Четырёхкомпонентная теория любви

— Так и будешь молчать? — А что… я должен сказать? — Ну, не знаю… Что-нибудь? «Я тоже не знаю» проносится в голове, и я со вздохом отворачиваюсь к окну, подтягивая колени. Минхён одолжив машину у Лукаса, едва успел посадить меня на переднее сидение, прежде чем автомобиль рванул вперёд. Я уже согласен на давящую тишину. Это стало… неким спокойствием? Но с чем я не согласен, так это с Минхёном — держит руль, смотрит прямо и не перестаёт постукивать пальцами разодранных костяшек рук по обручу руля, всё крутя его на каждом повороте. Сейчас всё та же темень, как и прошлой ночью, когда мы ехали ко мне: едва слышен щебет сверчков, но улица совсем пустая, без птиц и уж тем более без людей. — Я хочу разговаривать, — тишина трескается под напором моего словеса. — Но не с тобой и это последнее, что я должен тебе… Сказать. Последнее, что я должен тебе сказать, да. — Как бы там ни было… — перебивает он, совершенно не смотря в мою сторону, совсем отрешенным тоном. — Я у тебя в долгу и должен отплатить тебе своей защитой, ты сам видел его, он не оставит тебя в покое, ты не сомневайся. А я и не стараюсь хоть как-то себе переубедить в обратном, что есть, то есть — я не слабак и не тюфяк, распускать нюни перед ним не собираюсь. Жаль, что понял это поздно. — Я кое-что спрошу, а ты решай — отвечать тебе или нет, — я вопросительно обернулся к мозгомышу, который остановил машину у самого подъезда. — Ты правда считаешь, что забыть, положить конец прошлому, что оставить все концы с концами — так легко? Кажется, был июнь месяц или конец мая, точно не помню, но отчетливо вижу перед глазами цветущую вишню — тогда я и моя мать решили устроить сюрприз Минхёну по случаю окончания старшей школы: приготовили ужин, испекли вишнёвый торт, как он любит, и на следующий день купили билеты в Японию. Поездом отправились в Киото без отца, у того дел было всегда много, но мы не жаловались, хоть и замечали взгляд матери — тусклый, с капелькой грусти. Но уже тогда мы договорились — никто не сможет испортить нам каникулы! И сейчас, когда я вспоминаю такого безрассудного, всегда ясно улыбающегося Донхёка, Минхён будто-бы отрезвляет пощечиной, мол, не забывайся, ты больше не в сказочном мире, теперь ты — это лучшее олицетворение кривых зеркал. Мне грустно, и одновременно — нет. — Минхён, — я смотрю вот уже неотрывно несколько медленно тянущихся секунд, наблюдая за каждым взглядом парня, за каждым его вздохом и выдохом. — Забить гвоздь туда, где есть трещина — невозможно. Не делай. Не делай, не поступай так с нами, перестань создавать иллюзию «все можно спасти, только ты дай мне в руки рычаг — я верну ситуацию на круги своя», но так, блять, не будет. Ни в третий и ни в пятый, ни в какой из раз. — Просто сделаем вид, что разговора не было, — хлопаю дверцей машины несильно, в последний раз взглянув на парня, прежде чем открыть подъездную дверь и исчезнуть за ней. И ночь прохладная, окутает, завернёт в кокон, если не собраться с силами и развернувшись не уйти — без слов и без объяснений, иначе холод пробьёт лёд внутри, давно поселившись на сердце. Блядская поэзия, как же я тебя ненавижу. *** — Я приму ванную, а ты пока можешь обустроиться на диване, — говорю я, совсем не обращая внимание на давно уснувшего мозгомыша. Оно и к лучшему, не станет меня доставать в лишний раз. Вода в ванне теплая, такая приятная, что я немедленно скидываю с себя одежду и очки, и залезаю в горячую наполненную ванну до краев, блаженно прикрывая глаза. Как же хорошо, как же прекрасно вот так лежать и ни о чем не думать, не переживать… Просто получать удовольствие, которого так давно не хватало. Как же я всё-таки благодарен Тэёну за подбор квартиры с таким огромным туалетом, где и душ и ванна — всё есть. Вся дневная усталость, как рукой снимает. Гелем для душа прохожусь по телу, хоть самым дешёвым, с каким-то отвратительно пахнущим яблоком — на остальное попусту денег не хватило, что уже говорить про дорогостоящие мочалки, между делом прокручивая все события за последние два дня в голове. Серьезно, я никогда не стремился побывать в центре всеобщего внимания, заслужить чьё-либо доверие, уважение тем более. Я сам не знаю, что на меня нашло, какое чудо света, блять, вселило в меня такую уверенность, хотя я никогда не отличался ото всех своим тихим характером. Просто