За третьим поворотом

— Лампу выкручивай до предела, сильнее! Три, два, один — давай! Заряд крохотных зелёных молний проходит по бледным жёлтым перьям, боязливо избегая взъерошенных чёрных. Проходит и гаснет, не дотянувшись сквозь кожу, кровь и мышцы до сердца. — Ещё раз! Ещё! Очередная ослепительная вспышка, широко раскинутые крылья содрогаются и тяжело опадают на землю ворохом безжизненных перьев. Кто-то не выдерживает, вскрикивает и вылетает из комнаты, что-то с грохотом разбивается за стенкой, в отдалении скрежещут испуганные голоса. Чутким, обострённым до предела слухом Сино ловит сердцебиения, сжав клюв до боли, прислушивается ко всему, что живёт и дышит в этой комнате: вот одно, своё собственное, вот второе, это дрожащий с ног до головы от усталости совёнок, помогающий с лампой, третье, сбивчивое и медленное, опасное… Четвёртого нет. Он медлит. — Ещё раз! Сино, надо ещё раз!.. Ни’кэ когда-то говорил ему, что для средних по размеру видов всё решает второй стимул. Если есть хоть какая-то реакция, то имеет смысл продолжать. Если реакции нет никакой, то надо остужать лампу и прекращать бить труп током. Все слова мудрого наставника, когда-то логичные, правильные и даже очевидные, сейчас кажутся полным бредом. Нужен ещё удар, всего лишь один удар, и всё получится, он услышит четвёртое сердцебиение, всё будет правильно, всё… Сино знает, что сам себя обманывает, что не хочет признавать поражение, что просто боится понять, что он ничего не в силах изменить, будь в его распоряжении хоть вся магия Острова, даже проклятого Востока. Смерть не переиграть и не победить. Ей дела нет до попыток её остановить, до отчаянного упорства, с которым с ней борются, до всех этих дисков, ламп и заклинаний, до всех ветвей от зелёной до Бездны. Она просто приходит и берёт то, что ей причитается. Фаун упрямо заряжает лампу, готовится, впившись когтями в пол, глаза у него перепуганные и решительные одновременно, и Сино касается его плеча — мягко, хотя внутри у него словно стекло разбили и осколки теперь впиваются, куда могут, повсюду: в лёгкие, в живот, в сердце, в горло… — Хватит, Фаун. Всё. Цветные крапинки вокруг глаз у магов гаснут первыми, но Сино помнит расположение каждой из них, вплоть до самой крохотной, над левым веком между двумя бурыми перышками. С трудом — всё тело кажется тяжёлым и заледеневшим — он оборачивается к лежащему рядом соколёнку с юношеским оперением, совсем ещё птенцу, которого даже в Академию не возьмут ещё два сезона точно. Сердце у него бьётся медленно, как часы, отмеряющие оставшееся время, и Сино заставляет себя поднять крыло — он может хоть в обморок валиться от усталости, но он не отступит, пока не выяснит, где эта дрянь, которая малышу так мешает, из-за которой у него медлит абсолютно здоровое сердце. Он тоже беловетвенный, как мать, у него тоже смешные светлые точки пляшут меж перьев, скачут по закрытым векам, как всегда у не начавших обучение чародеев. Сино касается крылом его макушки и закрывает глаза. Хоть что-нибудь, какая угодно подсказка, а он уж найдёт способ это вычистить, может, тромб в вене, может… Лампа предупреждающе разгорается, Сино вздрагивает, вспугнутый яркой вспышкой. Чужое сердце под перьями пропускает и без того редкий удар, и в одно мгновение страх сменяется упрямой яростью — он не потеряет второго пациента за ночь! — Фаун, посвети-ка мне, — заклинание далеко от идеального, оно тратит кучу энергии, оно построено на каком-то куцем огрызке двух формул, оно противоречит само себе на самой своей основе, но зато этот свет ловит самое главное. От этого света спрятаться не может даже чернь, игнорирующая всю существующую врачебную практику. Абсолютно здоровые