***
Подобные сдвиги у Лёвы стали случаться всё чаще. То он лучился нежностью и лаской, а через несколько минут плевался ядом и несносно капризничал, словно его подменяли. Шура терпел, списывая всё на весенний период и стрессы. В конце концов, Лёва всегда был сложным человеком, а тут ещё и напряжённая работа в студии. Мысль отлынивать в эту сумасбродную вихрастую голову больше не приходила, что было ещё одной монетой в копилку странностей. Словно и не было того случая. Лёва засиживался допоздна, зарываясь в тексты по самые уши, забывал пить, курить и даже выделять пару минут для незаметного поцелуя с Шуриком. Группа трудилась сплоченно, и жаловаться было, вроде, не на что. Но однажды вечером… Найденная в недрах шкафа бутыль вина подходила к концу. Они сидели на ковре перед искусственным камином и размышляли над новой песней. Точнее, это Бортник размышлял. А Шура уже понемногу начал задумываться о куда более интересных вещах. Откинувшись на локтях, он склонил голову на бок и с улыбкой наблюдал за раскрасневшимся, возбуждённо болтающим другом. Время текло плавно и медленно, и когда внутри начала скапливаться приятная тяжесть, он не выдержал: — Лёв, перестань волноваться. Песня отличная. — Ты правда так думаешь? — Лёва смущённо поджал колени к подбородку, что было совершенно не в его стиле. — Шурик, это много для меня значит. — Да, — проворковал Шура, подтянувшись к нему ближе и заглядывая в глаза, — тебе вообще волноваться вредно. Ты дебоширишь и распускаешь руки… — и в противоположность словам запустил пальцы ему в волосы, игриво потянул назад. Лёва выдохнул и послушно запрокинул голову, отдаваясь во власть настойчивых прикосновений. А пальцы уже скользнули по шее, под футболку, огладили грудь и выступающие над животом рёбра. Лёва не двигался, только часто дышал, наблюдая, как на нём задирают ткань и лезут туда с поцелуями. От него источался горьковатый запах сигарет и цветочный — парфюма. Мой подарок ему на прошлый День рождения. А это, оказывается, так приятно… Шура прижался к его шее смазанным поцелуем, облизывая нежную кожу и опускаясь ниже и ниже, туда, где скрывалась под резинкой тёмная дорожка. Лёва приподнялся на коленях и склонился к нему, обхватив за плечи. Нравится чувствовать себя главным? Любишь, когда я позволяю тебе немножко власти? Шуре надоело медлить, и он накрыл губами чужой рот, чувствуя, что Лёва тихо сдаётся, впускает его язык, переплетая его со своим. Тёмная комната закачалась, поплыла, не способная сопротивляться жару между двумя телами, а Шура толкнул любовника в живот, опрокинув на пушистый ковёр и навалился сверху, уже ухватившись за пояс домашних штанов… — Шурик, остановись, — вдруг рвано сказал Лёва, отстраняясь от него и облизывая припухшие губы. Шура взглянул на него непонимающими, тёмными от желания глазами. — Не говори мне, что ты ещё недостаточно пьян для первого раза, — с усмешкой отозвался он, вновь намереваясь стиснуть ладонями чужие бока, но Лёва опять дёрнулся в намерении уйти от прикосновения. — Лёв, какого хрена? — Я не в настроении, — спокойно заявил тот и вывернулся из-под чужой тяжести. — У меня голова болит. Шурик чуть не взвыл. Потом мысленно прочитал наизусть весь набор ругательств. На иврите. А затем грубовато ухватил чужую ладонь и прижал к собственному паху. — А с этим что прикажешь делать? — Лёва заметно вздрогнул. — Тут всё, блять, в настроении! — Ванная в конце коридора. — Ты издеваешься?! — Шур, — Лёва дёрнулся из захвата. — Мне больно. Шура моргнул и молча разжал пальцы, отпустив его. Лёва фыркнул, гордо встряхнул растрёпанными волосами и демонстративно встал на покачивающиеся ноги. Ну, и куда собрался, ебанавт заднеприводный? А