Where is the sun That shone on my head
Мысли томительно растекаются ядом, отравляют его мозг, уничтожая с особым удовольствием едва-едва зародившуюся надежду. Каждую секунду, искусно, жадно и совершенно нещадно, не оставляя даже отсвета и блеска, и никто не догадывается, что там могло появиться что-то хорошее, даже сам Уэйд. И разум его можно назвать кладбищем всех светлых идей и мыслей, которые не успели прожить и дня. И место будет темным, и земля будет сырой.The sun in my life It is dead It is dead
Уилсон сидит в дыму то ли от сигарет, то ли от травы, то ли от чего покрепче. Мерзостный запах въедается во все, но Уэйд его уже не чувствует. В легких ощущается колющая боль и странная тяжесть, а в голове — пустота, и одновременно с нею миллионы мыслей, ни одну из которых мозг поймать никак не может. Они все крутятся, мелькают белыми пятнами, образуют круговерть непонятностей, сраную карусель вещей, которую Уэйд должен разобрать, но не может. Голова от этого раздувается, и в висках пульсирует тупая боль. В горле сухо, и отвратительный желчный привкус горечи на языке подчеркивает его засранный внешний вид и внутренний тоже. Чувствовать себя душевнобольным и вместе с тем богом — утомительно. Уэйд чувствует себя каким-то особенным, выделяющимся в плохом смысле слова, таким, каким он и является, и каким быть не хочет.Where is the light That would play In my streets
Утренние лучи неумолимо просачиваются сквозь ядовитый туман и светят точно в лицо. Солнце еще холодное, почти красное. Уэйд прикрывает глаза, вдыхает хрипло и чувствует веки невыносимо тяжелыми. Серая туманная пелена перед глазами не позволяет видеть ничего, кроме себя, и взгляд его становится мутным. Лишь стены знают, сколько он так сидит. И дым в лучах солнца кажется золотом, а не отравой, и глаза в его свету кажутся теплыми чистыми озерами. Он закрывает веки и не видит больше ни золота, ни тумана, но горький дым продолжает обжигать изнутри. А солнце действительно светит всем. Без исключений?..And where are the friends I could meet I could meet
***
Он не может поднять свои глаза и посмотреть в чужие. Сделать это равносильно самоубийству. И не потому, что Тони готов убивать, а потому что Питер сам готов себя прикончить. Они поговорили спокойно. Точно после уроков Хэппи ждал его у школы, предупредив о встрече. И Питер готовился, правда, пытался подготовить себя морально, но не смог. Он знал, в чем дело, предполагал, по крайней мере. Питер поймал сочувствующий грустный взгляд телохранителя в зеркале и поджал губы. Энтони его жалеет — так смотрят отцы на трудных детей, но все равно принимают их, и этот выразительный взгляд просто невозможно не ощутить. Питер благодарен наставнику за понимание, но все равно жмурится от напряжения, что кажется невыносимым. Не может он так. На него должны накричать. Обвинить, возмутиться, хотя бы упрекнуть, — Питер накосячил, и, если ему не дадут хоть какое-нибудь наказание, он просто умрет от чувства вины, которое жрет его с самого начала разговора, начиная с самого сердца, с груди. — Почему Вы не злитесь? Обычно Паркер настроен решительно оправдываться за свои косяки и готов гордо доказывать, что способен исправить все, что натворил. Сейчас даже не хочется, чтобы его прощали. Сейчас его голос звучит настолько тихо, что Питер сам не слышит, как говорит, но выглядит, наверное, жалко. Ощущение того, что он не имеет права даже просить прощения, сковывает шею и не дает вдохнуть, и от удушья кружится голова, и глаза слезятся, и противный ком в горле никак не получается проглотить. Столь подавленно он не чувствовал