***
Т/и смотрится в зеркало. Перед глазами у неё мелькают воспоминания о спокойном времени, которое теперь кажется настолько далёким. Девушка вспоминает свой приезд в такую чужую Россию, своё венчание, надежды на счастливую жизнь в нежности и любви. Она вспоминает дни, проведённые в Аничковом дворце, где день ото дня был краше, и многие посему называли это место «аничкинским раем». Но всеми этому нынче пришёл конец. Сегодня же состоится присяга Николаю. Сердце девушки ухает куда-то вниз, когда она слышит тяжёлые шаги в соседней комнате. Её ожидание — как иглы, она тревожна, ждёт вестей с самой ранней ночи. Девушка встаёт с пуфика, оправляя на себе мягкую ткань платья, и в ожидании смотрит на двери. Но в комнату входит не он, это Мордвинов Николай Семёнович. Он на секунду замирает в проходе, пропуская мимо себя фрейлину, спешащую падать тёплую накидку Т/и. Молодая девушка гордо поднимает голову, хотя внутри неё клокочет волнение, смотрит прямо на сенатора, не отводя глаз. Когда он делает к ней шаг, она просит свою фрейлину оставить их наедине. — Куда вы собираетесь? — осторожно спрашивает Николай Семёнович, скидывая со взмокшего лба свои седые волосы и оглядывая меха Т/и. — Всё пройдёт ладно, Т/и Фёдоровна, будьте покойны. — Где сейчас Николай? — холодно спрашивает девушка, но голос её невольно дрожит. Она должна, должна увидеть Николая в такой день. — Скоро будет читать Манифест, — отвечает покрасневший сенатор и снова делает попытки остановить Т/и. — Позвольте, вам не стоит идти с ним!.. — Хорошо, что вы пришли ко мне, Николай Семёнович. Проводите меня к нему, сделайте милость. Я знаю, что вы сами же к нему и отправитесь прямиком из моих комнат, — не говоря больше ни слова, молодая княжна устремилась к дверям, слушая тщетные попытки сенатора остановить её. «Каков же дворец!» думала Т/и, пролетая по анфиладам из бесконечных залов в зал. Размах дворца впервые заставил её не восхищаться архитектурой, а сетовать на неё: путь до комнат Николая казался девушке как никогда длинным. Интерьеры сменяли друг друга, а до заветных дверей, казалось, расстояние с каждым шагом лишь становилось больше. Рядом, стараясь поспевать за Т/и, шёл Николай Семёнович, но, даже задыхаясь, он старался переубедить супругу Николая от её намерения. Когда показались комнаты Николая, мужчина отстал, а Т/и широким жестом толкнула высокие двери и влетела внутрь, запыхавшись и не допуская даже мысли, что может помешать Николаю своим присутствием. Она замерла почти на пороге, заметив его одинокую фигуру, облачённую в торжественный военный мундир, на фоне окна, свет от которого невероятно слепил. Мужчина тут же обернулся к ней и, заслышав звук её нерешительных шагов, посмотрел поверх её головы на сенатора: — Ждите, я сейчас буду. Т/и оглянулась: Николай Семёнович, сокрушительно покачав головой, собственноручно прикрыл двери. — Я иду с тобой, — твёрдо сказала девушка, снова глядя на супруга. Лицо его было решительно, но в глазах плескалась еле заметная тревога и страх. Сердце Т/и при взгляде на него болезненно сжалось. — Позволь, Николай… — Это невозможно, — ответил он, взяв со стола и надев на себя чёрную двууголку. Вид его был теперь ещё царственнее. — Оставайся во дворце. — Почему? — тихо, но упрямо спросила Т/и, заглядывая молодому императору в глаза. Николай долго молчал, отвернувшись от Т/и. Наконец, не оборачиваясь к ней, он произнёс: — Что-то нынче будет, Т/и… — Посему дай мне быть с тобою на присяге! — девушка подошла к нему, взяв Николая за руку. Он что-то чувствовал, был как никогда хмур и его страшило будущее. Т/и прижалась щекой к его мундиру, к его сильному телу, желая разделить с ним все терзания и муки. — Позволь мне