вообще, катись подальше, хоть на Марс, хоть в свой лунапарк радужный. Затрахал своими выходками. Да и до траха-то не дошло… Рассерженный и обиженный, с настойчиво маячащей перед глазами задницей и мучительным узлом внизу живота, он тоже встал, махом опрокинул в себя остатки вина и с видом поверженного знаменосца направился в ванную. Лёва проводил его нетрезвым и тоскливым взглядом. Голова у него, блять, болит! Шура оглушительно хлопнул дверью и до упора вывернул вентиль крана в раковине. Вдохновения у него, сука, нет! Совести у тебя нет, мудак голубого царства… Последнее — уже почти грустно, без прежней злости. Вода в раковине звенела весёлым, гулким потоком. Он прикрыл глаза, опёрся одной рукой на эмалированный край, другой приспустил широкие штаны-бриджи. Замер так, почему-то не решаясь коснуться пальцами подёргивающегося члена. Никогда такого не было, и вот опять. Я в последний раз на тебя дрочил, когда мне было семнадцать, а ты боялся даже невинных поцелуев в щёку. Так боялся, что однажды в одиночку влил в себя полтора, ввалился ко мне и отымел прямо на полу, с незакрытой дверью. А потом притащил букет роз. Знаешь, как странно на меня смотрела мама?.. Конечно знаешь. Ты знаешь про меня всё, до последней тайны и мимолётной мысли. А знаю ли я тебя? К чёрту. И близок локоть… Но мне, видимо, на роду было написано полюбить такую сволочь, как ты. Он выключил воду, сбросил оставшуюся одежду и скользнул под холодный душ, до скрежета стиснув зубы. Несостоявшееся желание утекало вниз по ногам вместе с ледяными потоками, а из комнаты раздались душераздирающие вопли очередного металлиста — Лёва нашёл в шкафу коллекцию старого винила. Сегодня ты трахаться со мной отказался, а завтра? Под венец поведёшь? А Макс шафером будет?.. Уедем в Австралию, купим виллу с пальмами, заведём пятеро детей и собаку, встретим старость вместе… Так Шурика кошмарило ещё с полночи, пока он наконец не отключился, забывшись на жёстком диване в зале.***
Парни тоже начали странно коситься на Лёву. Первым неладное почуял вездесущий Янчик. Из всех участников группы больше всего времени с Лёвой проводил именно он (не считая Шуры, но это другое): они писали тексты, переделывали их по нескольку раз, уминали горячо любимые обоими пончики с черничной глазурью и много, очень много философствовали. В общем, если бы Шурик не разбирался в людях и в их голубых задницах, он бы начал ревновать. Два поэта сидели на широком подоконнике. Лёва курил, а Николенко тупил карандаш о листы толстого, потрёпанного блокнота. — Янчик, — голос у Бортника был отрешенно-мечтательный, — ты знаешь, я в последнее время что-то стал чувствовать… странное. И приятное такое, словно солнце проглотил. — Весну, наверное, — растерянно улыбнулся ему в ответ Ян, не отрывая глаз от бумаги. — Жить хочется, птички поют, коты распустились, ага? Мне тоже по ночам спать не дают, совсем от любви озверели. — Сказал бы я тебе, кто озверел… Ян заинтересованно повёл плечами и запнулся на полуслове. — Рифму потерял, — вздохнул, отложил блокнот. — Так что там с чувствами? Расшалились, что ли? — Как у пацана влюблённого. Спать временами не могу, сердце заходится, потеть ещё начал, как жених. — Чур тебя. Тебе отдыхать почаще нужно, ты ж тут все дни и ночи как заведённый вертишься. И мозги проветривать, как человеку. Снотворное пробовал? — У меня от него отходняк, — покачал головой Лёва и уставился в открытое окно, за которым орали пресловутые коты. — Знаешь, меня и тошнит по утрам иногда. «Приехали, ЯнЮрьич. Вот так новости!». — Ничего не принимаешь? — Ян подозрительно прищурился, пытаясь усмотреть в цветущем Лёвином лице какие-нибудь следы запретного кайфа, но тот издал