себя давно. Адская смесь самых ужасных эмоций кипит в нем, внутри, и стремительно рвется наружу, делает больно, бьет по всем уязвимым местам, не давая и шанса подавить обжигающую бурю, охватывающую тело и разум целиком. Хочется упасть на колени и почувствовать, как плитка бьется в мелкие осколки, почувствовать, как тело поглощает тьма пропасти, в которой он падает. И ждать — ждать, когда разобьется тело, потому что сердце уже вдребезги. Настолько стыдно перед Тони ему не было никогда. И перед собой тоже. И перед Уэйдом? — Злюсь, — голос Старка усталый, но твердый. Питер слышал, что конфликт с Кэпом был разрешен, и видел, как они утром перекинулись несколькими шутливыми фразами, Стив шел на пробежку, Тони — в спальню. Питер дергает головой и все же боязливо поднимает взгляд на наставника, но в ту же минуту отпускает вновь. Картинка мутная, и в глазах все плывет. Выглядит Энтони сегодня потрепано, но уже постоянные мешки под глазами не делают его лицо измученным — взгляд кажется понимающим, знающим все на свете, мудрым. И Тони действительно знает почти все, знает, что творится у Питера в голове, знает, что он чувствует, и видит это. А Питер, к сожалению, нет. И Тони не задает лишних вопросов, не ведет длинных возмущенных речей и не бросает разочарованных взглядов — Тони понимает. Он трет ладонью лицо, потому что упрямство Питера не поддается никаким объяснениям, и потому что это очевидно: Питер не отпустит Уилсона. Сколько бы ошибок подряд он ни совершал и сколько бы ни оступался на ровном пути. Но Тони задается одним вопросом: насколько чудовищно Уэйд должен поступить, чтобы Питер опустил руки, — разочаровался окончательно, — насколько Уэйд должен сломать себя, чтобы сломать Питера? Но Уэйд не будет поступать чудовищно, Уэйд же не чудовище, правда, Пити? Слова наставника эхом слышатся в мозгу, и Питер лишь поджимает губы. Глупый, он очень-очень глупый. Тони смотрит на него устало. — Ты в него веришь. Питер кивает на утверждение, будто Старк задал вопрос. Кивает еле заметно, но мгновенно. — А он в тебя? Питер неопределенно хмурится. Он не знает. Но он хочет быть уверен в том, что да, — Уэйд его принимает, — и потому кивает тоже, но уже запоздало. Тони сжимает губы в плотную линию — другого он и не ожидал. Хочется наладить с Питером зрительный контакт, чтобы эмоциональное напряжение можно было понять и проанализировать. А по выражению лица Паркера понятно всегда все сразу. Поэтому Питер на наставника смотреть не хочет. Энтони переносит вес тела на одну ногу и вдыхает чуть громче обычного, но даже это действие раздраженным не кажется. — Все мы преданы, Питер, — хрипловатый голос, сиплый совсем чуть-чуть, вкладывающий в себя столько понимания и чувства поддержки, постепенно усмиряет смертельную бурю внутри, и дышать становится легче, — кому-то… или кем-то. Тони плавно сокращает дистанцию между ними — Питер следит за его блестящими туфлями, но стуков каблуков совсем не слышит. Широкая ладонь ложится на плечи, и те разом напрягаются, но лишь на секунду. — Ты даешь людям новый шанс, но только они решают, как его использовать. И иногда предугадать их действия, увы, невозможно, — в голове зарождаются тихие мысли, абстрактные, и хотя мозг не может сформулировать их окончательно, в сердце что-то понимающе отзывается, и Питер моргает несколько раз, вслушиваясь. — И правильного варианта нет, — интонация приобретает более эмоциональное звучание, Энтони вскидывает брови, уперевшись взглядом в одну точку, облизывает пересохшие губы и продолжает, позволяя себе сделать паузу, — просто… не существует. И если это касается дорогих тебе людей, ты можешь дать им миллионы попыток и даже не жалеть об этом. И ты будешь считать это самым верным решением в своей жизни, если получишь отдачу. Питер поворачивает голову немного дергано и, наконец, смотрит в глаза наставника с отчаянной надеждой. И Тони кротко кивает в ответ. — У любой победы есть своя цена, Паркер. И платить придется в полной мере, чего бы ты ни выбрал.***