перья Фауна на фоне света от лампы казались ослепительно белоснежными, будто он стоял под солнцем, окутанный его лучами, как собственной магией. Сино отвернулся, опустил на голову закрылки, чтобы видеть только своего пациента. Чернота нашлась не в лёгких, где он её ожидал увидеть несколько часов назад, когда примчался на вызов. Чернота не облепила гортань, как бывало на поздних тяжёлых стадиях. Чернота даже не проникла в сердце, как было у матери, что они поняли слишком поздно, чтобы успеть прочистить его ткани. Чернота забила собой черепную коробку — и давила на неё, не давая крови циркулировать нормально. От этого, в свою неизбежную очередь, сбоило сердце. Ещё неизвестно, как это отразится на мозге, но об этом Сино даже думать боялся. Сейчас ему надо было вычистить то, что он в состоянии вычистить, освободить от давления вязких густых комков сосуды и восстановить нормальный кровоток. — Держишь ещё? — еле слышно, сиплым от прежних криков голосом спросил Сино у своего временного и на редкость удачливого ассистента. Кто бы мог подумать — Фаун, нескладный детёныш, которому бы книжки читать да витамины между собой путать, продержался все эти несколько кошмарных часов. Сино в его возрасте так бы не смог: начал бы ошибаться и приносить больше проблем, нежели пользы. А совёнок держался, крутил лампу с растущей уверенностью, бегал за водой, за лекарствами, чертил основы ему под сложнейшие формулы, о существовании которых он на своих средних курсах даже и не подозревал до сегодняшнего дня… Без него всё могло бы закончиться гораздо раньше — и бороться за жизнь неподвижного, еле дышащего соколёнка сейчас было бы некому. Так что Сино бы не удивился, если бы в ответ Фаун просто отключился от усталости, не успев и клюв раскрыть. Но тот посмотрел на него и молча кивнул. Крапинки на его лицевом диске беспорядочно мерцали от страшной усталости — в Академии студентов без кафедры так не нагружали. — Тогда смести лампу к голове. Буду вычищать. — Экспериментальным? — да, заклинание, которое Сино начал аккуратно — потому что малейшая помарка могла соколёнку мозг выжечь, а не черноту — сплетать в единую формулу, было ещё более кустарным, чем световая диагностика. Оно не убирало заразу из организма, но оно вычищало её новообразования — и для поддержания жизни пациента после острого приступа это было достаточно. — А как ещё? — задал он ответный вопрос, и Фаун отступил, потому что крыть было нечем. Либо они рискуют — либо оставляют малыша умирать. — Давайте, — сказал Фаун испуганно, но взгляда не отвёл: любой врачебный опыт был сейчас на вес золота. Сино начал жечь. «Жечь» было не совсем правильным словом, Зитци в последнем письме гораздо более удачно подобрала глагол «стирать». Зацепившись заклинанием за вязкую черноту, прилипшую к стенкам черепа, он методично вёл крохотный шарик энергии прямо по ней, и там, где он проходил, не оставалось ничего, кроме нормальных дышащих тканей. Чем-то это было похоже на метод работы с опухолями — Сино благодарил Тёмную и вездесущего Ни’кэ, который на седьмом курсе заставил его смотреть, как оперируют мозговую злокачественную, и ассистировать хирургу — только если там черепную коробку приходилось всё-таки вскрывать, чтобы извлечь опухоль, то здесь получалось обойтись исключительно магией — потому что извлекать было нечего, заклинание черноту просто убирало, не оставляя после себя ничего, кроме пустоты. Что, собственно, лучше любых других исследований доказывало, что дрянь эта абсолютно неорганическая, но у Сино не было времени думать ещё и об этом. Усталость с размаху ударила его по затылку, будто чем-то тупым и тяжёлым — он чуть не завалился вперёд, еле удержал перья. Голова