Чужак

Ему начинало тут нравиться. Нет, в отличие от того же несчастного Сноу он не тешил себя мыслями о почетности службы и ответственности перед всем человечеством. Несложно было сообразить, в какую дыру им довелось попасть. Но эта мысль, пожалуй, приносила некое успокоение. Ночью едва можно было разглядеть границу хвойного леса у подножья Стены, но за ним ясно виднелись ледяные просторы и высокое, почти по-космически бескрайнее небо, усыпанное звёздами. Свет факелов тут казался каким-то ничтожным, и оттого странное чувство отрешённости только усиливалось. Внизу угадывалась едва освещённая земля. Если кому пришло бы в голову изобразить край света, Стена стала бы вполне подходящим примером. Куда же ещё ссылать неугодных власти, стране, и собственным родителям? Тех, кому существовать нет смысла и попросту незачем? Самое то и для бывшего диктатора. Ледяной ветер бил ему в спину, трепал теплый черный плащ, и отросшие волосы, к которым он постепенно привыкал. Как и к бесконечному морозу, перешептываниям за спиной и новому оружию. Однажды ему уже пришлось полностью отказаться от прошлого, перечеркнуть и пересмотреть все, что случилось за тридцать с лишним лет жизни. Тогда он ненавидел всё и вся, но больше всего — себя, за то, что не смог сберечь самое дорогое. А теперь… Это было похоже одновременно на насмешку и благословение. По сути — нечто сродни возвращению к истокам, когда у него не было ничего, кроме пары умелых рук, собственного разума и мимолётной свободы, которую он тут же принес в жертву маячившей на горизонте цели. Была ли цель сейчас? Он подумал о Джоне Сноу, который только понемногу избавлялся от юношеских иллюзий и вместе с тем все ещё проявлял истинно мальчишеское рвение. Энакину порой приходилось подвергать сомнению знаменитое утверждение о том, что на все происходящее есть воля Силы. Увы, каждый раз это выходило боком. Но теперь никак не получалось быть скептиком. Начать хотя бы с того, что именно Джон нашел его в снегах за Стеной. Ему не удалось воспитать собственных детей, если только не считать воспитанием непроизвольно взращенную ненависть к тоталитарному режиму. Наставником он был сравнительно недолго, однако там результаты были более впечатляющими. Джон, брошенный судьбой и собственными амбициями в столь неприятное место практически без должной моральной подготовки был возможностью не допустить старых ошибок и поправить если не свою, то, вероятно, очень похожую историю. Чего уж там, это было вполне ожидаемым поручением от высших сил на внезапно подаренную жизнь. Вот только было что-то ещё. Нечто большее, чем просто опека над взрослеющим растерянным мальчиком. Что-то менялось, медленно, но неотвратимо. Огромные, заржавевшие шестерёнки мироздания начинали свое почти остановившееся движение заново, запуская древний механизм, перекраивающий вселенные. Что-то двигалось на них, ползло, постепенно набирая скорость, грозясь раздавить или снести. Скоро полетят головы, десятки и сотни, и одной только Силе известно, что останется человечеству после. Энакин вскинул голову, зябко повел плечами — все-таки к холоду он вряд ли когда-нибудь привыкнет. Но, очевидно, придется попытаться. Нет, не попытаться. Нужно привыкнуть. Иначе он не продержится здесь долго.

***

— Это нечестно! Только железная сила воли позволила Энакину не улыбаться. Сила воли и напоминание, что сам когда-то вел себя так же. — Джон, подожди! Он ухватил взбалмошного мальчишку за рукав, позволяя Сэму нагнать их. Тот, задыхаясь от спешки, продолжал торопливо рассуждать: — Да, старик назначил тебя стюартом. Да, ты будешь накрывать ему на стол и стелить постель. Но заодно будешь ходить за ним повсюду, разбирать его письма, присутствовать на советах… Нет, Тарли определенно здесь не место. У этого парня мозги явно предназначены для чего-то получше, чем прозябание на краю цивилизации. Очередное «нечестно» всё-таки вызвало мимолетную усмешку. Интересно, Люк отреагировал бы так же, отправь его любимое сопротивление куда-нибудь на кухню? Однако, помощь в утешении к ним тут же пришла. Внезапно и весьма беспардонно. — Нечестно? Я не дал жирному лорду полапать меня! — Пип бестактно, но удивительно вовремя вклинился в их беседу. — И мне дали выбор: либо мне отрезают руку, либо сюда! Ненадолго все замолкли, внимая мгновенно возникшему возмущению. Впрочем, чему тут удивляться? — Ты же вроде украл головку сыра, чтобы накормить больную сестру? — припомнил Сэм. — А я должен был рассказать, как жирный мудак лапал меня за задницу?! Сноу пристыженно опустил глаза, и Энакин снова опустил руку ему на плечо, стараясь припомнить, когда делал это последний раз. Кажется, с Люком? Или гораздо, гораздо раньше? Сколькому придется учиться заново. — Но я хотел стать разведчиком… — растерянно пробормотал Джон, впрочем, кажется, смиряясь. — А я хотел стать волшебником, — бойко отзывается Тарли. Напряжение спадает мгновенно. И впервые за много лет Энакин от души смеётся, смаргивая с ресниц замерзающие слезинки.

