Мой волчонок

Клаус никогда не любил громких слов. Совершено не понимал своих братьев и сестру, не понимал, почему им так важно, чтобы их любили. Это слабость, любовь делает тебя ничтожеством. По этой причине, Клаус не верил и не доверял такому чувству, избегал его, как огня, а на слова Элайджи о том, что так нельзя — гадко усмехался и кивал на бутылку бурбона. — Ты знаешь, что я люблю, мой дорогой братец. Власть и алкоголь. И это у нас взаимно. Он и правда считал, что все бредни о простой химии — возвышены. Любви нет, а если и есть — она ужасна. За это он ненавидел Хейли, которая так неожиданно появилась в его жизни и испортила все планы. Вскружила голову его брату, дерзила и никогда не боялась. Он редко мог видеть страх в зелёных глазах, скорее, она просто боялась за своё дитя и ненавидела первородного. Хейли Маршалл — та особа, что дико бесила Клауса. Он каждую ночь видел как перерезает ей глотку и злился, что не может осуществить это в реальности. Она была упертой и безрассудной, такой же, как и он, а двум таким ужиться вместе нереально. Только всё изменилось, когда это случилось, когда он увидел свою малютку на руках у Хейли, когда девушка подняла на него взгляд полный слёз и невысказанной любви к своему ребёнку. Клауса в тот миг пронзила мысль, что сейчас он видит самых дорогих ему людей, что за них он готов всё отдать и даже власть перестала иметь смысл, когда на руках у дикой волчицы лежит твой ребёнок, который ещё совсем невинен и не жесток, который сможет любить тебя просто за то, что ты есть. И всё разрушается в тот же миг, когда Хейли перерезают шею, забирают малютку и исчезают. Свой крик Клаус помнит смутно, но слишком отчетливо помнит ту боль, что душит, слепит и дерёт изнутри. Уже тогда он понимал, что такие чувства причиняют лишь боль. Наверное, Клаус так никому и не сказал, как был рад, что Волчонок вернулась. Живая и здоровая. Она была всё такой же вредной, но Майклсон уже принял для себя тот факт, что Хейли не помеха — она часть его семьи и она будет жить, за неё Клаус будет сражаться до последнего вздоха и отдаст всё, если придётся. И пусть все верят, что он просто заботится о матери своей дочери, он то знает, что дело в самой волчице, что затронула что-то там, глубоко внутри, где давно умерло сердце. Клаус всё ещё не верит в любовь, но отношение к Хейли уже было совершенно непонятным. Он всегда стремился её защитить, даже когда она в этом не нуждалась, злился, если Хейли огрызалась и уходила под руку с Элайджей. Но совершенно быстро успокаивался, когда она, поджимая губы, молча садилась рядом и чуть обнимала его, словно извиняясь за своё поведение. Хейли и Клаус составляли дикую комбинацию, необъяснимую и никому непонятную. Элайджа откровенно не понимал, почему раз за разом Хейли говорила, как же её злит первородный, но каждый раз стремилась к нему, словно он — это всё, что она хотела. И он видел, что Хейли было достаточно просто сидеть рядом с ним, даже молчать, но осторожно касаться его руки и быть надеждой на троих. А Клаусу было достаточно того, что она смотрит травянистыми глазами на него, слабо улыбается и просто находится рядом, не смотря на то, что они ссорились всего полчаса назад. Удивительно, но когда она говорила, что всё будет хорошо — он верил. Ей он всегда хотел верить, потому что она смотрела так открыто и в её глазах можно было найти всё, что захочешь. Хейли может и не его любовь, но она определённо что-то ценное, до боли важное и необходимое. И все вокруг поняли, что между Клаусом и Хейли — особая связь. Они могли понимать друг друга без лишних слов, высказывая всё лишь взглядом. Только она могла успокоить и усмирить его ярость, только он мог поддержать её для нового боя. Они были семьёй, находились в своём мире, который был понятен только им двоим. «Ты не Майклсон» Порой Клаус так сильно ненавидел себя за то, что посмел сказать ей такую глупость. Она больше Майклсон, чем он мог себе представить. Она всегда была рядом, сражалась рядом со всеми и была преданной до самого основания этой семье. И не потому, что её дочь теперь