Четырёхкомпонентная теория любви

      Я проснулся от болезненного желания проблеваться прямо на пол. Несмотря на то, что я лежу на спине и вся блевота пошла бы обратно в меня, и я бы задохнулся в ней — я всё равно запачкал простыню. Мерзость какая. И вообще, где это я? Я сдавленно шиплю от ноющей боли в висках, приподнимаясь на локтях. Тело не слушается, а руки сами по себе барахтаются. Неприятно пиздец. И как давно я стал таким овощем? Что даже встать без чужой помощи не могу. Вообще, я не люблю высокие потолки, тем более смотреть на них. Когда валяюсь на кровати и свет бьёт прямо в глаза. Даже зашторенное окно не помогает. И повсюду этот въевшийся запах медикаментов. Ну конечно же. Больничная палата.       Хорошо, я помню, что со мной произошло. Точнее быть, я и не забывал. Прекрасный удар Хендери отлично прошёлся по моим косточкам, я до сих пор чувствую этот звон в ушах. И его противный смех тоже. Хорошо, это был мне урок. Только вот, нахуя так больно-то? — Донхёк? Думаю, даже если бы Хендери стукнул меня по голове лопатой, то этот голос я бы точно не забыл. Я и раньше пытался, но он будто бы въелся, точно также, как и этот противный запах больницы. Обернувшись назад, взглядом натыкаюсь на Минхёна. «Тебя жизнь тоже помотала, я смотрю. Помятый весь, даже не узнал на секунду. Пожалеть хочется». — Наперёд отвечу — чувствую себя херово, — говорю я и отхаркиваюсь под пристальный взгляд. Даже неловко как-то становится. — Что? Лучше бы медсестру позвал, чем вот так смотреть на меня — с неприкрытым сожалением, как будто я прошу его наблюдать за мной, пока блюю на постель. Я взвываю от резкого покалывания в боку и шикаю. — Так и будешь молча стоять? Ну правда. Выглядит со стороны стрёмно. Сразу вспоминается, как он в детстве лунатил по дому. Не один раз пытался открыть дверь и уйти, пока все спали. — Донхёк? — в дверях нарисовался Тэён и я внутри себя чуть ли не взвизгнул от радости. Еще бы чуть-чуть и я бы точно свихнулся от тишины. Но это ненадолго. — Эй, как ты? — вглубь комнаты вошёл Чону. И снова этот взгляд полон сожаления. Ненавижу. Я не хочу отвечать. Не хочу, чтобы меня видели в таком состоянии. Уж лучше мучаться одному, но не показывать свои болячки. Но Чону, как назло задаёт слишком много вопросов. А я-то думал он не такой разговорчивый, каким показался на первый взгляд. Сухое «всё хорошо» обрывает входящий в палату врач и я облегченно вздыхаю. Наконец-то. Хоть кому-то удалось его заткнуть. — Как вы себя чувствуете? «Как человек, которого отпинали, непонятно чем напоили, так ещё сломали ребро. А так, вполне нормально». — Знаю, не так как хотелось бы, — посмеивается доктор. Да уж, с юмором у него все отлично, я вижу. — Вы помните, что с вами случилось? «Такое не забудешь». — Да, — отвечаю я, пока медсестра любезно меняет мне одеяло. Хотя я вижу, как под её фальшивой улыбкой скрывается отвращение. Ну ладно, я не обижаюсь, сам бы так сделал. Парни никак не умолкают, даже когда их просят заткнуться. Думаете, я не хочу показаться в таком виде потому, что мне стыдно, неловко и неудобно? Правильно думаете. Именно так я себя чувствую. И вот это вот Тэёновское: «Да не парься ты так, выглядишь дерьмово, конечно, но мы же не чужие» — никаким образом не помогает. В отличие от него, я всё ещё в облеванной кровати, с не самой удачной причёской и опухшим лицом. Ну и как тут не парится? Врач ещё чиркает