отрицательный звук. — Ты с Шуриком случайно не поссорился? — С чего ты решил? — Ну… — Николенко замялся, почесав колючий затылок, и настала Лёвина очередь удивленно на него коситься, — он тоже нервный какой-то стал. Напряжённый. Ну, знаешь… — Бортник упорно не хотел понимать элементарных намёков и хлопал длинными ресницами, — у него, мне кажется, этот самый… сложный период… ну… — как же сложно и неловко! — весеннее обострение! Дёргается весь, когда тебя видит, и всё такое. Вам бы просто… найти общий язык, то есть объясниться на пальцах… ну ты понял? Ты просто выбери вечер посвободнее, свози его в ресторан или в кино — главное смейся над его шутками, а дальше оно само как-нибудь… Фух! Дурацкая пытка закончилась. А Лёва закусил губу, нахмурился, словно что-то высчитывая, и вдруг весь просиял, как лампочка. Аж в комнате посветлело. Ян невольно улыбнулся ему в ответ, ловя искорки в голубых глазах. — Точно! — весело протянул Лёва, хлопнув в ладоши. — На пальцах, ну конечно… И как я сразу не понял! — Ну, я вот до сих пор не понял, — ухмыльнулся Николенко. — Но хватит и тебя одного на мою грешную голову. — Яник, я тебя обожаю. — Я тебя тоже. Только на колено падать не буду. А то цветов тебе не хватит. Лёва, ведомый хитрым взглядом, посмотрел в сторону двери. — Шурик! — воскликнул он и соскочил с подоконника под добродушный смех Яника. — Как хорошо, что ты приехал. «Понял он, как же, — ворчал про себя довольный Яник, тактично отвернувшись от слишком, пожалуй, горячих объятий сладкой парочки. — И не виделись они целых несколько часов. Теперь до вечера слушать это воркование басом. Уж лучше пойти Макса попросить. Ух, блин!..». — Чем занимался, пока меня не было? — позабывший о том, что его и видно, и слышно, Шурик самозабвенно обнимал ладонью уже совсем не дружеские плечи. Яник осторожно вывернул шею и поморгал. — А чем должен был? «Лёвин голос, что, и так умеет? А почему сразу не в ролики для взрослых?». Сам Бортник беззастенчиво льнул к другу, вызывая у невольного свидетеля глобальное потепление в области щёк. — Есть у меня пара идей. Снова приглушённые смешки, шорох одежды. «Святые миноры, дайте мне сил», — взмолился Ян, вцепившись в блокнот, как в спасательный круг. И тут боги музыки, видимо услышали его, потому что из операторской, раскатисто зевая, выбрался Боря. — О, парни, здорово! А вы давно тут? — и вопросительно уставился на машущего ему руками Николенко. — А, недавно?.. Шурик, классная футболка. Я что хотел, там Звонок свою партию переписал, хочет вам показать. Вы, кстати, Макса не видели? Он обещал приехать. Кинул меня походу, башка рыжая… Фронтмены выпустили, наконец, друг друга из рук и принялись мять собственные карманы. Шура держался невозмутимо, только пытался сдуть прилипшую к губам прядь длинных волос, а Лёва самозабвенно смотрел в прекрасное никуда, пребывая в известных ему одному грёзах. Что-то Боряныч на нас странно смотрит. Наверное, заметил, что у меня шнурки новые. Да, точно, и браслет ещё. А на Яника вдохновение снизошло, вон как лыбится, аж пунцовый весь от радости. Что они там говорят?.. — Лёв, зайди к нам, как сможешь, ага? — и Яник для наглядности зачем-то указал пальцем на приоткрытую дверь операторской. Лёва проследил за ним гуляющим взглядом и кивнул. — Отлично. Мы ждём! — Чего это они? — недоумённо спросил у него Шура, проводив ретирующихся друзей глазами. — Весна, наверное. Они переглянулись. А в голове у Яна вертелось заполошное: «Понял он. Ни черта!.. А уж я тем более. Ух, черти, что творят. Весна у них, блин! Что тут понимать-то, чайники готовить надо… и сервизы. Вот черти!». И рассмеялся. — Чайник, говоришь, поставить? Боря посмотрел на него с хитрой улыбкой.