кружилась, в ушах стучало, он даже боялся представить, какое у него сейчас давление. О зелёной ветви и бесконтрольном использовании магии известно было мало, потому что врачам выматываться попросту не давали, слишком большая на них висела ответственность, поэтому Сино своего рубежа не знал — не доходил до него ни разу в жизни — и останавливаться не умел. — Сино? Вы как? Давайте в два подхода, мне кажется, ему получше. — Нельзя, — проклятая чернь как чуяла, что её пытаются убрать — если сейчас прерваться, она опять расширится, опять спровоцирует приступ, и после второго такого удара они соколёнка не откачают, слишком молодой и ослабевший организм. — Надо сразу всю. — Давайте я… — Фаун поднял крыло, покрывшееся густым зеленовато-серым туманом, безмолвно предлагая поделиться собственной силой. Сино качнул головой туда-сюда — комната и пол качнулись тоже. — Ещё хуже. Ты вырубишься. А я вслепую жечь не смогу. Сейчас, Фаун. Буквально… секунду. Он втянул в себя воздух — окна были распахнуты настежь, и вечерняя свежесть, приправленная лёгким цветочным запахом из декоративного сада, мешалась с трескучим ощущением озона, который всегда оставался висеть в воздухе после применения стимулов. На место тяжести вдруг пришла лёгкость, такая всеобъемлющая, что Сино показалось, будто он оторвался от земли и парит над полом, даже не взмахивая крыльями. Дробный грохот в ушах заменился слабым свистом, похожим на шелест ветра в бескрайнем потоке. Плохо. Очень плохо. Сино встряхнулся и крепче сжал формулу. Медленно, слегка дрогнув, заклинание тронулось с места, жадно впилось светом в неестественную черноту, выжигая её до последней капли, до самого маленького сгустка. И на этот раз магия опередила его физические чувства — он сначала почувствовал, как начало нормально работать ядро, теперь, когда движению токов по организму больше ничего не мешало, а уже потом услышал и почувствовал перьями, как судорожно заколотилось, набирая скорость до приличной, сердце. Фаун устало ухнул, что совы себе позволяли только в самых крайних случаях, и слегка ослабил хватку на лампе. — Всё? Смотрите, вроде, нет ничего. От слишком яркого для потомственных западных жителей света — и всё равно неидеального, отметил Сино, обычная диагностика получше просвечивала — слезились глаза. Опустив-подняв третьи веки, он вгляделся повнимательнее, на всякий случай скользнул перьями по маленькой голове, вытащил заметно истончившиеся чёрные перья и с ненавистью, щедро приумноженной отвращением, отшвырнул их в сторону. — Всё, Фаун. Выключай. Совёнок едва успел вытащить диск, прежде чем силы оставили его окончательно, и он растёкся по полу белой пернатой кляксой. В сознании, но едва-едва: взгляд расфокусировался, маховые перья соскользнули с края лампы и остались лежать на её металлическом основании. Сино нашёл в себе силы похлопать его по спине свободным крылом — одно он по-прежнему держал на груди у спасённого птенца, не в силах оторваться от его сердцебиения. Нормального и абсолютно здорового. Будто и не было ничего. — Ты молодец. Я бы без тебя не справился. Они и вдвоём-то справились только наполовину. Фаун поднял было голову, чтобы взглянуть на старшего сокола, неподвижно лежащего поодаль, в паре крыльев от птенца, пусть и пребывавшего в глубоком беспамятстве, но дышавшего, однако Сино не дал ему это сделать: повернул за плечи к себе и слегка встряхнул. — Мы не всесильны, — он сам не верил в то, что сейчас говорит, но сказать надо было, потому что он старший и пусть Фаун послушает его, чем собственное сознание. Стекло внутри резало с каждым словом всё сильнее, а в горле собирался плотный горький ком, — мы сделали всё, что могли сделать