***

— Ночь наступает, и начинается мой дозор… Листья чардрева в свете огня, едва разгоняющего темноту, казались кровавыми пятнами, а плачущий лик на стволе выглядел поистине мученическим. Это действительно походило на некое таинство. Джон, потерявший былой запал из-за назначения в стюарты, кажется, снова проникся — так пылко выходили у него заученные слова. — Я не надену корону, не возьму себе жены… И ведь подумать только, какое сходство. Считай, с чего начал к тому и пришел! Не то чтобы ему теперь это нравилось, но обстоятельства уже не те. Да и сам он уже не тот, мягко говоря…  — Я меч во тьме. Я — дозорный на Стене. Я — щит, защищающий царство людей… Но с него явно требовали что-то ещё. Энакин порывисто поднялся с колен и, поддавшись атмосфере и всеобщему настроению, заключил в объятья воодушевленного Сноу. На заявление о том, что они пришли сюда мальчишками он с большим трудом не рассмеялся в голос. Потом стало уже не до смеха.

***

— Скоро сами сможете давать советы по лечению. Энакин привычно кивнул, но быстро добавил: — Да уж. Необходимость появляться здесь его раздражала, и ни капли не помогал тот факт, что местный медик мог обследовать его лишь тактильно. Никогда он не мог себе представить, что начнет скучать по банальным медицинским сканерам. Моторика давно уже в порядке, а вот кашель возвращался через каждые несколько недель. И каждый раз он мог лишь надеяться, что это не пневмония, излечить которую в подобных условиях будет практически нереально. — Одевайтесь. Повезло вам, молодой человек, лёгкие таки не гниют, — вынес вердикт мейстр, закончив простукивать и прослушивать его грудную клетку. — Будем надеяться, что это в последний раз. — Как же, — устало бросил Энакин, поспешно натягивая одежду. Пока не загнили, но это быстро может измениться. Впрочем, все лучше чем ожоги. Кстати… — Джон к вам уже заходил? — Как же, — улыбнулся старик, перебирая свои склянки, бутылочки и мешочки. — Обожжённая кожа сойдёт через неделю-другую, ничего там нет страшного. — Кроме той твари, в которую он швырнул фонарем. — Ее тоже больше нет. — Но ведь придут ещё? Повисла тишина. Даже ветер за стенами сегодня отчего-то молчал, и Черный замок был в каком-то стылом могильном трансе. — Разумеется. Струнка под сердцем неприятно дернулась, посылая вниз холодную неприятную вибрацию. Гряло что-то. Что-то очень… — Вы никогда не слышали о Долгой Ночи? — вкрадчиво начал Эймон Таргариен. — О чём? — мрачно уточнил Энакин. — И о Последнем Герое тоже? — Не приходилось. — Легенды Севера особо не распространены за пределами Семи королевств, но что-то похожее ведь есть у каждого народа. Даже в империи И-ти была своя версия. Как же вас угораздило дожить до своих лет и не слышать ни одной? Старик ему улыбается. Не зло, но с неприятным таким задором, словно распутал сложный политический заговор. Интересно, случалось ему когда-нибудь? — Вы удивительны, Энакин. Знаете, когда вас принесли ко мне, я был уверен, что передо мной уже мертвое тело. Холодное, твердое, как стальной панцирь. Даже пульс сперва был едва слышен. — Вы думали, что я… — Вы — посторонний, Энакин. Север вам чужд, но он щадит вас, очевидно, имея на то причины. Мне ли в это вмешиваться? Зима близко, она все и расставит по местам. А пока ступайте с миром. Он снова кивнул. И пошел прочь, унося за пазухой странное, не совсем понятное умиротворение.