шикарно, сука, нет слов. Нажил себе неприятности на голую жопу, а теперь сиди и думай, как бы справиться со всем этим в одиночку. Со всем этим балаганом в голове не замечаю, как остаюсь один среди кафельных плит и высоких потолков без электричества. Шикарно блять, ну что тут еще скажешь. А ещё очки остались где-то на полу, нащупать не могу и встать тоже. Пол слишком скользкий, уже жалею, что не купил ковёр. И ванна скользит из-за обилия вылитого шампуня для густой пены, хотя пена сейчас только у меня во рту, ито не от мыла. Неужели опять пробки выбило из-за соседа? Чего ему не имется, все хочется зажечь каждый, блять, работающий и неработающий кондиционер в квартире. Меня трясёт от мысли, что это до самого утра. Не сидеть же мне тут, пока я не нащупаю, наконец, свои очки, чтобы хоть что-то разглядеть. — Да твою мать, блять, — кряхчу я, чуть ли не на весь дом, пока пытаюсь смыть последние остатки мыла с головы. Разочарованию нет предела. Очки найти так и не удаётся, с ним же и телефон. Ну что за идиот, что за идиот, а? С хлюпком воды, я всё же стараюсь подняться как можно тише, но стоит мне сделать шаг, как тут же плюхаюсь позорно обратно! Твою мать, это больно, просто пиздец… — Донхёк? Ты в порядке? — О Господи, ты послал за мной помощь от человека, которого я не хочу видеть? Что ты за человек, человек ли вообще? Слишком оскорбительно. — Лучше и быть не может… — огрызаюсь, потирая ушибленный бок ладонью. Минхён, конечно же, не верит, просит открыть дверь самостоятельно, иначе сам войдёт без спросу. Вопрос, только как? Не признаваться же мне, что я чуть нос не расквасил, пока пытался вылезти из ванны. Нет, нельзя его впускать. — Всё кул, оставь меня, — прикрикиваю как можно четче, выставляя палец вверх, как будто его кто-то заметит. — Сходи-ка ты лучше в подъезд и узнай, что со светом. — Опять сосед покоя не даёт? Кретин, еще и смеется. Я рад, что он помнит его, но пошел ты, Ли Минхён. — Именно! Проходит минута, две… Убедившись, что в квартире тихо, в конце концов выставляю одну ногу на пол, схватившись за края ванны — делаем вдох-выдох, и затем встаём уже двумя ногами. Пару раз подскальзываемся, ну, а куда без этого? Материмся себе под нос, и, наконец, чуть ли не ползком идём в сторону полотенец. Хватаем самое первое и обматываемся им. Дело почти сделано, осталось лишь дотянуться до очков и при этом продержаться двумя ногами. Нужно не забыть постелить ковёр. Очки вижу — стараюсь идти как можно ближе к стене, чтобы в случае чего не споткнуться. Но резко раскрывшаяся дверь рушит все мои планы. — Свет будет только завтра ут… — парень тут же осекается, останавливается, благо спохватывается и ловит меня налету в два шага. Не знаю, мне смеяться или плакать, благодарить или посылать матом куда подальше… Первое, за то что шибанул дверью мои последние нервные клетки, а второе, — за спасение прекрасного принца. Спасибо хоть, что полотенце не слетело, уже радует. — У тебя… А нет, всё же слетело. — А тебе больше всех надо смотреть, куда не просят, так ведь? — фырчу я, быстро-быстро завязывая тугой узел вокруг бедер. Не будь тут темноты, то красные щеки смутили бы обоих, ну хоть какой-то плюс. Кожей чувствую теплые руки на талии, этот взгляд, а-ля, — какой же ты конченный и любишь всегда всё портить, Донхёк. Но что я поделаю? Такой уж я, хамло. — Может… отпустишь? — Нарастающее напряжение в комнате увеличивается, стоит Минхёну рукой потянуться к моему лицу, на которое стекают капельки воды с волос. Выгляжу дерьмово, уже чувствую. Минхён крутит головой. — Минхён, мы, кажется, всё разъяснили друг другу, может хватит? Пусти давай. — А вот тут уже его поведения стоит пугаться, один взгляд чего стоит, хоть я вижу его совсем блекло, благодаря пробивающемуся свету сквозь шторы гостиной. — Минхён, пусти, ты не в себе! Снова отрицательно машет головой, не давая выбраться из объятий. Он сильный, сильнее меня будет раза… в два? Три? Ну, судя по сильным рукам, то точно не в два. Меня пугает его скользящий взгляд, пугает и улыбка на противном лице. Сейчас он походит на маньяка из ужасов. Я невольно дёргаюсь, поскольку его рука опускается всё ниже и ниже, а вторая никак не даёт высвободиться. Это всё начинает походить на триллер. — Минхён, отпусти, блять! — дребезжу сквозь стиснутые зубы, когда тот тянется за поцелуем. — Почему ты такой