***
К вечеру Нурлан знает, что Капитана Секси зовут Лёша, ему тридцать лет и в порту он появился недавно, в тот же день, что и Нурлан. А Нурлан не верит в совпадения. Он верит в собственную значимость — вселенная подарила ему строптивого Лёшу именно в нежеланный отпуск. Так он называет прятки с налоговой. К утру яхта «В общем и целом» натёрта до блеска, ахтерштаги поменяны на более крепкие, паруса развеваются новые, белоснежные, а в рубке ждёт ящик коллекционного шампанского, так что капитан может разбивать бутылки о борт весь месяц. Сам Нурлан не появляется — он знает, нужно время и деньги, чтобы Лёша кинулся ему на грудь. Или в штаны. — Нурлан Алибекович, — докладывает Тимур, его правая рука, — он выбросил ящик за борт. — А паруса? — Сказал: «Хоть раз в жизни говнюк принесёт пользу». Нурлан довольно улыбается — ну вот он и нащупал тонкую веточку интересов Лёши.***
Коллекционный компас из розового золота, к сожалению, тоже тонет. Коробка марципана с сусальным золотом, букет нефритовых виноградных лоз, шкатулка сигар «Чёрный дракон», инкрустированный бриллиантами штурвал — всё уходит ко дну. Лёше действительно настолько плевать на материальное, что он готов уничтожать вещи, за которые полмира предало бы ближнего, или ему тоже любопытно? Любопытно, что ещё может Нурлан? Когда Нурлан отрывает от сердца лучшие часы из своей личной коллекции и посылает их Лёше, Тимур впервые возвращается с тенью улыбки. Не выбросил. Нурлан нашёл сначала сторону, путь, веточку, а теперь держит в руках ценник. Он же говорил: у всех есть цена. — Подвезите его к ресторану внизу. — Босс, он не согласится ехать. — Я сказал спросить его мнение? — Понял. Давно ему не хотелось прихорошиться. Обычно хватает рубашки и пары дизайнерских брюк, чтобы эти брюки были расстёгнуты уже через пару минут, но с Лёшей просто не получится. Он и не надеется. Он наслаждается. Он прикладывает к лицу рубашки, меряет пять пар штанов, прежде чем остановиться на брюках цвета вантаблэк и рубашке цвета космических сливок из паучьего шёлка. Он душится «Tobacco Vanille» и обувает пару лакированных дерби, а затем удовлетворённо смотрит в зеркало. — Чем тщательней одеваешься, тем быстрее удастся раздеться, — говорит ему отражение, и, судя по нему, сегодня Нурлан разденется рекордно быстро.***
В выкупленном на вечер пустом зале каждый метр ломится от роскоши: чистейший хрусталь люстр, нити сусального золота в скатертях, инкрустированные вензеля на колоннах. Ничто из этого не отвлекает нурлановский взгляд от платиновых глаз и надутых щёк. — Здорова, говнюк. — Первое, что он слышит, сев напротив. Лёшу явно забрали с самых работ на судне: на белой футболке, обтягивающей сочную грудь, масляные разводы, зелёная мастерка в пятнах мазута, а на бёдрах едва держатся потёртые джинсы. Нурлан голодно улыбается. — Я же говорил, что получаю то, чего хочу. — Нихуя ты вообще не получаешь. — Выпучивает глаза капитан. — За похищение только получить можешь — чапалах. — Это не похищение. — Нур кладёт руки на бёдра и по-свойски откидывается на стул. — Это закономерный исход ухаживаний. Лёша повторяет его позу и в довесок фривольно раскидывает ноги — о, Нурлан надеется, что без джинсов с разводами соли эти ноги разойдутся ещё шире. — Каких ухаживаний? Ты дурачок? Я, конечно, выёбистый, но ты же нихуя не сделал. — Сигары, штурвал… — И что из этого ты сделал? — перебивает Лёша. — Я купил их для тебя. Он мог бы сказать, насколько тяжело достать букет вымирающих нефритовых виноградных лоз, но ему не нравится мелочиться. До такого поведения в жизни он не опустится. В ответ Лёша пыхтит, сжимая кулаки. «Что за сокровище…» — Я не знаю, как ещё тебе, толстолобу, объяснить, — он подаётся вперёд, и Нур отвечает взаимностью. — Мне не нужны цацки. — Но ты принял часы. Лёша закатывает глаза и с выражением лица «ах, это» запускает руку в карман, чтобы вышкрести из него пружины, шестерёнки, рычаги — запчасти его любимых часов. — Не успел