Мой волчонок

Хоуп мягко стучит пару раз в дверь и когда слышит разрешение войти, входит, пытаясь натянуть улыбку. — Хоуп? Всё в порядке? — интересуется Клаус, но дочь всё равно видит в каком он состоянии, и лишь слабо кивает. Он изменился и не ей его винить. Они все потеряли слишком много. Их «всегда и навечно» уже не работает. И Клаус даже не может смотреть в глаза дочери, потому что это её глаза. Они так сильно похожи, что это сводит с ума и давит на рану, которая всё никак не может зажить. — Пап, я нашла письма, — девушка достаёт два письма и поднимает взгляд, в котором таится боль. — От мамы. Клаус замирает с бутылкой в руках, но тут же качает головой. — Я читал, милая. — Не те письма. Эти она хранила отдельно от всех. Не думаю, что она собиралась нам их когда-то отдавать, но… — Хоуп хмурится, и Клаус знает, что она хотела сказать. Но её больше нет. Девушка обводит взглядом комнату и поджимает губы, замечая у отца пару вещей мамы. Вот стоит её фотография в красивой рамочке, где Хейли улыбается и смотрит не в камеру, а на того, кто делал это фото, и Хоуп знает, что такая фотография есть только у Клауса. Это он сделал это фото. Вот на столе её шкатулка, в которой она хранила важные для неё вещи, на спинке стула весит её куртка, словно она всего лишь вышла ненадолго и скоро вернётся. На дверце шкафа весит её шарф, который она не особо любила, но носила, потому что именно этот был от Клауса. А в углу стоит недорисованная картина их семьи. Где только они втроём. И Хоуп знает, что отец больше никогда её не дорисует. Он делал это для Хейли, но дарить её больше некому. Хейли больше нет. Да, теперь Хоуп видит, как все вокруг были слепы. Это была истинная любовь, которую они сочли нужным не замечать. Вот так семья. Спасая семью, они же её и губили. Игнорировали свои чувства, и открылись так поздно. — Их было только два. Они для нас, пап, — Хоуп кладёт письмо для Клауса на стол, сжимая в руках своё. В глазах девушку стоят слёзы, когда она видит, как дрогнула рука Клауса, когда тот взял письмо. Это больно, всё так же больно для них обоих. — Я думаю, мама хотела бы, чтобы мы прочли их по-отдельности. Хоуп выдыхает, целует папу в щеку и оставляет его одного. Это слишком личное для каждого. Клаус долго сморит на письмо, но открывать его не торопится. Он боится увидеть что внутри. Увидеть её почерк, услышать её голос в голове, когда он начнёт читать строчки. И снова на миг покажется, что всё можно изменить, сделать иначе, но когда он дочитает письмо, когда она завершит предложение и поставит точку, Клаус вернётся в реальность, в которой её нет. Он столько сделал, столько сказал, а изменить ничего не может. А она подготовилась, последнее слово она оставила за собой. Как и всегда. Он будет беречь её внутри своей души, будет помнить, но ничего нельзя изменить. Только потеряв, он всё осознал. Только когда её не стало, он стал понимать, как много Хейли было в его жизни. Этот дом пропитан её энергией, всё тут связано с ней. Куда не взгляни — он помнит её, помнит все моменты с ней. Плохие и хорошие. И пусть хороших было мало, но он дорожит ими больше всего. Он сам лишил их счастья, которого она заслужила. Сделав вздох, Клаус разрывает одним движением конверт и достаёт письмо. В глаза бросается её почерк и приходится приложить много усилий, чтобы не сорваться. Дорогой Клаус, Если ты читает это письмо, значит, оно каким-то образом оказалось у тебя. И я надеюсь, что мы читаем его вместе, когда уже всё закончилось, а я верю, что всё закончится, что мы сейчас с тобой сидим на диване возле камина, пьём бурбон и смеёмся от того, что всё закончилось. Но если же нет, если я не рядом, то надеюсь, ты делаешь это один. Ты пьеёшь бурбон, верно? Скажи, что