в этой ситуации. — Ладно, — тихо пророкотал Фаун, сам не понимая, на что отвечает. Какой это курс? Седьмой? Шестой? — Иди домой, — прозвучало безэмоционально, по-другому у него не получалось. Сино вообще не умел заботиться о птенцах: он в семье был единственный ребёнок, его это положение вполне устраивало, а при выборе собеседников и товарищей он предпочитал либо собственную возрастную группу, либо тех, кто был постарше его самого — с ними любознательному студенту было интереснее, чем с неуклюжими младшими. — Дальше я справлюсь один. — Можно я вам в госпитале помогать буду? — вдруг спросил Фаун, собрав остатки сил. — Пожалуйста. Я хочу быть полезным. Я хочу… — Я понял, — перебил Сино, пока тот на ровном месте истерику не устроил. — Посмотрим, Фаун. Я не могу рисковать твоим здоровьем. — Это моё дело!.. — возмутился было совёнок, но тут он был непреклонен. — Завтра. Всё завтра. Сейчас я хочу, чтобы ты добрался до дома и хорошо отдохнул. Постарайся особенно не колдовать. Далеко тебе? Есть, кому проводить? — Два дома отсюда, — буркнул Фаун, но, вздохнув, расслабил плечи. — Я дойду, Сино. Всё хорошо. — Ну смотри… Отпустив младшего, он с трудом повернулся к мёртвому соколу. Первый пациент, которого он потерял. Второй месяц работы. Потрясающе. Злые, горькие слёзы обожгли глаза. Сино дрожащими перьями опустил соколу оцепеневшие веки и накрыл сверху тканью, прошептал принятое в таких случаях прощание, сам не понимая, какие слова и на каком языке произносит. Хотелось сесть на пол и просидеть так ближайшие двенадцать часов точно, пока хоть что-нибудь не обретёт смысл заново, пока хоть какая-нибудь часть чёрно-белого мира не вернёт себе частицу цвета. Он не справился со своей главной задачей. Да, он спас соколёнка, буквально вытащил его с того края — и оставил его сиротой. Конечно, в соседней комнате дожидалась целая толпа встревоженных родственников, живших на разных этажах большого, видимо, семейного дома, так что без присмотра малыш точно не останется, когда выйдет из госпиталя, но у него даже не будет возможности попрощаться с матерью — хоронить придётся сразу. Неистово хотелось разрыдаться. Не получалось. Дверь во временную операционную — судя по мебели, в обычное время это была всего лишь гостиная — с тихим скрипом приоткрылась. Сино знал, что выглядит если не пугающе, то по меньшей мере странно: скрючившийся в болезненной на вид позе над трупом, с лихорадочным взглядом и дрожащий с лап до гребня. У него не было сил смотреть в глаза вошедшему. Это мог быть кто угодно, от встревоженных родителей в почтенном возрасте - не дай Тёмная, у них тоже нервы не выдержат - до супруга или братьев и сестёр, и Сино не мог даже представить, как сказать им, что их дочь или жена или сестра мертва и что её единственный птенец остался без матери в опасно-хрупком состоянии. Но, судя по вытянутой и слишком высокой для сокола тени, это были не родственники. Сино поднял вновь потяжелевшую голову, игнорируя рубанувшую по вискам мигрень, и посмотрел в тёмные глаза Вирр. Привычного красного пламени в них не было, было только сочувствие, смешанное с такой старой грустью, что Сино даже засомневался, что они с ней почти сверстники. Цапля аккуратно, будто боясь спугнуть, подошла к нему, опустила жёсткое крыло на плечо. — Вы сделали всё, что могли. Буквально то же самое он сам сказал Фауну, слово в слово. Вот только Фаун был студентом, а Сино был врачом. — Я потерял пациента, Вирр. — Не по собственной халатности и не в результате своей ошибки. Вы действовали, как надо, вы приложили все усилия — но иногда их оказывается недостаточно. Вы не можете спасти всех и каждого, Сино. Никто не может. — Мама спасает. — Думаете, Яизир