Эксперимент

      На улице давно темно и прохладно. Звезд нет. Тучи сгущаются над городом, и лишь редкие фонари освещают мокрый асфальт тусклым пожелтевшим светом. Запах вечера меняется запахом сырости. Подросток чувствует, как его покачивает в такт чьим-то шагам, но не чувствует, как касается земли.       — Где мы…?       — Это моя суперсекретная база с единорогами номер четыре, — негромко отзывается сверху хрипловатый голос. Мальчишка в ответ что-то мычит, и крепкая рука, которая его держит, ободряюще сжимает плечо, Уэйд осторожно перехватывает подростка поудобнее, и тот старается свернуться и прижаться поближе к горячему, как печка, телу.       — Все в порядке, — шепчет тот и ненавязчиво проводит ладонью по вьющимся волосам.       — Тут холодно, — сквозь дремоту замечает парнишка и сопит, больше не произнося ни слова.       Уэйд останавливается, когда они поднимаются на нужный этаж, вышибает дверь ногой и ею же пропихивает внутрь сумку с оружием. Он давно не был здесь, поэтому квартира чище остальных «секретных баз», только пыль лежит серебристым слоем на всевозможных поверхностях, и диван, получивший пару-тройку дыр от пуль за свою долгую однообразную жизнь, неловко стоит у невзрачной стены; а так — вполне себе прилично выглядит, не считая холода и запустения.       Он не закрывает дверь и тяжелыми шагами скрипит по половицам к темно-синему дивану. Скрип кажется самым громким звуком на свете в тишине комнаты, будто это единственное, что Уэйд слышит сейчас. Он опускает мальчишку на протертые подушки, и тот сразу начинает ворочаться, поджимая острые колени к груди, сворачиваясь колючим комком беспокойства и уязвимости. Уэйду становится не по себе: ребенок выглядит таким слабым, что, кажется, легко невзначай навредить ему; такое происходит слишком часто.       Выдыхая, он отходит от дивана. Осматривается, и будто впервые замечает старый комод в углу. Рассохшиеся ящики скрипят, и мальчишка хмурится во сне. Уэйд находит рваное одеяло без пододеяльника, довольно плотное, но лучше, чем ничего. Он осторожно укрывает озябшего ребенка, который ежится от прикосновения тяжелой ткани, укутывает все маленькое тело, оставляя на виду лишь кудрявую макушку.       Когда Уэйд закрывает окна и дверь, в квартире становится еще тише; он слышит собственное дыхание. Грудь сдавливает какой-то тяжестью. Пацан, кажется, немного согрелся, хотя сон его спокойным не назовешь: короткие ресницы дрожат, а глаза под закрытыми веками мечутся из стороны в сторону. Он шмыгает, не просыпаясь, и что-то мычит. Медленно придвинувшись ближе, Уэйд массивной горой стоит напротив спящего, наклоняется, слушает неспокойное дыхание и осторожно гладит по голове. Отчего-то ему становится неловко.       — Вот же черт, — говорит он одними губами и вплетает пальцы во вьющиеся темные волосы, — какого хрена они такие мягкие? — так же тихо шепчет наёмник, наблюдая, как мальчишка жмурится, а потом расслабляется. Боже, сколько лет этому ребенку? Двенадцать? Он выглядит совсем юным. Говорил про какой-то эксперимент. Сколько он там пробыл? Есть ли у него семья, друзья?… Он их помнит? Уэйд не хочет, чтобы единственными воспоминаниями пацана были жестокость и пытки. Уэйд не хочет много чего. Он хмурится, непроизвольно сжимая волосы в кулак. Пацан от этого дергается и просыпается, мгновенно отдвигается к спинке дивана и, вжимаясь в нее, садится, уставившись на Уэйда испуганно. Слишком испуганно, отчего у Уилсона неприятно колет в груди, и он хмурится уже растерянно.       — Извини, — сухо говорит он, и отодвигается, вставая с дивана. А затем отворачивается, вспоминая о разорванной маске. В полутьме его лица не должно быть видно. — Как себя чувствуешь, малыш? — он пытается смягчить голос, но выходит из рук вон плохо.       Подросток непонимающе хмурится, взглядывая на Уэйда исподлобья, подтягивает одеяло.       — Голова немного кружится, — сипло сообщает он, отводя глаза в сторону, — и тошнит. Немного, — в комнате его голос звучит тихо. Он принимает более удобную позу, осматривается — настороженно, недоверчиво, и Уэйду это совсем не нравится. Хотя пацан же и не должен ему доверять, с чего бы?       — Че-о-о-орт, — тянет мужчина и чешет затылок, направляясь вглубь комнаты. — У тебя же сотрясение, Коржик, — он нашаривает под раковиной вентиль. — Так что поменьше резких движений, и лучше ложись назад, не хочу, чтобы ты заблевал тут все, — пытается отвлечься от навязчивых мыслей Уэйд. Кран плюется и, наконец, разрождается ржавой струей. Уилсон терпеливо ждет, пропуская воду.       — «Коржик»? — поднимает брови ребенок и ложится обратно, по-прежнему наблюдая за ним. Уэйд жадно и долго пьет из-под крана и, наконец, решив, что мерзкий привкус – остатки едкого дыма в легких, набирает полный стакан. Он возвращается назад осторожно, будто контактируя с пугливым животным, но подросток этот жест рассматривает по-своему и сильнее втискивается в диван.       — Дэдпул, — Уилсон протягивает руку для пожатия. В ответ ему так ничего и не пожимают. Чуть-чуть обидевшись, наемник всучивает мальчишке стакан воды. Тот внимательно рассматривает воду, принюхивается, и осторожно оставляет в сторону.       — Тебя правда зовут Дэдпул? — также подозрительно щурится пацан, и Уэйд фыркает.       — Конечно, — кивает он, — сам придумал.       Парень тихо хихикает, морща нос и открывая ряд белых зубов. Комната от его улыбки становится будто теплее и ярче. Постепенно смех перерастает в забавные икания, мальчик ерзает на растянутой подушке, мотает головой, и Уэйд украдкой рассматривает сглаженные полумраком черты худенького лица, тонкие губы и оттопыренные уши, которые видны из-под вьющихся прядей. Это тот самый смех, который, Уэйд решает, он будет слушать тоскливыми вечерами и холодными утрами. Он бы правда слушал его, если бы была возможность. А пока, пользуясь моментом, наемник греется в этом теплом потоке чувств. Смех внезапно прекращается, и Уэйд, нахмурившись, смотрит на мальчишку. Тот отводит глаза, будто провинившись, краснеет.       — Прости, — еле слышно выдавливает парнишка, опуская голову. — Они не разрешали смеяться.       — Кто? — звучит слишком резко. Подросток молчит, рассматривая обивку дивана. Уэйд мысленно ругает себя за грубость и жмурится, стараясь перехватить контроль над эмоциями.       — Плохие люди.       Звучит слишком громко, и слова будто застревают в воздухе, не позволяя донести информацию до мозга. Кто такие плохие люди? Поименно? Уэйд должен знать.       Он вскидывает брови, а потом сжимает челюсть, громко выдыхая через нос. Вот падлы. Что они еще запрещают делать на этой траханной планете? Уэйд чувствует, что он еще туда вернется и сделает все возможное, чтобы оттуда никто не уходил и не возвращался.       — Здесь их нет, — пытается спокойно сказать мужчина, но его голос слишком напряжен, — Они тебя больше не тронут. — Мальчишка молчит, поднимая свои карамельные глаза на наемника. Уэйд кивает. — Честно.       