что-то у себя на бумаге, проверяет, нет ли сотрясения и кивает головой. Окей, сотрясения нет, никаких переломов костей нет, что уже радует. Только многочисленные ушибы, синяки и пару сломанных ребер. Подумаешь, блять. — Как давно я здесь? — окликаю старикашку-улыбаку. Он оборачивается. Стрёмный капец. — Неделю? Да, думаю неделя уже есть. Сука, неделя. Неделя, блять, неделя. А всё ведь было прекрасно, я жил обычной жизнью и (не)наслаждался рутиной, пока у меня на пути Минхён не появился. Всё с ног наголову перевернул и теперь ни слова не скажет, скотина. А ведь если бы не он, я бы продолжал оставаться в своей среде обитания. Но нет, обязательно нужно было всё портить. — Чего-то желаете? — сворачивая одеяло в руках, наклоняется ко мне медсестра. «Хочу, чтобы ты свалила отсюда и заодно захватила всех с собой. И больше не приходили, не навещали, не заботились. Мне это нахуй не сдалось». Но, конечно же, я молча, с улыбкой на лице отрицательно машу головой и девушка покидает палату. Как же сложно быть воспитанным человеком. — Мы так переживали, Хёк… Если вы решитесь подружиться с Тэёном, то не ожидайте от него звоночки, сердечки. Но это лишь пыль в глаза. Узнав Тэён вас получше, то ему и дорогу для вас проложить будет проще простого. Я знаю эту сторону. На самом деле, Тэён невинен и чист собой, в отличие от других. Обидеть его можно запросто, чего я делать не хочу, но язык — мой враг. — Тэён, я так заебался, я очень сильно хочу спать. Не могли бы вы оставить меня? Ну вот. Я уже говорил, что язык — мой враг? Так вот повторюсь. Иногда я сам себя ненавижу за свою грубость, но по другому как? По другому не могу. Не выходит. Язык сам себя тянет. — Хорошо… — поникает Тэён и я ненавижу себя ещё больше. — Как скажешь. Отдыхай. *** А обязательно нужно так смотреть на меня? И чего он вообще расселся здесь. Для него особое приглашение или как? У меня в голове, конечно, куча мыслей крутится на счёт того вечера; куда он подевался, куда он сбежал и оставил меня одного, но я молчу. Не хочу вообще что-либо ему говорить. И, судя по всему, он тоже не спешит. Ну, отлично. Тогда давай посидим в тишине, как скажешь. В горле ужасно пересушено. Пить хочется страшно. Благо, тумба, на которой стоит стакан рядом. Минхён ни слова не говорит, только наблюдает. Я уже третий глоток воды делаю, а он всё молчит. Под таким напором вода поперек горла встанет. Я первым не выдерживаю и с грохотом ставлю стакан обратно и поворачиваюсь к невозмутимому парню. — Если собираешься продолжить так смотреть на меня, то можешь уебывать. Ладно, мне на секунду стало страшно, что он всерьёз уйдёт, но он всего лишь привстал, чтобы пододвинуть стул ближе к койке. Каким бы он противным не был, но с ним спокойно. И не неудобно. Возможно, это потому что мы росли под одной крышей, жили в одной комнате и спали в одной кровати… Про последнее, думаю, мама догадывалась. Когда нам пять исполнилось и когда за пятнадцать перевалило, всё равно спали вместе. Но в один день что-то пошло не так, откуда ни возьмись, появилось внутри странное чувство. Как оказалось, не у меня одного. И когда мне исполнилось восемнадцать, двадцать — чувство всё еще внутри. — Молчишь? Ну конечно, что тебе ещё остается? Не я ведь бросил тебя, когда ты мне был так нужен. Знаешь, а я ведь даже поверил, что ты изменился, что не оставишь одного, как обещал. Но каким нужно быть