— Да ну-у-у… — хрипит Уэйд и прокашливается, махая рукой где-то возле лица. Он откидывает голову на спинку дивана и смотрит вверх. Потолка совсем не видно, дым скрывает абсолютно все, кроме настырного света, который все льется и льется из его окна. — Если мы дадим Паучку наш адрес, он будет приходить в гости? — Уэйд неопределенно хмурится, гримасничает и поворачивает голову в сторону солнца, щурится, — …или можно остановиться на том, что мы просто дадим Паучку? Задушенным сипом из него вырываются смешки и горло дерет от неудержимого смеха. Тело валится в бок, и Уэйд себя совсем не держит и не контролирует. Он дергается в приступе смеха, который звучит плачем, и почти отрубается, но отчаянный стон болезненно раздается в глотке. Он мычит, тихо совсем, грустно, и жмурится. — И правда, как ему откажешь, он же такой душка. Слышится сильный стук, глухой, но напористый. Уэйд морщится. В голове снова шумит, но уже громко, разъяренно и бешено. Мысли связываются в узел, и поток их разворачивается совсем в другую сторону. — Только не говорите, что это он. Я ужасно выгляжу сегодня! В башке противно пульсирует. Уэйд слышит треск, будто реальный, левее от его головы, и слабо хмурится, когда в обивку дивана впиваются несколько пуль.***
Уэйд приоткрывает глаза, и мутный взор тщетно пытается сфокусироваться на лохматой тени. Пронзительный звон в голове приводит в чувства, но совсем слабо. Он приоткрывает рот, и горечь на языке уже не кажется фантомной. Свет слишком яркий, чей-то вскрик слишком громкий и надрывистый, Уилсон морщится, но расслышать точные фразы не получается — все доносится как из-под толщи воды, смутными отголосками эха, и звук теряется, разносится, но до Уэйда не достает. Его будто трясет, он чувствует жгучую боль на лице, и глаза сами закатываются, но слова кажутся четче. Он может разобрать интонацию… звучит тревожно, нервно. Уэйд ощущает сильную хватку на своих плечах и судорожные порывы встряхнуть его как следует. Губы дрожат, он старается, старается изо всех сил, каким бы сон заманчивым не казался, — он старается прийти в чувства. Мямлит, трясет головой как лихорадочный, противно стонет. Руки, такие приятные руки, не могут удержать его, и он валится на пол. Больно и холодно. Он протяжно стонет, и лохматая тень опускается за ним следом. Его обмякшую тушу переворачивают с огромным усилием, но пошевелиться самостоятельно у него не получается. Уилсон чувствует неприятную влагу повсюду, и запах… такой резкий, омерзительный. Дрожа веками, он вновь предпринимает попытку проснуться. Лицо мальчишки прямо перед его глазами, испуганное лицо, ужасающее. Уэйд улыбается кровавой улыбкой. — Неужели я умер, и теперь вижу ангела?... — хрипит он жутко, половина слов сминаются губами, но смысл Питеру ясен. Определенно, это стоило всех усилий — подобной ситуации больше может не подвернуться. В глазах Питера паника, острая и всепоглощающая, однако сам Уэйд чертовски спокоен, теперь точно спокоен. — Ну-у-у, Коржик, улыбнись своему папочке, все хорошо. Брови подростка хмурятся, но паника в глазах не пропадает. Он, безусловно, слишком ошарашен и напуган для того, чтобы злиться. Но Уэйд потихоньку приходит