За третьим поворотом

Два плюс два равно четыре. Солнце встаёт на востоке и садится на западе. Бездна полностью противоположна Сиянию. Сунь’фо и Мал’ни — дочери Краун’ко. Всё это были прописные истины, которые любой птенец, вылупившийся на Острове, неважно, в каком из двух его государств, узнавал за первые годы жизни и с которыми жил до последнего вдоха. В них никто никогда сомневался, потому что в них не было смысла сомневаться — зачем? Это не теории, которые нужно подтвердить или опровергнуть, это не субъективные заявления какого-то отдельно взятого философа, с которым можно согласиться или разойтись во мнениях. Это были просто столпы, державшие на себе общество, — не такие заметные, как законодательство или общепринятые нормы морали и этики, но всё же важные и определявшие некоторую часть народного самосознания. Вот сейчас один из них дал глубокую трещину и опасно просел на бок. Это ведь был настолько очевидный исторический факт, что в учебниках его иногда даже не прописывали. Или упоминали один раз в самом начале, для самых долго думающих, как арифметические аксиомы в первых классах, чтобы можно было рассматривать красивые картинки, а не читать параграф вместе со всеми. Сино очень хорошо это помнил: в его потрёпанном предыдущими поколениями учебнике истории на форзаце красовалось как раз такая символическая схема. В самом центре страницы была Сунь’фо — как быстро перестроилось его подсознание, теперь называть её по титулу, как требовало воспитание, казалось неправильным и чересчур официальным, — обозначенная своим символом, Бездной. От неё исходили пять ветвей магии, которой Тёмная наделила своих детей из нежных божественно-покровительственных чувств. Где-то на том же уровне, просто на заднем плане и поменьше размером, обычно рисовали и феникса — Мал’ни пиетета у западных жителей не вызывала, её спокойно называли по имени и изображали как есть, птицей, больше отражая её смертную оболочку, нежели всевышнюю. А сверху был их отец, орёл Краун’ко, которого для верности и птицей зарисовывали, и символом, чтобы птенцы на контрольной вспомнили хоть что-то из двух. Ассоциация с родовыми древами старых семей получалась очевидная: сверху родители, снизу дети. Всё это, пусть и куда более спутанно и, возможно, слишком эмоционально, Сино рассказал терпеливо слушающей его Сунь’фо. — Он ведь вашим… ну, сотворением заложил основу для дальнейшего разделения магии! — он всплеснул крыльями. Ощущения были такие, будто его бросили в бездонное озеро и оставили там беспомощно барахтаться. — Краун’ко был великий чародей, но даже ему было не под силу сотворить живую и наделенную самостоятельным сознанием материю и придать ей столь сложную телесную структуру, — сухо заметила Сунь’фо. — Нет, никого он, конечно, не сотворил, и не семья он мне. Мои родители были обычные павлины. Родители Мал’ни были обычные ястребы. — Ястребы?! — Или коршуны, я уже плохо помню. На кого она больше похожа? Сино захотелось присесть. — …Я её вблизи ни разу не видел. Не могу точно сказать. — Главное ошибочное утверждение, в которое верит весь Запад, — продолжила Тёмная, будто не услышав его попытки пошутить, вдруг сделавшись далёкой, отстранённой и очень, очень древней, — это то, что он был чем-то похож на меня и на неё. Бессмертный мастеровитый чародей с необычной внешностью. Почему-то ему вспомнилась та иллюстрация в книге родом наверняка из личного хранилища Тёмной, куда, наверное, в обычное время без трёх пропусков и проверок было не попасть. Огромная хищная птица с белыми глазами, простирающая крылья к разъярённым небесам. Образ складывался романтичный, не поспоришь. — Но всё было куда более прозаично. Краун’ко был языческое божество, рождённое из смертного страха и подпитываемое им же. И поклонялись ему, как языческому божеству, с исступленным восторгом и с жертвоприношениями. Не знаю, что было хуже: когда птицы сами распарывали себе грудь ножами или когда их силой затаскивали на алтарь. Сино