тоже Майклсон, а просто потому что Хейли своих не бросает, потому что у неё те же приоритеты, что и у Клауса. Наверное, поэтому он так ненавидел свою жизнь, когда его дочь и Хейли были далеко и он не мог сидеть вечерами со своей волчицей и просто молчать, крепко держа её руку и видеть в её глазах надежду на светлое и спокойное будущее. Клаус Хейли не любил, но для неё одной его мертвое сердце вдруг стало биться. И сейчас, его сердце только что застыло вновь, когда тело Хейли пожирал огонь, а его изнутри убивало что-то сильнее. Это не могло быть правдой, просто невозможно, она не может быть мертва, но его крик и слёзы, которые сами по себе полились по щекам, были доказательством куда более действительным. Его Волчонок умерла. И он не сумел её спасти, хотя обещал, должен был. Не она должна была его спасать, а он её. Хейли заслужила жизнь куда больше. — Ты боишься, что её больше нет. Это нормально, Ник. Слова Ребекки ещё больше добивают и он крушит всё, пока не остается в руинах. Так и на душе. Он не боится. Он просто сломан. Она нужна ему и её нет. Это несправедливо, и сейчас он снова ненавидит её. Она оставила его, как и все оставляли. Стала одной их тех, кого он впустил к себе в сердце и ушла, оставляя страдать в одиночестве с чувством вины. Её не вернуть, нельзя больше накричать, нельзя сказать, как же дико она злит своей самостоятельностью и силой, и больше нельзя сжать её руку и увидеть в глазах благодарность и любовь… — Я думал, что любви нет, — Клаус усмехается, всматриваясь в вырезанное им же имя Волчонка. Хейли Маршалл. Хотя куда правильнее было бы Майклсон. Для него уже обычай: приходить сюда каждый день и сидеть ночи напролёт, выпивая бурбон и рассказывая, как ему жаль и как сильно она ему нужна. — А потом появилась ты и принесла с собой счастье. Хоуп — это то, за что я готов был положить весь мир к твоим ногам, хоть и не смог сказать это в живую. Она удивительная и так похожа на тебя. И она скучает. Как и я по тебе скучаю… Клаус сжимает руку в кулак, прижимаясь к стволу дерева лбом и сдерживая внутри себя всю ярость на эту жизнь. Он должен был сказать это, когда она была жива. Когда отдавала всю себя Клаусу, когда терпела насмешки, когда будучи измученная сама — была поддержкой для него. Хейли готова была сделать всё для Клауса, хотя и не хотела этого признавать. Просто иначе Маршалл не могла, только отдавая всю себя, она могла выразить то, что значит для неё человек. Она не говорила слов любви, но она показывала это совсем иначе. Любила так, как только умела — бескорыстно, просто любила и молчала. И он не сумел сказать, какое значение она для него имела. — Я хочу ненавидеть тебя, Хейли, но вместо этого люблю. И это больно. Ты должна понимать, как чертовски больно любить того, кого больше нет. Любовь — слабость. Ты сделала меня слабым, Волчонок, и я совершенно не знаю, как жить дальше. Мне нужен твой совет. Мне нужна ты… Клаус приходит домой только ночью, всё такой же сломленный, с диким желанием уйти вслед за ней. Гибрид смотрит на Хоуп, которая беспокойно спит с фотографией Хейли, и прикрывает за собой дверь, в желании вернуть время вспять. Он хочет поменяться с ней местами. Не он должен жить, не тот, кто убивал тысячелетиями, а та — кто подарила миру чудо-ребенка, та — кто могла своей силой духа и верой дать надежду их семье на другую жизнь, более лучшую. Весь смысл любви — страдать после. Он любил её годами и упускал это из виду, пока не стало слишком поздно. И всё, что у него осталось — это воспоминания о ней. Фотографии и письма, написанные ему от неё, которые всегда возвращались назад, потому что он был слишком уверенным, что сможет прожить без неё, потому что он был глуп и горд. И теперь у него от неё осталась дочка с глазами матери, с такой же силой духа. Клаус презирает любовь, потому что в неё поверил. И впервые первородный сломался, а его сердце кровоточит не переставая. Он никогда так не любил и уже не полюбит. Она была такая одна. Та, кто научила его этому — ушла, оставив после себя лишь пепел и сердце, которое вновь умирало без неё.