Серебряная корона

Настоящая война будет завтра, с бодуна!

Эльфийка уже разделась и приготовилась ко сну, когда услышала осторожный стук в дверь. Может, слишком осторожный. – Кто там? С той стороны донеслось что-то низкое и невразумительное. Кто-то пришел и боится стучать громко: вдруг она спит. Выходить или нет? Значит, выходить. Теринель наскоро завернулась в теплый плащ и открыла. На пороге оказался Крул. Одна рука, та, которой он стучал в дверь, была свободна. Другую он держал за спиной, прятал что-то. Орк выглядел встревоженным. Или просто беспокойным. Но он явно что-то скрывал. – Не спишь, да? – Крул хотел предложить что-то и решил начать издалека. – Как раз собиралась этим заняться. – А... Тогда извини. Он попятился, собираясь уходить. И только сейчас Теринель осознала, насколько она трезва. А в таком трезвом состоянии про сон нечего и думать, и в комнате у нее не осталось ни капли алкоголя. Даже зелья с добавлением спирта закончились – изящное решение алхимиков для помощи солдатам в снегах, но, увы, как у всякого решения, у этого тоже были свои последствия: помимо проблем с дозировкой, ибо таких зелий много пить нельзя, иначе похмелье гарантировано, существовала еще и проблема хранения – составы на такой основе не желали долго храниться, быстро портились, и фармацевтическое общество Подгорода выдавало их в ограниченном количестве непосредственно перед вылазками из крепостей. – Нет-нет, постой, – Теринель вытянула руку, хотя не собиралась дотрагиваться до орка. Крул словно того и ждал и с облегчением вытащил руку из-за спины, явив собеседнице две темные бутылки, в которых булькнула мутная жидкость. – Хороший план, – слегка улыбнулась эльфийка. – Только это... Не в коридоре же. – орк посмотрел по сторонам, но никого не обнаружил. Теринель согласилась со словами Крула и пригласила его в свою комнату. Они довольно удобно расположились на ее месте, хотя син'дорейка боялась, что кровать проломится под такой массой. Бутылки откупорились, осторожно звякнуло стекло, и Теринель сделала глоток. Горло обожгло огнем, а потом во рту осталась горечь – ничего нового. Противное лекарство, но его надо выпить, чтобы заснуть. Быть может, чтобы выспаться. – Значит, ты будешь меня учить? – надо расставить все по местам, пока сознание не утонуло в пьяной дымке. – А чему? Крул удивленно воззрился на эльфийку – не ожидал такой проницательности, но ответил: – Да, я... Надо научиться тебе с мечом обращаться. Я, конечно, не рыцарь из Луносвета или откуда еще, но научу тебя от вурдалаков защищаться. При мысли о вурдалаках Теринель заметно помрачнела: вспомнила, что произошло на той вылазке, куда ее взяли. И хорошо еще, обошлось, все выжили. И у Крула лицо стало каким-то грустным, наверное, вспомнил, кого нежить сгрызла. Они снова выпили, и эльфийка поблагодарила орка. – А знаешь, у меня тост. – голос син'дорейки еще не поддался действию грога. – За наших братьев! Бутылки снова звякнули, но горло уже обжигало не так сильно, а вкус жидкости начинал казаться приятным. Ничего, ночь только начинается, а утром Талата ее разбудит, если что. На Теринель нахлынули мысли о погибшем брате, но сейчас можно было не сдерживать их. И не сдерживать слезы, если они вдруг появятся. В конце концов, она уже пьет из горла, а за такое в Луносвете могли лишить приличного общества на месяц, если не больше. Эльфийка знала, что у Крула тоже был брат, тоже старший, и он тоже умер на какой-то войне. – Эх, вот Карг – тот делал такой грог... Вождь бы от одного духа зашатался. – орк усмехнулся, хотя в глазах появилось выражение далекой грусти. – Помер во Второй войне. А, бес с ним. Кто твой-то был? Теринель глотнула еще раз, уже без тоста, и ответила: – Тарвен был... – неужели она все еще не смирилась с тем, что его нет? – Он был тем самым «рыцарем из Луносвета». Паладин, как на картинках рисуют. Волосы, сверкающие доспехи, вера в Свет Небес и целая куча вежливости. За ним даже несколько девчонок бегало, причем из знатных семей. Когда-то Теринель была очарована старшим братом, могла говорить о нем часами, было бы с кем. А благодаря поклонницам Тарвена она имела такую возможность, и, когда он отлучался из дому по делам, они