо? – слышит он со стороны свой голос. Ему знакомы и тянущее ощущение, и жжение, и стал бы убийственным тот факт, что возлюбленный испытывает боль в тот момент, когда его самого переполняет наслаждение. – Невероятно хорошо. Гэгэ, возьми меня, прошу тебя, – стонет Хуа Чэн, падая на простыни. Самообладание теряется, но такую потерю можно считать чем-то хорошим: совершенно влюблённый, Се Лянь растворяется в Хуа Чэне, пока тот, упав на кровать, тянет одну руку к краю матраса, чтобы ухватиться, поджимает другую под себя, чтобы оглядываться здоровым глазом. С приоткрытых губ срываются вздохи. Он улыбается. – Гэгэ… да, чёрт, ах… – Сань Лан, – выдавливает из себя Се Лянь и понимает вдруг, что находится здесь, что занимается любовью. С Хуа Чэном. Он никогда не думал, не позволял себе думать, что способен на такое. Звуки, жар, нагота, опьяневший от чувств взгляд, который больше никому не доведётся увидеть, – всё так сокровенно. – Сань Лан, Сань Лан, только взгляни на себя, я люблю тебя… любимый… Хуа Чэн вскрикивает. В какой-то момент Се Лянь улавливает нужный темп, двигаясь быстрее, резче, пока не раздаётся шлепок, заставляющий зардеться от головы до пят. Наслаждение подступает неизбежно, он перед ним бессилен. И его накрывает с головой. Хочется лишь поцеловать Хуа Чэна, пусть и не совсем ясно, как именно. Се Лянь всё равно склоняется вперёд, скользя ладонью вдоль спины, меняя угол, и тот выгибается даже сильнее, сжимает простынь над головой так, что белеют костяшки. – Гэгэ, я… – Должно быть, он теряет самообладание точно так же, осекается, двигает ладонью на члене быстро, резко, и выкрикивает в простыни, кончая, с дрожью заливаясь румянцем снова. Кажется, будто край пропасти приближается вновь, и Се Лянь устремляется к ней, толкаясь глубоко, позволяя ощущению застигнуть врасплох. Он слышит, как сам запинается на звуках имени: «Сань Лан… Хуа Чэн…». И затем всё разлетается на части. Опускается на мгновение блаженная темнота. Тело бьёт дрожь. Стихает последний вздох.***
Ему требуется немного времени. После он осознаёт, что расслабленно прижимается к спине Хуа Чэна. Тот что-то невнятно напевает, их пальцы переплетены между собой. Дело не в том, что отсутствует какое-то умиротворение или радостное восхищение, или такое счастье, которое вот-вот разорвёт изнутри. Просто нужна пара минут, поэтому Се Лянь отстраняется и идёт в ванную, чтобы смочить тканевую салфетку. С выдохом обнаруживает себя паника, выжидающая на задворках сознания, готовая поглотить его, пристыдить, очернить. Тем не менее, становится ясно, что то чувство древнее, что его породили годы, что оно разрасталось годами одним слоем за другим, словно бесконечные пласты почвы. Каждое разочарование, каждая пережитая потеря обволакивали его плащом, созданным, чтобы защититься. Но защита больше не нужна. С благодарностью Се Лянь её снимает и понимает, что улыбается собственному отражению в зеркале. Потому что выглядит, как человек, только что переспавший со своим возлюбленным, и ему это нравится. Когда он выходит, то замечает, как пристально и встревоженно смотрит Хуа Чэн, и нежно обтирает того полотенцем. – Я в порядке, – добавляет искренне. – Как ты? Его одаряют ленивой улыбкой. – Я… влюблён в тебя по уши. – Романтик. После они лежат в объятьях друг друга, Се Лянь пристраивает голову у Хуа Чэна на груди, там, где слышнее всего биение сердца. Какое-то время никто не произносит ни слова, и тишина отчего-то кажется священной. Теперь они переговариваются едва слышно, сменив простыни и открыв дверь на случай, если в комнату позже захочет прокрасться Эмин. – Так… – говорит Хуа Чэн, пропуская сквозь пальцы его волосы. – Получается, что я… немного всё разом на тебя обрушил. – Немного, – мычит Се Лянь. – Хорошее вышло обрушение. То есть, я не против. – Я тоже. Просто мне, наверное, хотелось бы больше тебе помочь? Дать ещё времени. – Ты и так дал мне столько времени. – И Се Лянь моргает. – Подожди, что такое? Было плохо? О, боже, Сань Лан, я что, испортил твой первый… Хуа Чэн накрывает его рот ладонью, целует в макушку. – Ничего себе, гэгэ, я и не знал, что меня так сложно понять. Мне очень понравилось. Я вроде как… вознёсся? Благодаря твоему члену вознёсся, милый. – Перестань, – он хихикает, отталкивая руку, но затем хватаясь за неё крепче: приятно ощущать её вес на щеке. – Мне тоже понравилось, – добавляет, утыкаясь в тёплую ладонь. – Вышло не чересчур? – Нет. Конечно, ощущений было море. Кажется, я в какой-то момент растерялся, но потом как-то смог собраться. – Се Лянь поднимает голову, чтобы разглядеть, как на сторону с отсутствующим глазом падает тень. Фразы путаются на языке, но решение произнести их остаётся чётким. – Можем повторить потом, если хочешь. Потому что мне хочется, и… и по-другому тоже, если ты не против. Хуа Чэн проводит ладонью по щеке. – Не против. Хочу тебя в любом виде. – Я тоже. Тебя. – Он счастливо вздыхает, балансируя на грани дрёмы. – Уже засыпаю. Тот посмеивается. – Спокойной ночи. Любимый. Выдержки хватает на последний сдавленный смешок и на мгновение смущения перед тем, как его охватывает сон.***