ебланом, чтобы снова поверить в эту чушь. Сплошная болтовня… — отворачиваю голову и подавляю всхлипы. — Всё на свете меняется, даже я поменялся. Но ты каким был уродом, таким и остался. Не могу сдержать слёз. Воспоминания бьют больнее, чем ожидалось. Больно. Та же самая боль, что если резко сдернуть болячку. Но реальная боль далеко не в болячках, она глубже. — Неудивительно, что у тебя никогда не было девушки, — ядовито выплевываю ему чуть ли не в лицо и вижу, как он меняется в нём после моих слов. Я горько усмехаюсь и бью сильнее. — Ты же конченный мудак, ещё и притворяться адекватным любишь. Себя вспомни. Что, думаешь, не было твоей вины в нашем расставании? — Донхёк, заткнись, а? Вот она. Та самая гнойная рана. Нажмешь ещё чуть-чуть и весь пиздец, который месяцами нарывал — выплеснет наружу. Пусть уж лучше так, я больше не вытерплю эту каторгу. И как я, блять, себя ненавижу, что приходится терпеть это всё, когда мог бы просто встать и уйти. Но нет. Безуспешно. — Что? Правда глаза колет? — я усмехаюсь, а в душе весь трясусь. — Ты ненормальный, не пытайся стать кем-то другим… — Закрой свой рот, — цедит сквозь зубы, сжимая кулаки. Что и следовало ожидать. Я с горечью киваю. — Что, ударишь? Ну, ударяй, тебе не впервые. Может полегчает, а? Может нам обоим полегчает?! Ну ударь ты меня уже, сука, хватит мучаться и меня заодно мучать! Признай уже, что ты невменяемый. Ты больной! Больной, понимаешь?! — перехожу на крик, швыряя в стену бокал. Честно, такого мрачного парня я давно не видел. И уже жалею о сказанном. Повторюсь, язык — мой враг. Минхён подскакивает со стула, отчего тот падает на пол, и в два шага настигает меня. Я сглатываю. Он хватает меня за грудки и меня всего трясёт под его взглядом. Зрачки его расширились, челюсти сжались. Вот-вот из ушей дым пойдёт, если не из носа. Я умудряюсь шутить мысленно про себя, хотя сейчас явно не до шуток. Теперь он не выглядит подавленным, скорее, наоборот. — Рот, блять, прихлопни, я сказал. Совру, если скажу, что не испугался. Я очень испугался. Но, мне, видимо, мало, что он уже замахнулся. Я дальше продолжаю огрызаться. — Ты мне ни друг, ни брат, ни парень, — препираюсь я, игнорируя его цепкую хватку. Хотя больно, но я терплю. — Ты мне никто. Никто, слыши… Ошеломленно смотрю на Минхёна, дотрагиваясь до губы. Маленькая ранка начинает нещадно щипать. Языком слизываю металлический привкус. Я зажмуриваюсь. Минхён переводит дыхание прежде, чем осознать, что он наделал. А потом наклоняется к моему лицу. Я трясу головой, сдерживая резкие порывы слёз и делаю вдох-выдох. Минхён ещё пару секунд молча наблюдает, пока я свожу дрожащие пальцы на руках. — Зачем ты провоцируешь меня? — говорит он и тянется рукой к моим волосам. Я шмыгаю носом и позволяю себя обнять. — Ну, всё-всё, перестань лить слёзы. Я сейчас позову медсестру и она всё здесь приберёт. А ты отдохнёшь. А вечером я приду снова. Идёт? «Лучше бы не приходил». Я послушно киваю и Минхён отрывается от меня. В следующий миг он покидает палату, а я, наконец, не сдерживаю слёз. И когда приходит медсестра, и когда уходит. Ей похуй у кого какие проблемы в личной жизни. Она просто пожимает плечами и выкидывает осколки в мусорку, притаскивая новый стакан. — Отдохните. Позже я принесу вам еду. И я слушаюсь. Переворачиваюсь на бок и жмурюсь, всхлипывая в кулак. Только очнулся, а уже проблемы. Блять. Лучше бы не очнулся.