присел. Да, прямо в усыпанную росой траву, подобрав под себя задрожавшие лапы. — И он добровольно расстался со своим главенствующим положением? — севшим голосом спросил он. Кусочки паззла в голове — неестественная готовность Хасау совершить чудовищное преступление против собственного народа во имя своего забытого бога, омерзительная сущность черни, которую сложно было привязать к изначально благородной магической парадигме, — медленно выстраивались в единую картину, и она ужасала. — Мне повезло, моя семья была потомственными жрецами. А я была, с одной стороны, очень талантливой послушницей, которая умела вовремя лить великому громовержцу солёную воду в уши, а с другой, очень большой любительницей сбегать из храма в ближайшую деревню и слушать, как живёт простой народ. Жилось народу не очень. — Вряд ли ты уже тогда могла превратиться в любую птицу по желанию, — заметил Сино, пытаясь уложить в голове её ровную, прохладную речь. С таким равнодушным спокойствием рассказывать о столь чудовищных вещах… — Как тебя не замечали? В который раз он подумал, что сам никогда не смог бы так жить: метаться между двумя мирами, рискуя собственной жизнью и рассудком, постоянно оглядываясь через плечо, ожидая, что спину вот-вот прожжёт всевидящий взгляд. Впрочем, тут же добавил Сино, именно поэтому из двух павлинов, неподвижными, но живыми статуями застывших на краю небольшой деревни за третьим поворотом, божеством и правителем Запада был всё же не он. Каждый, в конце концов, должен быть на своём месте. — Вот это, — Сунь’фо выразительно раскрыла хвост, покрыв им, казалось, всё седое от росы поле, словно звёздное небо рухнуло на землю и отразилось само от себя, — явление приобретённое. Обычную паву очень легко потерять в толпе. С разнообразной одеждой тогда, сам понимаешь, тоже не складывалось: сплошные тёмно-бурые туники и обязательно плащи с капюшонами. С запоздалым мысленным щелчком к Сино пришло очень очевидное, если подумать, осознание. Глядя невидящими глазами куда-то в россыпь мечущихся по насыщенному сумраку оперения крапинок, он невольно усмехнулся, хотя из-за пересохшего горла звук получился больше похожим на воронье карканье, не будь Рутх к утру помянут. — Понятно, — пояснил он в ответ на внимательный тёмный взгляд, — почему мама в отпуске нас с отцом с собой гулять никогда не зовёт. Сунь’фо искренне улыбнулась, на секунду вернувшись из своих воспоминаний о тяжёлом прошлом в не такое уж радостное настоящее. Сино честно попытался представить её… более похожей на пресловутую «обычную паву», на ту же Гар, и не смог. Просто вместо хвоста со светлых — может, как у Вирр, — перьев плотным тяжёлым шлейфом спускалась Бездна, куда более величественная, чем самая роскошная королевская мантия. Какие-то детали внешности он родовой памятью узнавал, невольно сравнивал с мамиными: более изящная шея и линия клюва, другая форма крыльев… Но высокий густой гребень, спускавшийся под собственным весом почти до спины, хвост, которым не мог похвастаться ни один знакомый павлин, слишком крупные когтистые лапы, чтобы суметь сдвинуть эти тяжёлые бархатные перья с места, — всё это накладывалось на и без того бледный образ, скрадывало уцелевшие смертные черты, и перед ним оставалось лишь божество, не загоняющее себя в рамки физиологии. — Но если он был бог, а ты нет, — он не выдержал, добавил: — Тогда, во всяком случае… то как ты вообще решилась на своё восстание? — Хасау пытался рассуждать, что ради лучшего будущего нужно чем-то жертвовать в настоящем, — Сино предупреждающе сузил глаза, но Тёмная лишь лениво отмахнулась крылом. — Я не собираюсь его оправдывать и уж тем более с ним соглашаться. Его трактовка этой позиции фундаментально неверна. Постоянные побеги из храма привели меня к ожидаемому религиозному кризису: как это так, мы живём под покровительством нашего великого Белого Орла, но почему-то мне пришлось помогать моей мирской знакомой, которая, едва оперившись, обзавелась потомством, хоронить