собирались и говорили, говорили, говорили... Она говорила, а Крул слушал и пил. Эльфийка тоже пила грог, в основном тогда, когда чувствовала нестерпимую горечь подступающих слез. Не надо было быть пророком, чтобы понять, что она этой ночью все-таки разрыдается. – Ему в невесты прочили дочерей магистра и одного из старших рыцарей, забыла его имя... Он тоже умер не пойми где. Теринель рассказала и о том, как она получила весть о пропаже брата, и о его «погребении» с другими такими же защитниками Кель'Таласа. Как они рыдали в семь ручьев вместе с его предполагаемыми невестами и как она осталась одна в семейном доме. – Зато они стали приглашать меня на званые обеды и ужины, парочка даже в мужья набивалась. Лицемеры, чтоб их. – она утерла глаза рукой, но это не помогло – опять потекли те самые слезы, которые можно сдержать только временем или рукой того, по кому их льют. Эльфийка поспешила сделать несколько глотков грога, а потом разочарованно поставила пустую бутылку на тумбочку у кровати. Сегодня Тарвен не воскрес, и ему не суждено воскреснуть никогда, поэтому на его руку рассчитывать не стоило. Зато рядом оказалась ручища Крула, и орк не преминул ею воспользоваться. Они оба прикончили по целой бутылке крепкого грога, их глаза и разум затянула темная дымка. Большой зеленый палец с неаккуратно обстриженным ногтем осторожно коснулся лица эльфийки. Он утирает ей слезы, а она не может взять себя в руки! Не может и не хочет. – Он был таким, таким... – Теринель уже не говорила, она шептала и всхлипывала. – Он был хорошим. – даже Крул заметно смягчился. Син'дорейка вспомнила любимую улыбку Тарвена и окончательно расклеилась, упав на грудь к своему собутыльнику. Орк сначала опешил, а потом сообразил, что происходит, и решил утешить подругу. Он принялся поглаживать ее голову пальцами – боялся переборщить с силой нажима, несмотря на опьянение. Да и стаж у него был слишком большой, чтобы потерять голову сейчас. Крул тоже начал рассказывать о брате. – Я родился в Азероте, прям в Первую войну. А Краг вот, еще на Дреноре. Настоящий орк, не то что я. Большой, сильный... Вошел в возраст, подался в рубаки, а потом я следом. Только он там остался, на Второй войне. Где-то на дне. Орк тоже рассказывал о боли, но, в отличие от эльфийки, не рыдал, а смотрел на пламя свечки. Его пьяная речь успокаивала и убаюкивала, но слезы все бежали и бежали из зеленых глаз. Она зашептала на талассийском. Крул подумал, что Теринель молится, и не стал мешать, даже замолчал, но син'дорейка прерывистым шепотом приказала продолжать рассказ. Хорошо, что ему дали увольнительный. Можно никуда не торопиться и рассказывать эльфийке то, что другим рубакам не расскажешь. Правда, она не запомнит ничего из этой ночи, но так даже лучше. Этим стоит воспользоваться... Она все еще всхлипывала, и ее приходилось гладить, чтобы снова не разошлась – не хватало еще перебудить всю крепость. Крул бросил взгляд на дверь, та была закрыта. Значит, их никто не услышит, а подслушивать никто и не стал бы: все шпионы возле воевод, командующих и других важных лиц. Орк сел поудобнее – ночь предстояла длинная – и это заметила Теринель. Она кое-как подняла голову и заплаканными глазами посмотрела на Крула. – Ты хочешь уходить? – язык заплетается; смотрит, но не видит. – Нет. – Не уходи. Все, это последнее, что она могла сказать. Дальше очередные слезы. Хоть бы опустила голову! Невозможно смотреть на такое лицо и не утешить. Сейчас в глазах помутнеет, и он тоже перестанет контролировать себя – этот грог действует не сразу, как раз хватает, чтобы доползти до койки. Тонкое пламя танцевало на сером воске, вызывая мысли, не относящиеся к теме только что законченного разговора. Они продолжали другой разговор, тот, который орки имели между собой, когда в первый раз увидели двух мастериц порталов. Сейчас Крул искренне раскаивался в своем ответе Друзу. От свечи оставался какой-то жалкий кусочек воска, но и он погас, оставив собутыльников в полной темноте. Теринель этого будто не заметила, она провалилась в пьяное небытие достаточно давно, а вот Крул упал в него только сейчас, и последнее, что он запомнил из этой ночи – заплаканные глаза и соленый привкус.