Парень опускает голову молча, а Уилсон поворачивается к нему широкой спиной, не в состоянии больше смотреть на эту грустную мордашку. Уэйд вспоминает, что где-то тут должна валяться его одежда, и что костюм вновь придется похоронить. Он, ссутулившись, устало шагает в ванную, напоследок напоминает подростку про стакан с водой и оставляет его наедине со своими мыслями. И себя, к сожалению, тоже.       Зеркало в ванной комнате разбито. Почему, Уилсон не помнит, но предполагает. Пахнет плесенью и еще чем-то терпким. Уэйд, остановив взгляд на собственном отражении, отводит его в пол, а после на свой живот, замечая, что та липкая белая штука, похожая на паутину, почти полностью растворилась. Он ощупывает спину и сухие корочки на месте ран — регенерация дает о себе знать. Сняв грязные тряпки, пропитанные кровью и еще какой-то мерзостью, он включает душ, отмываясь от уходящего дня: день стекает мутно-бурой водой, унося в слив куски грязи и какие-то ошметки. Горячей воды нет: она колеблется между ледяной и прохладной, и этого почти достаточно.       Полотенца рядом не оказывается, поэтому Уилсон стоит на месте еще минут пятнадцать прямо напротив зеркала, куда смотреть совсем не хочется. Трещины в стекле отсоединяются, создавая собственное отражение, из-за чего картинка смещается в нескольких местах.       Когда на голой плитке стоять становится совсем холодно, Уэйд опускает взгляд на кучу не самой чистой одежды в самом углу комнатки. Надев серую футболку на влажное тело, наемник принимается натягивать розовые пижамные штаны с принтами Hello Kitty. Развернувшись к собственному отражению, он сверлит его взглядом пару секунд, после натягивая на лицо слишком широкую улыбку. И снова ее убирает. Слишком открытая одежда, думает наемник, не хочется бродить при ребенке с открытыми лицом и руками, здесь должна быть запасная маска, черт возьми, они есть в каждой секретной базе. Может она прямо сейчас лежит в том самом комоде.       Осторожно выйдя из ванной, наемник мокрыми ногами шлепает по полу, оставляя за собой влажные следы. В комнате тихо сопит мальчишка, укрывшись по самый нос; пустой стакан стоит на полу одиноко.       Найдя в комоде широкую толстовку темно-синего, почти черного цвета, с каким-то желтым квадратиком посередине, наемник тотчас ее натягивает поверх футболки, накидывает капюшон и продолжает рыться в ящиках в поисках маски.       — Она тебе не нужна, — слышится позади, и Уилсон возводит глаза к потолку. — Я и похуже видел.       Наемник цокает. Резко разворачивается и решительно преодолевает расстояние между ним и диваном.       — Я знаю, — голова его опущена, а капюшон висит на ней, скрывая большую часть лица, но ребенок видит, как мужчина сжимает губы, — но решать, что мне нужно, я буду сам.       Забираясь коленями на диван, Уилсон упирается одной рукой в спинку, второй — отбирает у подростка маску слишком грубо и резко, отчего тот съеживается.       — Ты такой же, как и я, — неловко шепчет пацан, в открытую рассматривая лицо наемника, пока он напяливает на лицо ткань, и даже не морщится. Уэйд фыркает.       — Нет, надеюсь, — выдыхает он, смотря на собственные руки. — Тебя как звать-то? — наконец спрашивает он, поворачивая голову к мальчишке, чуть прищуриваясь.       — Они звали меня двенадцатым, — чуть помолчав, выдает пацан. — Я не помню свое имя. Кажется, будто я находился там вечность, — он опускает взгляд вниз, — они ежедневно кололи какие-то штуки. Некоторые давали сверхспособности, а некоторые — стирали память. Плохие люди говорили про эксперименты над ДНК, — ребенок мнет одеяло, кусая губы. — Я думаю, они делали все возможное, чтобы мы забыли собственные жизни… но я не забыл. Почти.       — У тебя есть семья? — ровный голос Уэйда успокаивает, но вопрос никак нет, он будто нежно проводит рукой по давно затянувшемуся шраму, но парень знает, что когда-то там была рана, и воспоминания о боли никуда не исчезают.       — Я жил с женщиной, — тихо отвечает мальчишка, не торопясь, будто напрягает память и слабо хмурится, — у нее была красивая улыбка и добрые глаза, — он грустно улыбается, и расправляет брови, смотря вниз.       Уэйд молчит некоторые время, потому что сказать особо нечего. И, серьезно, эксперименты с ДНК? Плавали, знаем. А называть пацана порядковым номером Уэйда не устраивает, хотя Дэдпул три тысячи звучит довольно-таки круто.       — Я буду звать тебя Коржиком, — разрушает молчание он, и ребенок усмехается.       — А я тебя?       — Уэйд, — признается он, — Уэйд Уилсон, — и улыбается.       — Уэйд, — новое имя тает на языке горьким шоколадом, и парень чуть растягивая звуки. Потом его лицо становится обеспокоенным, и он хмурится. — Как твой живот, Уэйд?       — О, — наемник вскидывает брови, — не беспокойся об этом. У меня есть свои суперштучки, помимо стремной рожи.       — Вау, ты супергерой, Уэйд? — мальчишка смотрит на него выжидающе своими огромными глазами. Уэйд заливается низким хохотом и качает головой.       — А я на него похож? — ухмыляется наемник, потирая шею. Подросток, кажется, светится от счастья, смотря на него этим полным доверия щенячьим взглядом и воодушевленно кивает, улыбаясь. Уилсон горько усмехается. — Для тебя я могу быть кем угодно.       — Отпад… — пораженно выдыхает Коржик, несколько раз моргая. — У меня теперь есть личный супергерой, — улыбаясь, тараторит он, пока Уэйд неловко отводить взгляд в сторону. — Ты же такой же крутой, как Железный Человек или Капитан Америка, верно?!       — Воу-воу, малой, полегче, — останавливает подростка наемник, изображая руками крест, — во-первых, Консервный Человек никогда не сравнится с моей крутизной, а во-вторых, никто не сравнится с крутизной Кэпа, понимаешь? — мальчишка в замешательстве кивает, не теряя прежнего энтузиазма, продолжая внимательно рассматривать своего нового героя. — Но, чувак, я никогда не был ни тем, ни другим. Я не тот герой, в котором нуждается человечество, — он ненадолго замолкает. Да чего уж там, он вообще никакой не герой. — Но ты всегда сможешь им стать, малыш. Спасать котиков с деревьев, красивых девушек, переводить старушек через дорогу…       — А ты это делать не можешь? — прищуривается Коржик. — Ты спас меня и всех тех детей, и не можешь спасти котенка с дерева? — это звучит как вызов, Уэйд уверен, потому подозрительно косится на него, выдыхая через надутые щеки.       — Могу, — утверждает он, — но я только твой личный герой, а измена — не мой конек, — наемник кивает, выпрямляя спину. Мальчишка снова смешно щурится, мило хмурясь, а затем улыбается широко-широко и искренне.       — Спасибо, — благодарно шепчет он, прикрывая глаза и скрывая улыбку под одеялом.       — Спи уже, Коржик, — наемник проводит ладонью по вьющимся кудрям, снисходительно хмыкая и улыбаясь как-то слишком тепло и мягко, что улыбку мальчишка может слышать даже через голос, — завтра у нас важный день… и мы попытаемся не сдохнуть, — и, поднимаясь с дивана, Уилсон скрывается из поля зрения.