троих птенцов из четырёх проклюнувшихся яиц. Неожиданно Сино вспомнился Фаун и его отчаянное непонимание, почему Тёмная не может лично убрать болезнь из жизни Запада, раз она их всесильное божество, которому подчиняется даже магия в их ядрах. Ситуации были очевидно разные, особенно если принять во внимание факт, что Тёмная не сидела в столице на безопасном расстоянии от очага заболевания и не совещалась с министрами, что делать с заражённой деревней и когда будет уместно бросить их умирать, как несомненно предполагала часть населения, а вместе со своей разведкой перерывала каждый камень в Ханчао и её окрестностях, помогала разворачивать полевой госпиталь и единолично удерживала Сино за шкирку от нервного срыва. Но вопросы, спустя поколения, оставались теми же. — Религиозный кризис разрешился нетипичным образом. Общество, на том этапе своего развития, а это был уже ранний феодализм, переросло потребность в патронаже и… скажем так, активном участии в общественной жизни языческого бога. Более того, этот самый языческий бог откровенно мешал развитию этой самой общественной жизни. Попробуй тут начни исследовать магию, развивать искусство, строительство, медицину, торговлю, если использовать этот неизведанный ресурс, этот необходимый источник энергии, было дозволено лишь крохотной и очень специфичной прослойке общества. Потерпи мы тогда неудачу, начавшийся было подъём рано или поздно обернулся бы упадком и стагнацией. Мне этого не хотелось. — А Мал’ни? — Сино не испытывал никакого уважения к восточному правителю. Не только потому, что он ничего о ней не знал, кроме общих деталей, но и просто из какого-то внутреннего недовольства, впитанного вместе с западной магией, словно само ядро тянуло его прочь от другой половины Острова. Кроме того, пятнадцать лет назад к внешнеполитическому кризису их едва не привели именно восточные, лучше надо было за ними следить. Но ведь за что-то Мал’ни чтил её народ, там, за нерушимыми видимыми и невидимыми барьерами, куда зачем-то улетела Зитци и где она теперь многого не понимала и злилась на своё непонимание. На этот раз тяжёлый вздох прозвучал отчётливо раздражённо. — Я не знаю. Книги не врут, во мнениях мы не сходились никогда. Она не хотела выступать против Краун’ко, наверное, думала, что и так убедит его открыть магию всему Острову, просто улучшит существующий миропорядок. Та же интуиция, которая толкала Сино в спину, вынуждая защищать от обвинений разведки Гар, которая, пусть он признал это не сразу, почувствовала, что Хасау действительно окажется предателем, сейчас предупреждающей дрожью прошлась по спине. Сунь’фо не врала ему, однако это была не вся правда. Или, хотя так можно было, как он нынче ночью выяснил, сказать про любое историческое событие, правда, поданная с определённой точки зрения. Даже завись от этого его жизнь, Сино не посмел бы уличить Тёмную во лжи. Откровенно говоря, она вообще не должна была ему это рассказывать: культурные установки не для того взращивали десятки поколений, чтобы в какой-то момент их непосредственный создатель начал их разрушать. — Восстание должно было стать недостающей деталью мифа, — сказала Сунь’фо. — Мифа, который помог бы нам удержать контроль в первые месяцы после обрушения этой пищевой цепочки. Судьба, как это часто бывает, внесла в план свои поправки. На этом этапе древней истории объяснения становились несколько туманными. Считалось, что, склонив чашу весов своей привязанности в пользу одной из дочерей, Краун’ко настроил против себя вторую. Вдвоём бог и его негласная наследница творили бесконтрольное, разрушающее Остров колдовство, заходя всё дальше и дальше, черпая всё больше сил из непрекращающейся бури, форму которой имела когда-то единая магия. А Сунь’фо, видевшая со стороны, какой вред наносит отец их общему дому, сначала попыталась его просто остановить, потом, когда ослеплённый собственным величием бог не пожелал её выслушать, выступила против него и сестры, с