идти с тобою. Он долго смотрел на неё своими красивыми голубыми глазами, словно ища ответы, а грудь его часто и тяжело вздымалась под мундиром. В какой-то момент Николай устало прикрыл глаза, глубоко вздохнул и, пожав руку девушки, медленно кивнул головой в знак согласия. На площади с самого раннего утра толпился народ, ожидавший молодого своего великого князя. Стоило молодой чете Романовых выйти из дворца, как Т/и заметила в лице Николая перемены. Он вдруг стал спокоен, холоден и, казалось, непоколебим. Узнав от Николая Семёновича, что Сенат присягнул ему, Николай позволил себе чуть улыбнуться, но неприятное, скребущее где-то внутри, в груди чувство не давало ему покоя. Т/и видела, как взволнованно сверкнул его взгляд на неё, перед тем, как он начал читать перед толпою манифест. Девушка стояла недалеко от него рядом с сенатором, и внимательно осматривала лица окруживших их людей. Она прекрасно знала, что в её муже никто не видел императора, в особенности симпатий к нему не испытывали солдаты. «Но ведь и многие полки уже успели присягнуть ему? Значит, бояться нечего? — думала Т/и, оборачиваясь туда, где находилась Сенатская площадь». Тут же, разрывая конём толпу, к Николаю подъехал всадник. Николай прервал своё чтение, обращая к нему свой взор. Девушка не слышала, о чём они говорили, но повиснувшее в воздухе напряжение стало понятно: произошло что-то неправильное, непоправимое. Т/и беспомощно поглядела на стоявшего рядом сенатора, надеясь, что он знает какие-то подробности. Но мужчина, покрасневший от мороза, внимательно наблюдал мокрыми глазками за молодым императором, который уже спешил к ним, веля на ходу подавать коня. — На Сенатской площади построились неприсягнувшие, восставшие полки, — бросил он, усаживаясь в седло и глядя на супругу сверху вниз. Руки его чуть дрожа сжимали поводья, конь, чувствуя неуверенность всадника, притоптывал на месте. — Я еду туда. Т/и видела, что он хотел запретить ехать ей с ним, но отвлёкшись на какого-то офицера, он совсем о ней позабыл. Сенатор Николай Семёнович, увидев замешательство Т/и, более её не пытаясь переубедить, повёл к своим саням, предложив ехать на площадь вместе с ним. Холод обжигал и кусал щёки и нос, глаза слезились от встречного ветра, нельзя было почувствовать ни ног, ни рук. Проезжая мимо полков в санях, Т/и пыталась понять, от чего некоторые из них не присягнули Николаю. Офицеры стояли, вытянувшись в струнку и ожидая приказаний. Через парламентеров Николай попытался уговорить восставших разойтись по казармам. Поговорить с неприсягнувшими частями отправился и граф Милорадович. Военные знали его и почитали, как ветерана войны 1812 года, никто не мог смутиться в его репутации, он обладал безграничным авторитетом среди служащих людей. Т/и, не смея подходить к мужу и тревожить его, осталась в сенях, наблюдая, как граф подъезжает к восставшим полкам на ретивом коне. Его силуэт на фоне белого снега выглядел внушительно, и на мгновение Т/и допустила себе надежду, что ему удастся уговорить военных принять присягу Николаю. Вдруг раздался выстрел, грохотом разлетаясь по площади даже сквозь шум толпы. Граф замотался, двууголка слетела с него, он припал к луке, и в таком положении испуганная лошадь понесла его прочь. — Вот и пролилась кровушка… — прохрипел, крестясь перстами, сидевший рядом с Т/и сенатор. Вокруг возрастало волнение. Девушка скинула накидку, громко прося подать любого коня. Она хотела быть ближе к супругу. — Карета подана, Ваше Величество, — сказал мужчина, спешившись рядом с молодой императорской четой. Т/и посмотрела на него, как сквозь туман непонимания, смысл его слов медленно доходил до её сознания. — В Царское село, как вы и