Вечер вторника он проводит опять в холодной, неуютной кровати в своей квартире, дрожа и подозревая, что сосед не оплатил счёт. По ночам всё ещё зябко, хотя весна почти заканчивается. Его только начинает клонить в сон, как вибрирует телефон, едва не сваливающийся с подоконника, и Се Лянь тянется за ним. Звонок начинается с безутешного воя. – Слышишь? – перекрикивает Хуа Чэн. – Вот такое продолжается, стоило только понять, что ты не придёшь домой. – О, нет, – спохватывается он и трёт глаза, избавляясь от сонливости. – Эмин… – Он здесь, – чуть в отдалении говорит Хуа Чэн, будто прислоняя телефон к уху кота. – Милый, – воркует Се Лянь, получая в ответ жалкое, короткое мяуканье. – Я вернусь через несколько дней, обещаю. Дай Сань Лану хоть чуть-чуть поспать. – Знаешь, я уже пытался объяснять. Безрезультатно, – отзывается тот. – Он привык, что мы оба рядом. – Вот чёрт. Мне раньше надо было об этом думать, прости. – Ты о чём? – Может, не стоило мне быть поблизости так часто, пока он осваивался на новом месте? – поясняет Се Лянь. – Чтобы у него сложилось, что рядом всегда есть ты. А теперь он считает, что буду ещё и я. – Постой… что? – В интонациях слышна резкость даже через динамики его паршивого телефона. – Не в том дело. Я не пытался тебя обвинять. – Знаю. – Он никогда не слышал прежде, чтобы Хуа Чэн так разговаривал. Или слышал, но разговор вёлся с кем-то другим. – Я просто… имею в виду, что не подумал, как то, что я рядом, на него повлияет. – Как бы это повлияло? Ты его любишь. И мне бы не хотелось, чтобы ты оставался в стороне и чтобы он привыкал к месту, где тебя нет. – Но разве… разве не жестоко, что он ко мне так привязался, а потом… Хуа Чэн на мгновение замолкает. – Ты планируешь не так часто оставаться здесь? Се Ляню кажется, будто палец застрял в розетке. – Что? Вовсе нет! – Тогда… почему Эмину нельзя к тебе привязываться? – Я… – Он проводит ладонью по лицу и поднимает взгляд в потолок, обнаруживая там знакомые фигуры из ночных кошмаров, вырисовывающиеся в узоре, похожим на попкорн. – Просто я переживаю. Наверное, снова без повода. Я переживаю, что пользуюсь тобой. И твоим личным пространством. Не я же забирал Эмина, понимаешь? Есть ли у меня вообще право на то, чтобы он по мне скучал? Тишина, наполненная белым шумом, затягивается. Отчаянно хочется, чтобы разговор проходил не по телефону. Чтобы его вовсе не случалось. Чтобы он ничего не говорил. – Иногда я чувствую себя эгоистом, – добавляет Се Лянь. – Будто хочу слишком многого. – Гэгэ, – гораздо мягче произносит Хуа Чэн, из-за чего к глазам подступают слёзы. – Ты в любой момент можешь прийти сюда и остаться, на сколько захочешь. Ты ничем не пользуешься. Я всегда хочу тебя видеть. На самом деле… – Что? – Ничего. Просто… понимаю, возможно, тебе встречались люди, которые не хотели быть рядом, но я не из таких. Я не могу представить, чтобы мне не хотелось быть с тобой. Этого мне хочется постоянно, видимо, и Эмину тоже. И конечно, ты заслуживаешь, чтобы мы оба по тебе скучали. Слёзы уже вот-вот готовы политься по щекам, но разговаривать, к счастью, удаётся более-менее твёрдо. – Знаю. Правда, знаю, просто иногда убеждаю себя: вдруг ты так не считаешь? Он не знает, почему. Не знает, почему поступает так, и ему не нравится. Се Лянь вспоминает, как считал любовь самой простой вещью, а секс – самой сложной, но, возможно, сложности есть и там, и там. Хуа Чэн говорит неожиданно чётко, будто сидит рядом. – Се Лянь. – От звука своего имени, которое редко доводится слышать, он моргает. – Будь моя воля, я бы не оставлял тебя никогда. Мы бы жили вместе, и мне не приходилось бы волноваться, что ты один ездишь на другой конец города и плохо питаешься, а ты никогда бы не нервничал, что занимаешь моё личное пространство. – Ему слышно, как громко бьётся его сердце, практически заглушая слова. – Такого будущего я хочу… Эмин, ах ты зараза! От неожиданного вопля и раздающегося на фоне возмущённого воя Се Лянь подпрыгивает на месте. – Что… ты в порядке? – Да, извини, в порядке! Только кровь чуть-чуть идёт, – вздыхает Хуа Чэн. – Мне пора. Люблю тебя. – Люблю тебя, – тихо подхватывает он, ещё долго удерживая телефон возле уха после окончания звонка. – Я люблю Хуа Чэна, – обращается Се Лянь к потолку, к безмолвной комнате, которая кажется пустой. Его вещей здесь мало, по большей части они дома у Хуа Чэна, в пространстве, которое тот для него создал, но он здесь, один, однако… однако не испытывает ни досады, ни грусти, ни потерянности. Ему лишь кажется, что раньше из-за страха смотреть на обстоятельства открыто всё представлялось размытым, но теперь, стоило протереть глаза и взглянуть на них, как обнаружилось, что бояться нечего. Совсем-совсем нечего. Он знает, что подарить Хуа Чэну на день рождения.