в себя и тянет грязные руки к лицу Паркера. И этот взгляд, отчаянно нежный, наполненный болью и заботой, и вместе с тем, смирением, вызывает у Питера странные опасения. Уэйд не в порядке. Питер берет за руку Уэйда осторожно и опускает, переплетая пальцы. — Я здесь, — шепчет он встревоженно, и Уэйд чувствует прохладную ладонь на своем затылке Уэйд не слышит, но видит сквозь мутную пелену сознания, как шевелятся его губы, и улыбается умиротворено. И засыпает, когда мальчишка сжимает его руку крепче. На этот раз Уэйд спит спокойно. Дышит хрипло, надрывисто иногда, но дергаться и мычать начинает лишь ближе к пробуждению. Питер, на самом деле, не знает, сколько Уэйд был в отключке, знает лишь, что успел переволноваться жутко, осмотреть неприглядную квартирку целиком, заглянуть в холодильник и запнуться дважды об одну и ту же пустую банку от пива. В третий раз он додумался ее выкинуть. А потом Уэйд начал ворочаться, и все внимание Питера было приковано только к нему. Первое, что видит Уилсон, — мохнатый силуэт перед лицом. В квартире темно, и солнце давно село. Уэйд моргает несколько раз и уже разглядывает черты лица. Он лежит на диване, и его собственная кровь начинает склеивать костюм с мебелью. — О нет, — бормочет он полушепотом после долгой паузы совсем севшим голосом. Приподнимает тяжелую руку и прикладывает ее ко лбу, морщится, — я опоздал на свидание. Питер выглядит растерянным. Уэйд переводит на него виноватый взгляд. — Какое свидание? — он сглатывает. Разве они не планировали встречу сегодня? Или у Уэйда еще были дела? И почему Питера это задевает? Он мысленно делает себе замечание и дергает головой под тяжелый вздох наемника. Он расстроен. — Наше с тобой свидание… — доносится до Паркера. Тот сперва недоумевает, а потом, ошеломленно хлопая глазами, приоткрывает рот. — Черт, мне жаль, я придурок. Не надо было тебе со мной водиться, Коржик, я все испортил, — Уэйд раскаивается. Прижимает колени к груди и сворачивается на бок, так и лежит, сведя напряженно брови к переносице и кусает губы, — …как обычно. У Уэйда определенно точно патологический идиотизм и мудачество. Сильнее раздражает только неиссякаемое чувство вины. Перед Питером, перед собой, перед всем блядским миром, которому он нихуя не должен. В такие моменты оно настолько переполняет, что собирается литься из него нескончаемым потоком дерьма из жалости к себе, потому что он жалок, настолько жалок, что слов на это не находится, а сейчас еще и мыслей. Брови Питера ползут вверх, он мило улыбается и чувствует огромное облегчение. — Мы отложим его на другой день, все хорошо. Взгляд Уэйда блуждает по комнате и останавливается за плечом подростка. Он совсем уставший, Уэйд быстро замечает такие вещи: измотанный вид, улыбка мученика и бардак на голове. Но даже так он выглядит красиво, Уилсон засматривается, и они случайно встречаются взглядами, Питер реагирует тепло. — Нам есть о чем поговорить сейчас, — начинает он робко, глядя в сторону. Уэйд жмурится. Ну конечно, как же иначе, на что он вообще надеялся. — Или, я думаю, лучше отложить. Тебе стоит отдохнуть, ты неважно выглядишь, — Питер нервничает, трет влажные ладони и обеспокоенно смотрит на заживающие раны. Уэйд усмехается. — Ты бы на себя посмотрел, — и переворачивается на спину, кряхтя. Паркер собирается помочь, но не знает, как лучше, поэтому лишь нависает сверху, пытаясь взять то за руку, то за плечо придержать. Наконец перевернувшись, мужчина выдыхает громко, и смотрит в потолок. Тот уже не выглядит мутным, и дым его не скрывает. В какой-то момент тишина начинает угнетать. Уэйд