передать через твою шестёрку. Нурлан смотрит на обломки с непроницаемым лицом. Это мало того, что не сработало, так ещё и выбесило Лёшу до состояния измельчения одного из самых прочных механизмов на планете. Вот теперь Нурлан готов признать — он не понимает. — И что тогда тебе нужно? — Чтобы ты отъебался. — Есть способы, чтобы добиться тебя. — Есть. — И мои не подошли. — Ты никогда не добивался меня. — Я прислал тебе од… — Ты никогда, — Лёша смотрит на него настолько серьёзно, что на мгновение Нурлан забывает о желании кончить на эти губы, — не добивался меня. О. О. Нурлан понимает. Теперь понимает.***
Следующим вечером Нурлан стоит перед хижиной с индийским ансамблем за спиной. У моря сегодня ветренно, и его рубашка подштрибывается, оголяя уходящие в шорты косые мышцы. Он надеется, что застывший у окна с лицом «Чего, блять?» Лёша это оценит. — Они сыграют для тебя, что захочешь — только попроси! — Пошёл на хуй! Вряд ли Лёша имел в виду индийский кавер «Ехай на хуй», но получает именно его.***
— Знаешь, твоя шестёрка хотя бы не ходила за мной круглосуточно. — Я добиваюсь тебя. — Ты доёбываешься до меня, — бурчит Лёша, когда Нурлан провожает его от хижины до порта. Так-то резонно. Лёша, оказывается, жаворонок и ходит на работу ещё до рассвета, так что Нуру пришлось поднять себя в рекордные пять утра. Оказывается, в это время на Фиджи холодно, а блестящий бочок солнца ещё не выглядывает над горизонтом. И Лёша спросонья по-домашнему тёплый, даже на взгляд. Прикосновения он, увы, пока не позволяет. — Назовём это «изучаю». — И какие результаты лабораторной? — спрашивает Лёша как будто без интереса, но если он толкает этот разговор, значит, он заинтересован. — Ты заносчивый, упрямый и по-грубому откровенный. И запутавшийся в иллюзиях. На это заявление Лёша даже останавливается и смотрит на Нурлана со снисхождением, прежде чем: — Ну нихуя себе. — Потому что, — тут же дополняет Нурлан, — думаешь, что я не пробьюсь через недоступный образ. Но. — Он подходит ближе, и небо, кажется, вот-вот обрушится, потому что строптивый капитан позволяет. — Но я уже почти преодолел его. Нет, он не преодолел. Не преодолел, пока кичился и игрался с капитаном, но зато теперь, на расстоянии двух ладоней, образ наполовину позади, наполовину прозрачней, и небо по ощущениям всё же падает. Теперь, смотря на Лёшу так близко, он знает: от плоского образа — вещи — до человека одна секунда и расстояние двух ладоней. Кожа-то загорелая, а на руках мозоли от тяжёлой работы. Выносливый и трудолюбивый. Грудь накачанная, а из-за майки виднеются уродливые шрамы… не морские. Натерпевшийся и преодолевший. Лицо свежее, а от уголков глаз рассветают лучики-морщинки. Не разучившийся радоваться. Нурлан не замечает, как утекает время, и не знает, что смотрит слишком долго для того, кто хотел лишь поиграться. Он не знает — капитан даёт ему это время, впервые наблюдая с интересом. — Не был бы ты мудаком, давно бы поматросил и бросил. Я бы позволил. О, он помнит тот взгляд, скользящий по его фигуре, в их первую встречу, на яхте. После таких взглядов Нурлан обычно забирался в трусы в течение пяти минут. — А если бы я поматросил и остался? Нурлан никогда не собирался оставаться, но… это же просто разговор, верно? И пальцы дрожат от собачьего предрассветного холода. Отвечают ему тихо, от чего печальные ноты почти тонут в шуме океана. — То я бы удивился. Они шагают дальше. Одновременно. — Та часть, где я мудак, — говорит Нурлан. — Ты мудак. — Но меня ещё можно спасти. — После стольких попыток купить меня? Ну, смотри… Нет. — Я ухаживал. — Не пизди, — повышает голос Лёша. — Отказ от вранья будет первым шагом к искуплению. Секрет Нурлана в том, что он не пиздел. Кажется. Кажется… Кажется, он наконец начинает понимать, что не нравится своенравному капитану во всей истории с подарками. И он решает — сыграет по его правилам. — Я покупал, да. Я был ленивым и… — И напыщенным. — И напыщенным. Я повёл себя