строптивый… — разочарованный стон вырывается из него, но попытки оставить меня в покое не оставляет. — Потому что ненавижу тебя, урод! Возможно, меня бес попутал и впрямь, иначе как объяснить, что я САМ, самолично притянул к себе придурка за волосы, жадно вгрызаясь в губы: посасывая, покусывая их и облизываясь, вторгаясь языком и сплетая их воедино. Я точно сума схожу. Никак иначе. Через поцелуй мы передаём, как ненавидим (любим) друг друга, как терпеть не можем (можем) друг друга, насколько сильно мы не хотим (хотим) видеть друг друга. И как, чёрт возьми, я соскучился. Дико, до скрежета зубов, до боли в животе — я соскучился. — Я люблю тебя… — произношу я тихо, как только мы отрываемся друг от друга и смотрим, втягивая воздух. — Ты это хотел услышать? Неужели он и вправду такой наивный? Отрезвляющая пощечина идёт ему на пользу — без вещей и очков пулей вылетаю из ванной в свою комнату, захлопывая дверь перед носом только-только очнувшегося мозгомыша. Пытаясь унять бардак в голове из мыслей, усаживаюсь на кровать, хватаясь за голову. Какого чёрта сейчас произошло? *** — Что ты делаешь? — Картофельные блинчики, как ты любил в детстве. На самом деле, у тебя кроме картофеля больше ничего нет. Утро, за окном опять льёт дождь, славно, что идти никуда не нужно, всё-таки выходной. Однако, в мои планы не входил ни Минхён, который стоит у плиты как ни в чем не бывало, переворачивая картофельный блин лопаткой, ни его, чёрт возьми, отвратные блинчики, которые я терпеть не могу! Но кушать хочется, потому сажусь за стол и потираю всё еще ноющую от вчерашнего удара поясницу. Минхён стоит спиной и что-то напевает себе под нос. Какого хера… — Я чувствую твой взгляд, — усмехается мозгомыш, укладывая последний блин в тарелку, а потом поворачивается ко мне и садится за стол. — Ешь, чай сейчас остынет. Завтракаем мы в полной тишине, даже подгорелые блины не портят эту идиллию, хотя могли бы — ведь они подгоревшие с двух сторон, прожаренные наполовину, видимо, сковородка была не раскаленной, еще и во рту слипаются. Но я молчу, не хочу просто раскрывать рта, откуда сразу же вывалится кусок… блина. Запиваю всё это чаем, едва обжигая десна. И как он продержался один столько? Или же у него есть кто-то?.. В груди неприятно кольнуло, но я свалил всё на недожаренный блин. — У тебя… есть девушка? Кто меня за язык постоянно тянет? — Нет, а что… — Вижу, как ему весело от моего вопроса, что чуть ли не в тридцать два зуба лыбится. Как же треснуть хочется, просто моя мечта… — Хочешь ею стать? — Больно надо, — фырчу я, покрываясь алыми пятнами от раздражения. — Просто блинчики твои отстой! Вот и интересно, как ты смог прожить с таким навыком кулинарии один. Он пожимает плечами, прожевывая уже второй блин, а мне даже кусок в горло не лезет. — Мама снабжала едой. Юно, кафе, рамён. — Вижу, как ему становится неприятно. Делаю глоток чая. — Вы… общаетесь? — он смотрит пристально, а я добавляю «ну, с мамой». — Ну, бывает частенько заходит. Нервно закусываю губу, протягивая «понятно». Хочется ещё спросить. — А с папой?.. — Ну кто тебя за язык тянет, Донхёк? Он замирает. Кладет надкусанный блин обратно на тарелку, прожевывая, сощуривая глаза. Мне хочется провалиться сквозь землю, чтобы не увидеть этот взгляд больше никогда — слишком больно. — Ты же знаешь, что нет. Тогда зачем спрашиваешь? — О, — восклицаю, вставая из-за стола, — А вот и свет… Весь день прошел слишком быстро. Сначала мы позавтракали, потом, правда, я всё же сходил с ним в магазин и мы купили продукты в абсолютной тишине, перекидываясь лишь парочкой слов. Затем я приготовил обед и накормил больше себя, чем его, хотя съел практически всё мозгомыш, но мне не жалко — хотя кому я вру, жалко, конечно! Позже я сел за уроки, а он ушёл в другую комнату разговаривать с Юно, часто заглядывая на кухню, где исподтишка мешал мне заниматься. Гадёныш. На пару минут и я забыл, что я — это Донхек, а он — это Минхён, улыбаясь в параллель его глупых шуток. Но улыбка сползла вниз и Минхён перестал шутить, как в дверь затарабанили во всю мощь. Мы переглянулись — я испугано, а — Минхён, словно ожидая именно этого, просто приложил палец к губам. — Сиди тихо и не высовывайся… — шепнул он, перепрыгивая через диван и направляясь к глазку двери. Я замер с бурлящим внутри адреналином. Сердце вот-вот обещает вырваться наружу. Хендери.