поворачивает голову к мальчишке — таким суетливым и одновременно подавленным он не видел его очень давно. — Сильно тебе из-за меня досталось? Питер поднимает голову и будто совсем не понимает, о чем Уэйд говорит. Потом дергает бровями, выкидывает понимающее «а» и снова опускает голову. — Нет. — Я разочаровал тебя, — звучит Уилсон на удивление легко, но вот говорить ему становится очень сложно. Питер отмалчивается. Уэйд виноват во всем, и он это понимает. И Питер понимает тоже, но принимать отказывается. Разве можно чувствовать себя еще большим моральным уродом, чем раньше. — Ты, наверное, думаешь, что я мудак. В общем, так и есть. — Что? Нет! — очнувшись, отрицает Пит, выглядя недоуменным. — Я так не думаю. Да, я злюсь. Ты воспользовался мной, черт, Уэйд, я тебе доверился! Но, — он перестает кричать и делает паузу. Уилсон соглашается со всем, что Питер говорит, и добавляет про себя еще раз, что он просто чертовски тупой, — но я так не думаю про тебя. Этого Уэйд не ожидал. Он моргает неверяще и смотрит на Питера так, будто он сказал, что единорогов не существует. Недоумение Уилсона — первая искренняя и яркая эмоция, которую Питер видит на его лице. И выглядит это забавно. Сама мимика Уэйда очень забавная — это совсем не то, что смотреть на его маску. И все же Уэйд кидает на него несколько недоуменных взглядов, кажется, даже сердитых из-за того, что он хмурится, но в глазах и намека на злость нет. У Уэйда, пожалуй, самые добрые глаза, что Питер когда-либо видел. — Почему? — бурчит он, искренне заблуждаясь, мотает головой слабо и прикрывает глаза. — Нет, погоди, я имел в виду почему?! У Питер вырывается смешок. Он треплет голову и, улыбаясь, как-то коварно поглядывает на Уилсона. Тот подозрительно щурится. — И что… Что обозначает этот твой твой взгляд? — он тыкает в него пальцем, — не смотри на меня так. И вообще не смотри меня. И, о нет, — закатывает глаза, корча лицо великого мученика. Питер закатывает глаза тоже, но взгляд на Уэйда все же возвращает, — даже не думай это говорить. — Но ты же мой герой, помнишь? — Лучше бы не помнил… — Эй, меня это огорчает. Уэйд молчит всего мгновение, но этого достаточно, чтобы услышать тоску в непривычно спокойном голосе. — Хуевый из меня герой, Коржик, — Паркер хочет возразить, но думает слишком долго, — я себя-то спасти не могу, а тебя только в говно затаскиваю. — Можешь говорить, что хочешь, я так все равно не считаю, — категорично заявляет Питер, сурово складывает руки на груди и смотрит на Уэйда серьезно. Тот оценивающе разглядывает подростка, потом себя, умоляюще хмурит брови и показывает ироничную улыбку. — В таком случае, мне тебя жаль. — Взаимно, — Пит усмехается. — Флешку верни. — Конечно. Как только сумею отлипнуть от дивана. Питер рад, что разговор приобретает привычные беззаботные нотки. Пусть Уэйд и валяется сейчас буквально в луже собственной крови, что не дает сильно расслабиться, но все равно это небольшой прорыв. — Не волнуйся, на полу много места для твоей ленивой задницы. — Ленивой задницы?! Ты так ее называешь? — звучит от Уэйда громко, и Питер уверен, было бы еще громче, если бы не травмы. — И как мне после этого уважать тебя, если ты не уважаешь мою прекрасную попку? Ну, твои булочки, да, ни с чем не сравнимы, но, пресвятые карамельки, я даже не могу предположить, что твой чертовски грязный ротик на такое способен?! Знаешь, мне кажется, Старк на тебя плохо влияет. Паркер закатывает глаза снова. Зачем он вообще начал об этом говорить. — Ты не поверишь, он говорит мне то же самое о тебе. — …Что у меня крутой зад? — Ага, не дождешься.