дерьмово. — Ты мудак. — Да блять! В ответ на это — и Нурлан не поверит своим глазам-ушам-сердцу, когда будет прокручивать воспоминание перед сном — Лёша смеётся на всю округу, радостный, что за ручку провёл мужчину от пункта «мудак» к пункту «всё равно мудак» под предлогом воспитания. Это просто смех, говорит себе Нурлан, это просто смех, чёрт возьми, почему в груди так мало места? Чем дольше он рядом с неотёсанным капитаном, тем туже ему рёбра. Внезапно Лёша останавливается ещё разок, чтобы с серьёзностью, спрятанной за безразличием, сказать ему: — Никто не хочет быть вещью, Нурлан. А те, кто ведутся на побрякушки, просто не видели в жизни ничего большего. Может, не видели, может, не разглядели. Но даже это не делает их вещами. Каждому преступнику нужен сострадалец, каждому слепцу нужен поводырь. Прежде чем догнать Лёшу, Нурлан, один из самых влиятельных людей страны, растерянно смотрит ему в спину. — Я стараюсь, — заявляет он, поравнявшись. — Я услышал твои слова в ресторане. — Это очень хорошо, что ты прислушался к ним. А теперь прислушайся к моим словам на яхте. — К каким именно? — Тебе меня не получить. — Но я уже почти получил тебя, — снисходительно улыбается Нурлан. — Ты позволяешь провожать себя и даже не убегаешь. Через одну подозрительно тихую секунду Лёшины мыски уже сияют на другом конце тропинки, и Нурлан гонится метр, сто, двести, но ему так и не удаётся догнать упрямого капитана. Он сгибается, тяжело дыша, в боку колет, а самые ранние солнечные лучи слепят его. Удивительно, но он не злится. Сколько же… сколько рассветов он видел за эти десять лет? Сколько рассветов он пропустил? Нурлану хочется смеяться, и он смеётся! Хочется громко весело закричать, и он кричит! Хочется добиться этого дурацкого капитана, и он добьётся! Потрясающе, как много эндорфинов может породить один простой рассвет! Рассвет ли?***
По пути с Лёшиной работы хитрый Нурлан протягивает тому какую-то индийскую разновидность шаурмы, а Лёша, уставший и голодный, принимает. От того, что в лаваш завёрнуты самые дорогие продукты его отеля, миллионера раздувает смешинками, словно пятилетку. Но он не говорит ни слова об этом, спрашивает только, как дела в порту. Из-за усталости или из-за привыкания к Нуру, а Лёша рассказывает: — Славку опять морской болезнью прямо у берега скрутило, хотя бы не отплыл далеко, и я его группу взял. Нет, как можно быть моряком с морской болезнью? Я его не зелёным никогда не видел, что за бред. В ответ Нурлан молчит — мало ли, спугнёт его разговорчивость и вновь обернётся мудаком. — А у тебя-то как дела, мудак? Нурлан улыбается: он в жизни не слышал вопроса ласковее.***
— Я как обычно заказал «самое дорогое, что есть», и мне принесли огромную тарелку с гусеницей. Внатуре, жирная и живая. Ползает по блюду, а к ней салат. Я отрезаю ей голову, официант бледнеет. Думаю, видимо, раньше никто это есть не соглашался. А мне отступать некуда — на меня уже весь ресторан глазеет. Кладу голову в рот, жую эту слизь, невкусно нихрена. Вот тогда шеф-повар в обморок упал. Оказалось, это последняя на свете такая гусеница, и она должна была съесть салат, а я должен был есть её дерьмо. — Расскажи ещё кое-что. Довольный, Нурлан наклоняется поближе. — Что? — Когда ты уйдёшь из моего дома? В ответ он лишь смеётся, задиристо, но искренне, как давно ни с кем. Наглость — его первое счастье и второе имя. И как он раньше не догадался просто войти к Лёше с ужином и просто расположиться за его столом? В самом же деле — просто. И Лёша может супиться, сколько его непреступному образу угодно, а Нурлан видел с щемящей чёткостью, как светились радостью его глаза, когда он открыл дверь. — Когда ты станешь моим. — И тогда ты отстанешь? Нур замирает. «Неужели правда?..» Он смотрит на Лёшу с подозрением: серьёзен? Судя по строгому взгляду светящихся глаз, очень. — Да, — пересохшим ртом отвечает он. — И после этого мы никогда не встретимся? — Да-да, — уже не слушая соглашается