помощью собственного творения — загадочной и так до конца и не понятой Бездны — одолев обоих. А магию она расколола, противопоставив самой себе, чтобы никакая птица больше не творила заклинаний такой мощности. В общем, со всех сторон положительные и дальновидные решения. Сино что-то подсказывало, что сейчас Сунь’фо и по своим поступкам пройдётся с такой же прохладной объективностью. — Мы — я и те, кого вы называете адептами Бездны, хотя никакой Бездны на тот момент ещё не было, — постепенно распространяли в обществе свои идеи. Господствующую роль религии предлагалось отдать единому правительству во главе с абсолютным монархом — тоже, как выразился бы Шень, снаряд замедленного действия, просто меньших масштабов, но без этого этапа было не обойтись. Это, с одной стороны, объединило бы Остров под общей эгидой, прекратив бесконечные войны между провинциями, с другой, дало бы этим областям некую свободу действий. На секунду повседневное любопытство оказалось сильнее: — А Шень? Шень всё знал? Сунь’фо усмехнулась. — Конечно. Он отмечен Бездной и живёт с ней куда дольше твоего. Я бы удивилась, если бы он ничего не почувствовал. Усилием воли Сино подавил снова возникшее желание надуться. У него, в конце концов, не было никаких подсказок! Когда тебе всю жизнь рассказывают, что Тёмная заседает где-то во дворце и редко покидает столицу, круглыми сутками заботясь о благополучии Запада из центра своих владений, и изображают её обезличенными фигурами-символами, ты в последнюю очередь будешь предполагать, что птица из разведки, устраивающая тренировочные дуэли с губернатором, это, собственно, Тёмная и есть. Даже ассоциативный ряд такой не выстроится!.. — Ладно, давай лучше дальше рушить мою устоявшуюся картину мира, — буркнул Сино. — Тут проще, тут себя любой дураком почувствует. — Не напрашивайся на комплименты, — пожурила его Сунь’фо, но беззлобно. — Часть западных провинций слишком быстро согласились с нашими утверждениями — и открыто заявили храму громовержца, что право на магию должно быть всеобщим и неотъемлемым и что поклоняться они никому больше не планируют. Сино даже зашипел, испугавшись за давно умерших птиц. — Краун’ко это ожидаемо не понравилось, и он отправил верных ему чародеев-послушников восстановить порядок любой ценой. Меня он подозревал уже тогда, так что во главе похода оказалась Мал’ни, его любимая ученица. Она приняла приказ. С тех пор наши с ней пути разошлись окончательно. Лёгкие неприятно обожгло. Сначала перепугавшись, Сино почти сразу понял, что болезнь, на которую он успел подумать, была ни при чём. Он просто забыл, заворожённый рассказом, что ему нужно дышать. — В общем, не семейная эта история, — внезапно заключила Сунь’фо, будто проведя в разговоре какую-то линию. — Личный конфликт придумали позднее, в том числе, чтобы не отдалять нового правителя от освобождённого народа и чтобы правительство не превратилось в очередной культ, просто под другим знаменем. «И довольно об этом», — повисло меж ними тяжёлым, пусть даже и не высказанным вслух приказом. Сино принял смену темы беспрекословно, удушив в зародыше лёгкое разочарование. Не потому, что ему приказали, а потому, что он тоже начинал шелестеть хвостом, когда ему становилось неуютно. Вместо этого он заговорил совсем о другом: — И ты выполнила требование западных провинций, да? — теперь понятно, почему одна из формулировок показалась ему странно знакомой — это была часть очередной общей дисциплины, той, которую спрашивали строже прочих. «Право на магию есть право всеобъемлющее и неотъемлемое». Первый из законов Запада, вслед за которым шли остальные: право на недвижимость, на свободу слова, на прочие несомненно важные вещи. — Да. А раскол старой парадигмы изменил и саму суть магии: не стало никаких смерчей несокрушимой мощи. Магия оказалась везде, её распространение и проявление больше никто не ограничивал. — Хасау говорил про это. Мол, было какое-то единство, которое рождало бурю, и ты