просили. Т/и взглянула на Николая. Конечно, это он, конечно он, решил собрать в дорогу вещи в случае опасности. И он хотел отправить её подальше от столицы, подальше от себя!.. Т/и упрямо мотнула головой. — Этого боле не требуется, — поняв её, сказал Николай мужчине. А дальше всё было для неё как во сне: конные атаки, часы ожидания; заходило скудное зимнее солнце, золотя шпили на зданиях, медленно наступала тьма, сулившая более страшные вещи. Волнение и недовольство, роптание среди толпы и гвардии — всё кружилось перед девушкой как в калейдоскопе. Все, кто были очевидцами этих событий, находили, что государь был слишком терпелив, что ему следовало прибегнуть к пушкам. Т/И же так хорошо понимала, что должно было происходить в сердце её Николая. Все дивились его спокойствию, его хладнокровию, его кроткости, но хотели, чтобы он скорее приступил к решительным действиям. — Готовьте артиллерию, пушки, — приказал Николай. Т/и вздрогнула, удивлённо посмотря на мужа. Его слова резанули её, словно ножом. Если его приказ будет выполнен, то сбудется то самое непоправимое, чего все так страшатся. Николай смотрел упрямо на части восставших, насильно не поднимая глаз к супруге. — Жестокость они мне смогут простить. Слабость — не простят никогда… — эхом летели его слова. Т/и, сдерживая слёзы, стараясь не высказать своего страха и чувства неизбежности, со всей силы сжала поводья, неотрывно следя за «каре» неприсягнувших полков. Она не смотрела на Николая, но она чувствовала его рядом, чувствовала его напряжение и душевные муки: не так хотел он ознаменовать свой первый день правления, не кровью. Но ему пришлось сделать сложный выбор, выбор императора. Всеми фибрами своей души Т/и тянулась к нему, силясь разделить с ним его мучения, принять тяжёлую ношу на себя, облегчить ему эти страшные минуты. Но она казалась самой себе бессильной: супруг стоял совсем рядом, но в тот момент Т/и хотелось стать с ним одним целым. «Отчего? Отчего эти люди не захотели присягать ему? — думала она, глядя на молодых офицеров, которые стояли против них на расстоянии выстрела. — Отчего Россия такая суровая страна? Боже, отчего русским суждено стрелять в русских?!» Выкатывались пушки, орудия. Николай грозно и устало смотрел на них, приговаривая сам себя на страшный суд. Решение это для Николая было очень сложным: во-первых, отдавая приказ открыть огонь, он не знал, послушаются ли его солдаты-артиллеристы и как на это отреагируют другие полки; во-вторых, таким образом он вступал на престол… Т/и с замиранием сердца смотрела, как заряжают пушку. Минуты длились невероятно долго. Она обернулась на Николая, вглядываясь в любимое лицо. Тут же, заставляя всех дёрнуться, раздался оглушительный первый залп. Молодой император чуть качнулся в седле, прикрыв глаза. На лице его дрогнул мускул. Залпы холостыми снарядами по «каре» не произвели эффекта. Николай приказал стрелять картечью. Первый залп был дан выше рядов мятежных солдат — по «черни» на крыше здания Сената и крышах соседних домов. На первый залп картечью восставшие отвечали ружейным огнём. Снег обагрился кровью, раздались стоны раненых. Т/и вздрагивала при каждом залпе. В народе раздались крики и плачь, обычный люд зашевелился и бросился с площади. Толпы же восставших солдат бросились на невский лёд, началось бегство. Т/и снова посмотрела на мужа. Он одним взглядом просил её мужаться и одним взглядом просил у неё прощения, решаясь с чем-то ещё. Он отдал распоряжение стрелять по льду. Т/и, опустив голову, смыкая зубы, сдерживая всхлипы, отъехала назад; конь её сам пошёл дальше от Сенатской площади, еле перебирая ногами по скольким камням. Позади, за спиной, снова раздался залп орудий, удары