смогла бы что-то сделать с наполовину сгнившим сердцем? Да, хотелось заорать Сино, потому что она специалист своего дела, потому что она в этом разбирается, потому что она стольких вытащила, что и здесь бы с лёгкостью справилась… Но он промолчал. Потому что на самом деле, не считая детской веры в непобедимых родителей, он не знал ответа на этот простой, в общем-то, вопрос. — Это ничего не меняет, — отмахнулся он, охваченный смесью беспомощности, жалости к себе и страшной усталости. — Хала умерла на моих крыльях. От одного осознания этого всё становилось каким-то далёким и бессмысленным. — А её сын остался жив, Сино, — голос Вирр стал чуть жёстче, наполнился отрезвляющей прохладой. — У вас будет время на скорбь, вам оно нужно и никто вас за него не осудит, равно как не осудят и за смерть Халы. Но сейчас на кону ещё одна жизнь. Не дайте ей угаснуть. Что нам сейчас надо сделать? Сино посмотрел на неё со смесью ярости и, как бы он это ни отрицал, благодарности во взгляде и мыслях. В отличие от остальных его знакомых из деревни, Вирр говорила с ним так, будто глядела прямиком сквозь все навешанные на себя маски и социальные приличия, говорила с тем Сино, который за своим идеальным образованием и вежливой сдержанностью прятал никуда не пропавшую с возрастом тревогу и чисто павлинью эмоциональность. Хотелось что-то ответить, но нужные слова не шли, а острить без причины не хотелось. Цапля, видимо, по одному взгляду поняла всю гамму испытываемых им чувств и коротко кивнула, сжала покрепче крыло на его плече. — Малыша в госпиталь, найдите отдельную палату, не надо ему лишний раз контактировать с другими больными. Сломать рядом с ним укрепляющую жемчужину, это кто угодно может сделать. Я поговорю с родственниками по поводу лекарств, договорюсь о… — голос ожидаемо сорвался, — похоронах, и… Ему пришлось сделать паузу. Глаза опять защипало. Вирр терпеливо ждала, тусклое пламя горело где-то в глубине её абсолютно непроницаемых глаз. Он даже представить себе не мог, хоть примерно, что она сейчас испытывает. — И тоже вернусь в госпиталь. — Поспать, я надеюсь? — скептически спросила цапля, вскинув бровь. — На вас смотреть тяжело. Может, тоже жемчужину? — Не надо тратить на меня запасы, — отмахнулся Сино. — Мне разве что кофе. Опять придётся писать по всем инстанциям — эта дрянь добралась до других органов, не только до лёгких. Цапля стиснула клюв крепче, но ничего не сказала. Что тут, в конце концов, было говорить? Пока Сино, сжав за спиной до боли крылья, разговаривал с семьёй умершей: матерью, степенной на вид чародейкой со штормовым взглядом, и старшим братом, ростом на голову выше сестры — Вирр разбиралась с перемещением соколёнка. Как компетентный организатор и опытный чародей, она как-то сама собой возглавила отряд чародеев-волонтёров, которые помогали Сино работать с немагическими аспектами болезни. По тихому шелесту за спиной Сино понял, что цапля вернулась обратно в гостиную, видимо, не желая оставлять его одного в его нынешнем положении. — И зачем их понесло на это озеро… — мать Халы потёрла крылом переносицу. — А что с озером? — вдруг насторожилась Вирр. Сино пожалел, что не может, извернувшись, со всей дури наступить ей на лапу: ну кто устраивает свои полицейские расспросы птице, которая только что дочь потеряла?! — Тиур очень хотел полетать над озером — честное слово, доктор, всю неделю просился! Ну вот они с Халой и пошли туда к полуночи прогуляться. Вернулись где-то к обеду, всё было нормально, ночь прошла как обычно — и вот уже с рассветом это… началось. Может, заразились они там от кого-то? С утра-то мы их проверили обоих, как вы учили, никаких чёрных перьев и в помине не