Сталь и Огонь

      — Совсем разболталась, — говорит Эдвард, дёргая механической рукой в подтверждение своих слов. — Уинри меня убьёт.       У Эдварда Элрика механические рука и нога. Он нервным жестом обводит тёплыми пальцами металлическую пластину, служащую ему коленной чашечкой, и вздыхает. Говоря «разболталась», он, наверное, больше преуменьшает, чем преувеличивает: рука уже висит на соплях, и это действительно чудо, что он всё ещё может ей двигать. Эдвард усмехается с гордостью — ай да Уинри, ай да гениальный механик!       Да только этот гениальный механик такую взбучку ему устроит, когда узнает, что он даже не может решить, что хуже: походить ещё так и окончательно доломать в бою или всё-таки съездить и заменить. Эдвард снова вздыхает и нажимает пальцами на веки, пока перед глазами не появляются разноцветные круги. Солнце заливает его фигуру багровым закатом, отражаясь от автоброни солнечными зайчиками на потолке арки, делая его волосы совсем рыжими, и Рой, застывший у окна на втором этаже, может сравнить этот цвет разве что с ржавчиной.       Не то чтобы у полковника Мустанга отсутствовало какое-либо понятие романтики — совсем наоборот, — просто к Стальному оно не применимо. Даже само его имя — Стальной, не Эдвард — отдает вкусом крови и ржавчины на языке. О, Рой в свое время всякого дерьма наглотался, разгрызая землю зубами и продолжая делать это до сих пор.       — Полковник?       Риза следит за направлением его взгляда и лишь качает головой. Рой кивает ей — да, ты права, не сейчас. Не сегодня, не завтра. И даже не через месяц.       Лучше всего, конечно, никогда, но ведь так не бывает.

***

      О том, насколько горячей может быть чужая ладонь, он узнаёт гораздо позже — когда вместо прощального рукопожатия Эдвард просто хлопает его по руке кончиками пальцев, мажет по центру ладони, обжигая так, как никогда не обжигал его собственный огонь.       Стальной усмехается, и в его глазах отражается сталь и кармазинный закат. Рой усмехается в ответ, и в его глазах — лишь мальчишка напротив, гордый, залитый металлом и солнцем.       — Прощай.       Чужое лицо становится почти жестоким. Мустанг хорошо знает это выражение.       «Не смей умирать».       Рой отвечает ему тем же:       — Прощай.       И они, наконец, расходятся, почти разбегаются, не желая сказать больше ничего. Потому что если сказать еще что-то — значит, признать, что они могут больше никогда не встретиться. И это обоюдное молчание — как взаимное обещание.       «Я выживу, чтобы рассказать о том, что я увидел в твоих глазах в тот день».