снарядов, плеск воды. Т/и знала, что Николай больше не хотел крови, но жертвы были неизбежны: снаряды били лёд, люди тонули, воздух разрезали их захлёбывания холодной водой, стоны от ран. Молодая девушка слышала все эти звуки, и по коже её бежали мурашки, на лицо наползли нервные судороги. Она смотрела под ноги коню, снова и снова коря себя, и не замечая, что говорит в слух. Она винила себя в бегстве, в позорном бегстве с площади, за то, что не осталась до последнего с супругом, который остался позади: один на один со своим страшным решением. «Я хотела мужаться… Быть сильной…». Она плакала, рыдания невольно сдавливали её грудь. Позади всё так же раздавалась страшная какофония звуков, которая, казалось, навсегда окропила кровью правление императорской семьи. Она чуть не свалилась с седла, когда в глазах её потемнело, а уши заложило. Но сильные родные руки, появившись неожиданно откуда-то, удержали её на коне.***
«Я думала, что мы уже достаточно выстрадали и вынесли. Но волею неба нам было суждено иное. Вчерашний день был самый ужасный из всех, когда-либо мною пережитых… Нельзя было скрывать от себя опасности этого момента. О, господи, уж одного того, что я должна была рисковать драгоценнейшей жизнью, было достаточно, чтобы сойти с ума… Боже, что за день! Каким памятником останется он на всю жизнь!..», записала Т/и на следующий день в своём дневнике. Тем же днем после страшных событий Т/и увидела супруга лишь под вечер. Он не желал никого принимать и находился в своём кабинете в одиночестве. Так же, как и прошлым утром, молодая девушка сама распахнула к нему двери, так же, как и прошлым утром, Николай задумчиво стоял у окна. Но теперь свет из окна не лился, в проёме было темно и мрачно. Супруги долго стояли подле друг друга в полной тишине, слыша лишь взволнованное дыхание друг друга и завывание вьюги за окном. — Я не должна была вчера покидать тебя, — тихо сказала Т/и, нарушая молчание. — Ты, вероятно, не понимаешь меня, душа моя… Я сделал страшные вещи, я расстреливал их… Я не должен был… Я страшный человек, не так я хотел войти на престол! Но они хотели убить тебя, меня, всю мою семью… Их кровь будет вечно, вечно на мне! — Николай шептал словно в бреду, на каждом слове чуть повышая голос. Наконец, он закончил и поднял взгляд голубых очей на возлюбленную. Он смотрел на неё как беспомощный, сломленный ребёнок, в глазах чуть заметно показалась слеза. Т/и кинулась к мужу, сжимая в ладонях его голову, целуя влажными губами его лицо, губы, глаза, осунувшиеся от волнений щёки. Слёзы бежали по её щекам, мочили оголённую шею. Николай обвил её стан руками, непрерывно шептал ей извинения. Он стал опускаться на колени, тело его тяжело тянуло вниз, он упёрся головой в живот Т/и. — Прости меня, душа моя, не такой жизни ты хотела!.. Т/и пыталась поднять его, тянула за плечи, но силы покидали её. Она так же осела вниз, на колени, дорогое французское платье её облаком легло вокруг ножек. Их с Николаем глаза встретились, и впервые девушка почувствовала неразрушимую связь с ним, его тяжёлую ношу. Но теперь это ноша — и её. Она — императрица, хотела она того, желала ли или нет. Бог так распорядился её судьбою, и она не откажется от этого креста.***
Пятеро восставших были приговорены к смертной казни. «Я так взволнована! Господь видит это. Еще бы! — Столица и такие казни — это вдвойне опасно. Счастье, что я осталась здесь, но я бы хотела знать, как все пойдет дальше. Да сохранит Господь священную жизнь моего Николая! Я бы хотела, чтобы эти ужасные два дня уже прошли… Это так тяжело. И я должна переживать подобные минуты… О, если б кто-нибудь знал, как колебался Николай! Я молюсь за спасение душ тех, кто будет повешен».