Море под куполом

      — Я пью чай с молоком, — ласково напоминает Стивен и благодарно кивает, когда Джек сам передаёт ему молочник. Стивен привык наливать сам, но Джек сегодня странно рассеян и наливает столько, что это, кажется, уже скорее молоко с чаем, чем наоборот. Стивен смотрит на чужие руки, наливающие ему молоко, и испытывает странную ностальгию и, может быть, даже чувствует сладкий запах парного молока и свежего хлеба.       И пока он пьёт, на него, не мигая, смотрит из угла полосатый корабельный кот.       Стивен отвык почти от чужих рук, бережно наливающих молоко в блюдечко. Стивен носит парики: парики — прекрасное изобретение, под ними не видно зелёных волос, просвечивающих сквозь тёмную краску. Под ними не видно зелёных волос, как в музыке Стивена не слышно тоски, и он сочиняет свой плач по Тир на Ног, забытой земле юности, не боясь, что кто-то поймёт. Что кто-то угадает. Стивен играет, и виолончель стонет в его руках, а Джек на пару секунд замирает и смотрит удивлённо. Доктор головой качает: всё в порядке, дорогой мой, я всего лишь хотел, чтобы вы послушали. Виолончель плачет о потерянной земле, которой не видела никогда, и Стивен становится её глазами.       И Стивен становится почти человеком, но: носит парик, пьёт чай с молоком, благодарно и неловко улыбаясь, когда ему наливают его сами (Софи запоминает даже быстрее Джека, милая добрая Софи).       Носит с собой десятки хрустальных сосудов, как напоминание о том, что никто так и не смог заточить его самого в один из них. Поселяет в каюте пчёл — под испуганным взглядом Джека следит, как они ползают по одежде, и переливчатые тонкие крылышки задевают ткань поношенного сюртука и кожу ладоней. Тонкие-тонкие прозрачные крылышки, Стивен чувствует себя таким же лёгким, почти невесомым, словно его и правда в любую секунду может унести попутным ветром, бьющимся в парусах.       — Вы представляете, дорогой, на этом корабле совсем нет кофе! — восклицает Джек и смеётся, покачивая головой. С раскрытой ладони Стивена слетает пчела, и на миг он видит над крыльями крошечное остроносое личико, отражение его собственного лица. Улей наполняет каюту слаженным жужжанием, сливающимся в голоса, зовущие его тем самым, настоящим именем. Виолончель в углу издаёт странный неровный звук, и если провести ладонью по струнам, почувствуешь соль и воду — слёзы морские, воды, бьющиеся о берег забытой земли.       — Ничего страшного, — отвечает Стивен Мэтьюрин. — Ничего страшного, друг мой. Главное, что на нём есть хотя бы немного молока.