я угадала. Клаус закрывает глаза, сдерживая слёзы, и слабо смеётся. — Угадала, только вот тебя рядом нет. И надеюсь, что ты счастлив. Ты должен быть счастлив, ведь всё закончилось, и я уверена, теперь ты рад видеть нашу дочь каждый день. Не такого мы хотели, но надеюсь, что теперь ты рядом с нами, что теперь ты можешь видеть, как она красиво рисует, ведь в этом она уж точно пошла в тебя. И если меня рядом нет, если меня нет больше нигде, то будь с ней, прошу тебя, не оставляй её. Она часто нуждается в том, чтобы ей говорили, какая она уникальная. Говори ей это за меня, ладно? — Обещаю, — шёпот Клауса разносится по комнате эхом, когда он сжимает кулаки, уже не сдерживая прозрачные капли. Кто бы мог подумать, Никлаус ещё не утратил способность плакать. — Но не я должен быть здесь. Я тот, кто тебя не спас. Прости, Хейли. Комната отвечает молчанием, но он чувствует, что она его слышит. Его боль нельзя не услышать. Ну, и если я умерла, я хотела бы сказать пару слов, которые не рискну сказать вживую. Если же я рядом, Клаус, то верни письмо обратно мне, а лучше сожги его к чёрту, ведь мне будет адски стыдно. Как бы я ни умерла, я хочу, чтобы ты знал, что я была готова. Да, я надеюсь, что я жива и могу видеть, как растёт наша дочь, но если же нет, если так случилось, что я больше не с вами, то знай — я ни о чём не жалею. Никогда и не стану. Она — лучшее, что случилось в моей жизни. Спасибо, Клаус. Спасибо за всё и даже больше. Не хватит и века, чтобы сказать, как многое ты мне дал. И ты всегда был тем, кто мне дорог. Может быть, если бы я была смелее, если бы я закрыла глаза на гордость, я была сказала, что люблю тебя, но это ведь мы, верно? Мы никогда такого не скажем, но ты просто знай. Это правильно. Если я рядом, а ты прочитал письмо, то лучше берегись, хотя буду рада, если ты сможешь дать ответ глядя мне в глаза. Если меня нет, если я в самом деле умерла, знай, что я никогда ни о чём не жалела и ты не смей. Хоуп — наше чудо, и она тебя любит. Как и я. Помни об этом и помни меня, хотя бы иногда, договорились? Не забывай ей говорить, как много вы для меня значили. И будете, даже после смерти. Твой Волчонок. Крик, полный отчаяния и боли, раздаётся по дому одновременно с тем, как бутылка с бурбоном летит в стену и разбивается на миллион осколков. Эти осколки — душа Клауса. Он не сберёг Хейли, он лишил её возможности быть сейчас с ними, когда всё закончилось. Она верила ему, а он не оправдал ожиданий. Он снова всё разрушил. — Прости, Волчонок, прости, — Майклсон зажмуривается, бережно прижимая письмо к груди. — Ты была светом, а я тенью. И я не сберёг тебя, хотя был должен. На крик Клауса прибегает Хоуп, но видя его, она знает, что ему просто больно. Ей не легче — заплаканные глаза и наполовину разрушенная комната. В этом она так похожа на отца. Они оба не умеют справляться с этим. — Пап, — девушка подходи к отцу и плачет, когда он крепко сжимает её в объятиях. — Мне так не хватает её. Я так сильно по ней скучаю. Клаус сдавленно рычит, целуя дочь в макушку. Он готов отдать всё, лишь бы Хейли оказалась здесь, хотя бы на минутку, чтобы он успел сказать ей так многое, что не сумел сказать раньше, когда она была жива. Он бы отдал всё, чтобы поменяться с ней местами. — Я знаю, милая, я знаю. Я тоже по ней скучаю. В комнате наступает тишина и только редкие всхлипы Хоуп разрушают тишину. Клаус держит дочь на своём плече и медленно покачивает, словно пытается унять её боль, но он не может унять даже свою. И никто не сможет. Им придётся справляться с этим вместе, и Клаус никогда не забудет своего Волчонка. Хейли всегда будет жить в его душе, он будет беречь каждое воспоминание о ней. Он навсегда сбережёт её внутри своей разбитой души.