было! Ох, зачем же я их туда отпустила… Сино потянулся через стол и сжал чужое крыло своим. За последние несколько дней он изрядно поднаторел в тяжёлом искусстве успокаивать родственников. Оставив семью оплакивать своё горе, они с как всегда невозмутимой цаплей вышли на улицу. Солнце только клонилось к закату, но небо было заметно темнее, чем когда Сино бился за жизнь двух своих пациентов, не помня себя от страха и усталости. Шли молча — обоим было не до разговоров. Как он ни старался, он не мог выбросить из головы эти чёртовы крапинки, померкшие у него на глазах. Он так сосредоточился на работе, что даже не сразу заметил этот первый и самый важный признак, что сердце не справляется, — а когда до него наконец дошло, три секунды были утеряны. Кто знает, может, если бы он среагировал быстрее, Хала была бы жива. — Прекратите, — тихо сказала Вирр. — Что прекратить? — ещё тише спросил Сино. В дурака-то сыграть никогда не поздно. — Додумывать. Переигрывать. От того, что вы составите десять сценариев на тему «а вот если бы», легче никому не станет, а вы только сильнее устанете. Случилось то, что случилось. Работать надо с действительностью, а не с мечтами. — Да как с ней работать… — бросил в сердцах Сино. — Теперь вообще непонятно, как на эти приступы успевать вовремя реагировать, — расстроенно покачав головой, он попытался отвлечься от тянущего ощущения беспомощности где-то в сердце, бросившись в простое и понятное недовольство: — Чего вы так зацепились за это озеро? — Пока не знаю. Работа у меня такая — цепляться за детали. Судя по интонации, больше от неё добиться ничего не получится. Сино не представлял, какие у службы безопасности могут быть вопросы, внимание, к смертельной болезни, но интересоваться не стал — ещё не хватало, чтобы вопросы появились к нему, у него забот и так по горло. — Возьмите к себе Фауна, — посоветовала Вирр, с элегантностью летящего со скалы булыжника сменив тему. — Вы с ним хорошо сработались. — Он ещё птенец! Не приведи Тёмная, заразится. — Он в состоянии принимать осознанные решения. А заразиться сейчас может даже самый опытный специалист, от этой болезни никто не застрахован. Сино, вы один не справляетесь, я даже сейчас это вижу. А дальше только хуже будет. — Всё я справляюсь, — буркнул Сино больше для вида. Привычная перепалка с вредной цаплей немного отвлекла его от мыслей о собственной бесполезности. Может, это тоже был такой тонкий психологический приём? Отвлечь его от мёртвых, заговорив с ним о живых? В госпитале было тихо и темновато: шторы круглыми сутками держали опущенными, чтобы лишний раз не тревожить больных светом. Спал даже Мивша, без чьей помощи ситуация была бы ещё хуже. Кто-то из волонтёров оставил ему кофе, охваченный слабой формулой согревающего заклинания по диаметру кружки и накрытый кусочком пергамента — даже те, кто не работал с ним на постоянной основе, прекрасно знали его манеру забыть про поставленный рядом с собой напиток или, ещё лучше, первым делом опустить туда кисть, как в чернильницу. Значит, соколёнок уже отсыпался в палате. Сино прошёлся магией по комнатам, нашёл нужную и повесил туда привычно отскочившую от перьев печать — надо будет зайти к птенцу, как только он очнётся. — Я не представляю, как сказать ему про Халу, — сказал Сино… Ожидаемо пустой комнате. Ладно, Вирр и так порядочно задержалась, на неё это было совсем не похоже. Он предпринял мужественную попытку сесть за письма и даже приложил к этому соответствующее усилие: взял тонкую кисть и не перепутал чернильницу со своим кофе. Потом он зачем-то взял проверить собственные записи по соколёнку, Тиуру, — и это, конечно, стало его ошибкой. Как-то незаметно строчки начали