Нур. — Нет, я серьёзно. — И вся фигура Лёши выпрямляется от серьёзности. — Ты больше никогда меня не увидишь. Согласен? Нурлану тоже нравятся драмы, в нём есть эта ахиллесова пята. Загвоздка только одна — если он захочет, они обязательно встретятся вновь. Поэтому: — Да. Лёша смотрит устало? грустно? разочаровано? и поднимается из-за стола. — Тогда вперёд. Нур тянется за телефоном, чтобы Тимур забрал их в отель, но Лёша кладёт ладонь сверху — это их первое прикосновение, и Нур не знает, откуда сантименты в его голове, но оно ощущается важным. — Нет. Здесь. Взять его прямо в хижине, под шум моря, в тусклом свете свечей, как дикарь? Нурлан не может представить сценария лучше.***
Первый толчок всегда самый сладкий, но этот — слаще всего в мире. У Лёши обрывается дыхание, и Нурлан записывает это на личный счёт крупнейших достижений. Держать его за коленки по ощущениям лучше, чем держать контрольный пакет акций, а ловить наигранно наглый я-не-стесняюсь-взгляд оказывается интереснейшей игрой. Внутри Лёши туго, нежные стеночки тянутся за его членом, когда он вынимает, и нехотя расходятся, когда он втискивается обратно. Как же хорошо. Ещё лучше становится, стоит Нурлану растрахать своего капитана, потому что он цепляется пальцами за дешёвые простыни и, надо же, бесстыже стонет, прогибаясь в спине. Нур склоняется над ним, закрывая от всего мира, чтобы скользнуть языком ему в рот и собрать все стоны прямо с этих губ. Большой мальчик Лёша хватается за плечи, когда его сжимают в тесном объятии. Как же, блять, хорошо. — Я тебя получил, — шепчет ему Нурлан, не прекращая трахать. — З-заткнись, — выдавливает Лёша, а его глаза закатываются от удовольствия. Ничего лучше он в жизни не видел.***
Нурлан одевается беззвучно. Это в его кобелином стиле — уйти, пока любовник спит. Но на этот раз он уходит, чтобы вернуться. Ему кажется, прийти по утру, когда Лёша решит, что Нур по-мужлански его бросил, будет красиво. Может, он даже заметит тень облегчения на загорелом лице. В последнее время он смотрел на Нурлана иначе, будто бы наконец одобряя. Лёша спит крепко, доверчиво повернувшись спиной, даже не храпит, хотя эта деталь довела бы его образ до смешной карикатуры. Нурлан проводит двумя пальцами по расселине загорелой задницы — там блестит растраханная дырочка. Боже, он бы прямо сейчас устроил четвёртый раунд. Но нет: капитану нужно выспаться. Нур заглядывает в его лицо напоследок — безмятежное как никогда и красивое как обычно. На шее созревают засосы-послания: «Не увидимся, как же. Мечтай».***
Когда Нурлан возвращается, вещей в хижине уже нет. Их и было немного — примерно чемодан, — так что собраться было бы просто. Кажется, Лёша обиделся сильнее, чем Нур мог предположить. А может, просто решил подшутить в ответ? Искать, очевидно, надо в порту.***
В порту Лёши нет. Нет даже яхты. — Эй! — окликивает Нурлан старого взбитого моряка. — Здесь стояла яхта «В общем и целом», белая такая. Куда уплыла? — А мне почём знать? — басит моряк. — Уплыла и уплыла. — Вы же порт, у вас учёт должен быть. — Мы не такой порт, малец, — буркают на Нурлана, и он понимает: порт пиратский. — И неужели Лёша ни с кем здесь не общался? — Со Славкой общался, — отвечает моряк и указывает на длинного блондина на мосту, прежде чем уйти. От Славки Нурлан узнаёт, что капитана «В общем и целом» звали Лёша, ему тридцать лет и именно от него неделю назад Тимур добывал информацию. — А город, откуда приплыл? Номер его телефона? Вы же как-то связывались, блять, пираты, не пятнадцатый же век! — Не было у него телефона, — испуганно отвечает мужчина. — И мы никогда не говорим, откуда плывём.***
Искать тридцатилетнего Лёшу в СНГ сложнее, чем яхту с дурацким названием, так что Нурлан начинает с неё. Его люди прочёсывают все порты на малейший Лёшин след, а сами порты получают распоряжение при появлении задержать яхту «В общем и целом». Связи — удобная штука. Лёша, по-видимому, перешёл на новый уровень их игры в кошки-мышки, с захватывающим размахом! Ему повезло — или, как сказал бы Лёша, «нихуя не повезло», — ведь из всех людей именно Нурлан может сыграть с ним в эту игру. И даже выиграть.***
