Им нужно было только маленечко пройтись, завернуть за угол и остановиться, смотря-смотря на этих столпившихся, небрежно топающих и кричащих о каких-то правах и об мире, который должен был настать по окончанию этой затяжной войны. А ведь осталось не так много времени. Это же не делить корейский остров! Сложно было в годы войны, а ещё сложнее в конце, когда уже никто не может выдержать на себе этот упадок, груз, который бы не удержал обычный старый президентишко. И сейчас, возомнив себя "детьми цветов", да и принимая все эти цветы в свои организмы, борются за окончание войны, желая всем мир и процветания. Хорошего, блять, секса.
Аластор смотрит и смеется невзначай. Они ведь лишь вышли за покупками с милым, когда набрели на кучку протестантов. Тот опять выглядел как-то не так, меняя свой стиль так и сяк, выгораживая себя то ли из серой массы, то ли из цветной. Да кто тут ещё ярче, детки. И всё это передается на его лице, где, может быть, обычному человеку ничего не будет заметно. А вот мужчина видит, как тот взрослеет, а на лице его появляются складки от вечных дум за ночным столом. Каждый раз, когда он встречает его там - удивление, хмурость и одни лишь думы. Всё мечтает или пытается понять, как его сюда занесло. Или их.
- Свободу нам! Мы дети цветов, пусть будет мир на нашей земле!
Хочется с одной стороны закрыть уши, но глянув на старшего, пихает вбок локтём, толкает в какую-то сторону, чтобы их дай бог не заметили и не заставили стать такими же чудиками. Да что там, они ещё те чудаки, только более цветные. Скорее, имеют свой оттенок - голубизны. И пока те не кричат о своих правах, мужчина закатывает глаза, приобнимает за худые плечики боя и уводит за те же углы. Ему хочет целовать его от алых, переливающихся рыжим щек до ушей, которые горят то ли от злости, то ли от желания, которое может вскоре исполнить Хаскер. Но не думается, не делается, лишь отводится.
- Как-то непривычно, сначала эти расовые дискриминации, а теперь это вот. - бурчит бой, тихо топая ногами по сухой дороге, идя за старшим, пытаясь ничегошеньки не уронить. И не роняет, набитые сумки прочно закреплены. Роняет может, лишь какие-то словечки, ненужные Хаскеру, который вообще отвлечен этой весенней красотой. - Ну ничего-ничего, не мое ж дело.
- Ну, ты не цветной вроде, да и не воюешь с Вьетнамом.
- Я гей, милый, я ещё какой голубой. - осматривается, устанавливая свой обзорчик на профиль мужчины, который со всем своим спокойствием выдыхает дым, вновь затягиваясь. - Да и ты, как бы, тоже.
- Давай, затей ещё свое движение, как там.. движение голубых ромашек? - хочет посмеяться, но ему мешает этот едкий дым, которым был пропитан весь организм, он постепенно уходил в мозг, маня сделать что-то не так.
- Ромашки белые, идиот.
- А ты прекрасный, бой.
Ему бы хотелось возмутиться, но Алу не привыкать каждый раз слышать эти странные комплименты в его сторону, которые даже не осмыслены, входящие не в те предложения и продолжения, окончания и начала. Так было спокойно, пока он не сделал это и не посмотрел, будто желая, с таким прищуром кота, изнасиловать прямо сейчас и здесь его боя. Но нет, не с этими мешками и не прямо на дорожке, осталось ведь пройти несколько мельчайших километров. Аластор устал, ему хотелось свалиться на полосатый матрац, или сварить себе чашечку кофе. Или заставить этого цветного работать на себя, как в старые добрые.
Нужно было перерасти этого амбала, дотянуться до макушки и стукнуть как сильно, чтобы не смотрел. Ведь его улыбочка как бы пропадает, но остается, лежит смирно и, разрастается лишь тогда, когда ей нужно показать весь оскал. А сейчас она и не нужна, пусть спокойно себе лежит, скрывается. Нельзя давать слабину и расти-расти.
- Улыбнись, солнце, луна уже почти взошла.
***
- Вот черт, да заводись ты, жестяная банка! - грохает по рулю, пытаясь в сотый раз прокрутить металлический ключ с милым брелочком в виде кролика. Раздраженный взгляд мужчины дает о себе знать, что лучше ничего не делать, да вообще не говорить, беречь свою жизнь до конца времен. А тот встает и хлопает дверью, облокотившись о капот бирюзового авто. Такой вид открылся старшему, но он не решился засматриваться, вновь и вновь делая тоже самое, что и пять минут назад. Может секунд, он сбился со счету.
Вскоре Хаскер выдыхает, забивая на это, лишь гладя руки на руль и случайно замыкая гудок, пугая и так почти зашуганного страшными ночными походами до туалета ночью его же старшего, отчаянно издавая этот пищащий и раздражающий звук. Аластор поворачивается резко, снимая свои солнцезащитные очки и показывает всё свое такое же раздражение с нахмуренными бровками. - Ты же знаешь, что у нас закончился бензин?
Мужчина долго не подает жизни, лишь через несколько секунд поднимает голову, смотря с прищуром от такого солнышка, которое так и светило в его жалкое лицо. Ему хочется прибить младшего, прямо тут, чтобы никто не видел и не увидел потом бренное тело боя.
Откидывая такие мысли, просто рыкает и чуть ли не кричит на него:
- Да! Я, черт возьми, знаю, что нашему бензину пришёл конец! - с каплей истеричности выдает, удивляя даже немного самого боя. Но его это только заводит. Рукой он приоткрывает дверку, другой выгоняет Хаска из салона и садится за руль, вытягивая свои ножки и ставя те на панель, лыбится и ведёт взглядом по чистому, летнему небу трасс.
- Нам нужно было добраться до Нового Орлеана, милый, тут недалеко заправка, но-о.. - задумывается так, будто действительно пытается что-то да вспомнить, но не может, а потом так ставит палец около губы, улыбается и продолжает. - она же, кажется, закрыта. И у нас таких денег нет, какие там цены на бензин поставили!
- Да знаю я, знаю.. - мешкается, а потом пялится, замолкая. Ему почти долго пришлось понимать что сейчас его же и выгнали из-за руля. А это значит теперь он его раб. Раб, который..
- Ну, так ты будешь тянуть эту малышку до Орлеана или нам тут перекочевать?
- Чего-чего?
Закусывает губу, тянет свои руки на задние сидения и достает оттуда банки с колой, улыбаясь и самому себе и солнышку. Но больше себе за такие прекрасные мысли. Которые, конечно, не нравятся самому старшему здесь, поэтому тот просто складывает руки на груди, осматривая это "чудо" с ног до головы. Вздыхает и, дотягиваясь ручкой до задних карманов, аккуратно вырывает тонкую сигаретку, поджигая и затягиваясь, подальше от этих ужасных нервишек, от которых бы хотелось погубить это его чудо. Но не стоило морать руки.
- Так ты тягать будешь или..?
- Заткнись, сученыш. - кряхтит Хаск.
- Будь вежливее, киса.
- Захлопнись, серьёзно. - потирает переносицу старший, нервно дергаясь.
Бой делает такой жест, будто закрывает рот, улыбается и прикрывает глаза, вновь натягивая очки и делая вид, что сейчас тихий час, особенно посреди не слишком оживлённой трассы.
- Нажил же ведь на свою душеньку дьявола ненасытного.