наползать одна на другую, в графе магической специализации почему-то оказался возраст, дополнительные сведения вообще не имели содержательного смысла, но ему показалось, что написано всё крайне интересно и логично, а потом настольный светильник почему-то потускнел, иероглифы устремились к нему и… …и Сино самым банальным образом уснул, рухнув клювом прямо в собственные бумаги. Его разбудило что-то знакомое и при этом загадочно неуловимое. Сино поднял тяжёлую голову, заранее поморщившись в ожидании мигрени и удивлённо приподняв брови, когда боль не встретила его с первым осознанным движением. Если уж на то пошло, он даже мог назвать себя отдохнувшим. Мир обрёл конкретные очертания, и, не считая лёгкой боли в шее и плечах, вся вчерашняя усталость, в том числе и магическая, исчезла, не оставив после себя и следа. Что было в высшей степени странно, потому что укрепляющую жемчужину он не раскалывал и на себе её остаточного воздействия не чувствовал. Лёгкая, почти невидимая в родном полумраке вуаль слабой прохладой прошлась по напряжённым плечам, и часть застоялой боли в суставах ушла, словно её кто-то аккуратно смахнул. Сино потянулся вслед за едва узнаваемой энергией своим чутьём, но разгадка снова ускользнула от него, оставив наедине с какими-то смутными воспоминаниями. Хотелось думать о беззаботном юношестве, долгих безмолвных часах, проведённых за книгами в чьей-то компании, и просто о прошедших славных временах, когда главной проблемой существования был надвигающийся с неумолимостью горной лавины экзамен по анатомии. Академия. Это был кто-то знакомый из Академии. Сино сначала грешным делом подумал на Зитци, однако её и конец света не заставил бы сорваться со стажировки — да и кто бы её пустил на закрытую территорию. Подруга, конечно, могла сдвинуть с места горы, чтобы попасть туда, куда ей нужно, но если перестал работать древний поток, то решение об ограничении перемещения было принято не просто графом Белое Перо, а самой Тёмной. Спорить с этим было сложнее, чем с физическими законами, — даже для несокрушимой в своём упрямстве Зитци. Он выбрался из своего кабинета, сделав вид, что пригладил перья и привёл себя в порядок. Если его никто не разбудил, то внештатных ситуаций случиться не успело. Впервые манера западных жителей задёргивать шторы сыграла с Сино злую шутку — он понятия не имел, сколько сейчас времени. А учитывая, каким подозрительно отдохнувшим он себя чувствовал, это могло означать самые разные вещи: от того, что он подремал пару часиков и просто не успел снова устать, до того, что он проспал целые сутки. И тут ему навстречу, с другой стороны длинного коридора первого этажа, вышел тот, кого Сино меньше всего ожидал перед собой увидеть. — Рутх? — ошалело — и радостно, незачем себе врать… — спросил он, недоверчиво прищурившись. Мозаика в его голове сложилась чуть ли не со звонким щелчком. Ну конечно! Кто ещё из его товарищей по выпуску мог похвастаться такой густой аурой: освежающей, бодрящей и оберегающей одновременно. То, что он принял за необычный оттенок зелёного, было на самом деле смесью двух цветов, двух ветвей, которыми Рутха одарила природа и, если ему не изменяла память, генетика. Врачевание и защита, один из самых блестящих умов их выпуска. Рослый ворон с иссиня-чёрным оперением в несколько широченных шагов преодолел разделявшее их пространство и, наплевав на правила приличия, стиснул его в объятиях. Сино показалось, что из его лёгких выдавили весь воздух, и он слабо постучал товарища по массивному клюву: — Пусти, задушишь! — они расцепили объятия. — Вот это ты стал серьёзный… В Академии Рутх обычно был похож на ком перьев разных оттенков чёрного. Сино его потому и