***

      — Погодь, ты реально называешь пацана хлебобулочным изделием? — Джек, упираясь локтями о барную стойку, вскинув бровь, наблюдает за тем, как Уилсон опустошает очередной стакан, и вздыхает.       — То есть, по-твоему, лучше нумеровать детей циферками: один, два, три, четыре? — стакан с силой опускают на столешницу, от чего бармен морщится.       — Ты это, поаккуратнее со стаканами, они новые.       — Ты понимаешь, что в одной из моих квартир сейчас спокойненько похрапывает… хотя нет, он не храпит, — Уэйд делает задумчивое лицо, а Хаммер закатывает глаза. — Ну, короче, спит какой-то ребенок, который не помнит нихренашеньки из своей жизни, зато знает кто такой Кэп и Железная банка, — Уэйд машет руками, случайно задевая проходящего мимо него посетителя. — Черт возьми, он умный, он читал комиксы!       Хорек поправляет очки, с отчаянием наблюдая за тем, как наемник подливает себе дешевого пойла снова.       — Ну, так и отведи его к ним, — предлагает мужчина, вытирая тряпкой барную стойку, — у них-то уж точно больше возможностей определить его личность, — он снова поправляет очки. — Ну, все-все, хорош, — бармен отбирает бутылку у Уэйда, и тот непонимающе на него смотрит, — я уже месяц пытаюсь отбить то, что ты выдул за неделю.       Уэйд напускает обиженный вид, скрещивая руки на груди, потом опускает голову на столешницу, ударяясь об нее пару раз.       — Уроды, — зло бубнит он, хмурясь и чувствуя, как в груди вновь образуются обида и ярость, разрывая путь к сердцу, от чего хочется сжать кулак и разнести столешницу к чертям.       — Тебе ли говорить об этом… — Уэйд многозначительно на него зыркает, — все-все, молчу, — Джек, опустив глаза, начитает протирать стакан усерднее. — Ты уверен, что эти, — он показывает кавычки пальцами, — «плохие люди» не захотят забрать то, что ты у них спиздил?       — О, я позабочусь об этом, не волнуйся.       — И как же?       — Подорву нахрен, — шипит Уилсон сквозь зубы. Бармен хмурится и заторможено кивает, снисходительно хлопая Уилсона по плечу. — Так, где-то Эл прятала мой детонатор…       — Тебя просили действовать тихо, — предупреждает он, — к тому же, детонатор не твой, а ее… Уэйд фыркает, закатывает глаза.       — Они скрыли от меня большую часть информации, будто послали с намерением убить, — Уэйд хмурится, — а еще этот Мистер Я Загадка У Меня Повязка На Глазу со своим «разберешься на месте», серьезно? Даже нормальную планировку не дали! Как будто у них такой дефицит агентов или этих суперлюдей, что они берутся нанимать меня, — он тычет себе в грудь указательным пальцем, — меня, Дэдпула, понимаешь!? — определенно, Уэйд слишком громкий. А выпивший Уэйд — это катастрофа. Он слишком сильно машет руками и слишком громко возмущается. И Джек не хочет, чтобы кто-то вновь ломал здешнюю мебель.       Половина посетителей в баре оборачиваются на возгласы Уилсона. Джек оценивает обстановку, примирительно поднимает руки вверх, а после наклоняется к Уэйду.       — Ты, дружочек мой, послушай, — тянет Хаммер, пока Дэдпул негодующе сопит, — давай-ка трезвей побыстрее и топай к себе. Не порть репутацию моего бара, просиживая тут в пижаме — это не пижамная вечеринка.       — Это не пижама! — возмущается Уэйд. — Когда я тусуюсь здесь в костюме, ты ничего не имеешь против.       — Потому что костюм выглядит круто. А это…       Наемник вдыхает, прикладывая ладонь ко рту, а потом щурится и говорит почти шепотом:       — Ты что, не считаешь эту киску крутой? — Джек стоит с неловким лицом, бубня что-то про «ему больше не наливать», хотя дело совсем не в алкоголе. — Мне стыдно сидеть рядом с тобой, — чеканит Уэйд самым возмущенным голосом, разворачивается на высоком стуле, встает и заваливается было вперед, но бармен вовремя ловит его за капюшон. Под осуждающим взглядом Хорька Уилсон вываливается из бара. И уличный воздух, ночной и влажный, резко отрезвляет, когда дверь душного заведения захлопывается за его спиной.