Спустя полгода поисков Нур объявляет награду за обнаружение яхты «В общем и целом». На объявление откликаются трижды — две синие яхты и одна коричневая, все со свежими надписями «В общем и целом». Третьему падкому на деньги ублюдку-«владельцу» Нурлан разбивает лицо. Он ломает ему нос и выбивает зубы, чтобы услышать булькающий звук, обычно говорящий: ты хищник, ты альфа, ты выше никчемности. Но в этот раз в мерзком булькании он слышит только: не вещь. Слепец, но не вещь. Нурлан останавливает свой кулак на полпути. В последнее время жить привычной жизнью ему всё непривычней.***
Спустя год у Нурлана есть сеть ищеек, которая прочёсывает Россию от востока до юга, но ничего, ни единой зацепки, даже на таможне, даже в, чёрт возьми, паспортном столе. Лёши словно никогда и не существовало. Но как это, блять, возможно?! Грешным делом он думает: «Выдумал». Пробухал на Фиджи несколько месяцев, в которые выдумал себе странного мужика, измывающегося над ним… Зачем-то. Кто такое выдумывает? Он звонит Славе, тому самому, из порта Фиджи — его ответ всё тот же. Нур звонит ему каждую неделю, не боясь показаться жалким, но ответ всегда один, всегда снисходительно жалостливый. Это первый Новый год, который он проводит в одиночестве. В верхнем ящике дубового стола лежит кипа приглашений на вечеринки в честь Нового года — одна роскошней другой. «Сходка мудаков», — говорит Лёша в его голове. «Точно, — отвечает ему Нурлан. — Ты прав. Не пойду». Он жуёт винегрет, периодически роняя малиновый горошек на атласную рубашку, и смотрит на захлёстывающие друг друга волны за окном. «Нет, Нурлан, он не появлялся».***
Спустя второй год Нурлан признаётся себе: теряет надежду. Но поиски не прекращает, ведь это требует от него лишь денег, которых ему не жаль. Только вот ресурсов всё меньше. Ему всё тяжелее вести бизнес привычными методами — угрозами, обманом, шантажом. Прибыль из-за этого падает, а в его кругах и даже кругах пониже ходят разговоры: Сабуров теряет хватку. Акулы чувствуют запах крови. Жалеющий их сейчас, Нурлан всех бы их порвал, каждого по отдельности, постарался бы, если бы они болтали о нём раньше, до этого… До Лёши, конечно же. Лёша. Простой и загадочный, прямолинейный и искренний, далёкий от всех нурлановских идеалов и идеальный. Нурлан не знает, почему помнит его глаза и поцелуи. Но стоит увидеть ёжик светлых волос где-нибудь в клубе, сердце пропускает удар. Не он. Это всегда не он.***
Пять лет спустя Нурлан не ищет и не ждёт — он живёт. У него есть сбережения, новая, чистая, почти затворническая жизнь и муж. Он немного старше, у него сильные руки и светлые глаза. Он учит Нурлана обходиться без электроники и телевидения, а Нурлан учит его тому, как мало значит любая материя в жизни. Как когда-то научили его. Интернет ему заменяют игрой на укулеле и рассказами о животных — у его мужа их много, из саванны. Телевидение заменяется морем — последние годы Нурлана тянуло к нему непреодолимо, он разучился засыпать без шума волн. А ещё разучился вставать позже пяти утра и начинать свой день не с всплывающего красного бочка солнца. Если бы у Нурлана осталась бизнес-привычка включать новости за чашкой утреннего кофе, он бы увидел новость о яхте со странным названием. Её нашли случайно, в десятке километров от берегов Фиджи. Кажется, она пролежала там пять лет и, скорее всего, на борту были люди, но судно нигде и никогда не было зарегистрировано и сказать о нём больше никто не может. Оно почти полностью развалилось, только ахтергштаги не поддались стихии. Но Нурлан больше не смотрит новости. Нурлан живёт надеждой, что держащий своё обещание Лёша живёт счастливо, а он в свою очередь однажды перестанет искать не те светящиеся глаза на лице почти любимого мужа. Нурлан научится не ждать.