не признал сначала: каждое перо лежало в ряд с другими, а невесть какие тряпки с непрактично длинными рукавами однокурсник сменил тот же безрукавный костюм, который он видел и на Вирр, только темнее и с какими-то цветными иероглифами-нашивками. Теперь понятно, о какой «перспективной работе» он говорил перед выпуском. В разведку двухветвенных с крыльями отрывали. Друг встряхнулся и вздыбил перья на макушке. Как он ни старался, работника безопасности уровня, скажем, той же Вирр Сино в нём упрямо не видел — только хаотичного раздолбая, который мог уболтать лектора так, что последние полчаса лекции можно было смело проспать. — Это я взъерошиться не успел, полночь только недавно стукнуло. — Полночь? — Сино подавил истеричное и оттого неуместное желание схватиться за голову. — Какого пламени ты меня не разбудил? — Ты думаешь, я с банальным обходом не справлюсь? — ворон дружески подтолкнул его крылом. — Рецепты у тебя в лаборатории висели, мы с Мившей всех проверили и пролечили. Ничего серьёзного не произошло, с новыми случаями пока тоже не обращались. Твоя печать так и не сработала. Я с ходу не могу её распознать, на что она? — Жду, пока придёт в себя Тиур, — судя по тому, как понимающе кивнул Рутх, как-то сразу подобравшись и посерьёзнев, дополнительных объяснений не требовалось, друг был в курсе всех событий, даже самых последних. — Рутх, ты не подумай, что я тебе не рад — очень даже наоборот… — …но что, любезный друг, ты тут вообще делаешь, да? — улыбнулся тот краем клюва, и на этот раз постоянная улыбка не коснулась его внимательных — и жутковато светлых для ворона — глаз. — Пойдём-ка лучше у тебя поговорим, что мы встали посреди коридора. Поразительно, подумал Сино, не веря своим ушам, что полгода — или сколько там Рутх сотрудничал с их загадочными безопасниками — могут сделать с птицей. Да, на первый взгляд его общительный сокурсник ничуть не изменился: смеялся, шутил, играл синими огоньками на крыльях, обволакивая их зеленоватой пеленой, был готов подставить крыло и разобраться в ситуации за три минуты ещё до того, как его об этом попросили… Но в Академии ему бы даже в голову не пришло искать для разговора место потише. Сино спорить не стал, завёл его в кабинет и вскочил на свою излюбленную жердь, которую он притащил из дома, куда теперь забегал, если получалось, раз в недельку или два, что было большой удачей. Он оглянулся было в поисках достаточно толстой ветви, которая выдержала бы Рутха, больно крупного для своего вида, но тот махнул крылом и остался стоять. — Сразу скажу, я не один, со мной ещё двое зелёных. Считай это небольшой поддержкой сверху, — Сино вежливо кивнул, потому что утренний случай ясно показал, что отказываться от помощи не стоит, глядишь, и Фауна удастся удержать подальше от госпиталя — да и от заражённых вообще. — Теперь коротко о главном. Болезнь вышла за пределы Ханчао. У нас есть основания предполагать, что остановить её на уровне владений Белого Пера мы уже не сможем, можем только попробовать не выпустить за пределы округа. — Но как? — всполошился Сино. — Поток отключили почти сразу! — Мы пока не знаем. Может, улетел кто-то заболевший, не подозревая, что он заболевший. Это первая гипотеза, если она оправдается, я буду очень счастлив, мы с тобой на радостях разопьём бутыль вкуснейшего саке. Что-то в его якобы беззаботной интонации Сино не понравилось. — А вторая какая? — А вторая, дружище, — ворон посмотрел на него, и впервые Сино увидел перед собой не Рутха-весельчака, а профессионального разведчика, работавшего явно не первый год, как им всем, включая его самого, показалось на выпускном: — Заключается в том, что её мог кто-то из деревни намеренно вывезти.