его разрушила. — Я очень хорошо помню эту веру, — скривилась Сунь’фо. — Как и всегда, когда ты ломаешь что-то целое на две части, какие-то свойства этот предмет теряет — но, возможно, приобретает и новые. Отдельно взятые, чародеи твоего поколения заметно слабее чародеев моего, но вот как раз этим настоящим я тогда была готова пожертвовать. Острову не нужны были птицы, способные повелевать океаническими течениями и ветрами-муссонами. Острову нужен был определённый процент птиц с активным магическим ядром. Сино кивнул, показывая, что дальше можно не объяснять: как и изменённая история нового правителя Запада, первый закон снял с магии религиозную стигму и перенёс её в правовое поле. Чародеи перестали ассоциироваться с богами и их наследниками и смогли создать самостоятельный общественный институт в противовес правительственному. История лишилась своего загадочного ореола древней трагедии. Вместо мудрых божеств, ведомых смертными эмоциями и пороками, остались живые птицы из плоти и крови, которым ничего не осталось, кроме как взойти на следующую ступень существования и оставить позади земное бремя, потому что того потребовала судьба. Пусть потерявший контроль над собственной силой, но изначально мудрый и справедливый создатель Острова превратился в обезличенное существо неземного происхождения, питавшееся своей паствой и жаждавшее лишь жертв да восхвалений. Никакая ревность никуда не свела своенравного тёмного павлина, отвергнутую дочь, никакая огненная орлица — точно, вспомнил он слегка отстранённо, Мал’ни, вообще-то, орлица, откуда ж они оба коршунов и ястребов-то взяли? — не бросалась грудью на защиту любимого отца. История одновременно стала ближе, будто не было сотен лет, разделявших Сино и жителей единого Острова. Правда, которую предложила ему Сунь’фо, впечатлила его сильнее, чем версия, которой учили в Академии. Подчас жестокая, отстранённая и расчётливо-прохладная, как сама Тёмная, она была, тем не менее, живой. Ничего личного в расколе не было — была необходимость идти дальше и были птицы, готовые рискнуть жизнями — своими, не чужими! — ради вступления в будущее. В мифе о единстве чёрного и белого, из осколков которого родились Запад и Восток, появилась логика. И вдруг Сино озарило. — Сунь’фо, — позвал он осторожно, перекатывая святые для Запада слоги на языке, шевельнул хвостом, когда последний слог сорвался с клюва. Тёмная отозвалась низкой задумчивой трелью. — Я знаю, ты пообещала, что я больше не буду заниматься делами разведки, и я тебе очень за это благодарен… — К делу. Попробовать стоило. Хотя чего он ждал? Рутх на лесть тоже никогда не вёлся, это даже с отцом через раз срабатывало. Сино шумно втянул воздух, заранее готовясь к отказу: — Я хочу поговорить с Хасау. У меня есть идея насчёт черни, возможное слабое место, я должен её проверить, — идея была связана не только с болезнью, но об этом Сино решил умолчать, чтобы не пускать всех по ложному следу. Под пристальным взглядом антрацитовых глаз божества кто угодно почувствовал бы себя неуютно, однако Сино испытал лишь лёгкое нетерпение. Глаза у Сунь’фо тоже были необычные: чётко очерченной радужки не было, вместо неё вились серебристые огни, которые то напоминали расширенные зрачки, то ложились переливами разных оттенков на чёрную поверхность, имитируя устройство обычного глазного яблока. Пляска лунного пламени завораживала, гипнотизировала, обвивала с лап до гребня невидимыми нитями. Казалось, огни пульсируют в такт биению спрятанного глубоко за перьями, кожей и плотью магического ядра. Сино погрузился в этот танец, чувствуя, как чужое внимание слегка холодит кончики крыльев. — Он безумен, — предупредила наконец Тёмная через какое-то время — могло пройти как три минуты, так и три часа. Сино легонько вздрогнул, очнувшись от транса, поморгал, пытаясь сфокусировать взгляд на словно расплывающейся в сумерках фигуре. — В какой-то момент он и сам заразился своим творением, — ах, отстранённо подумал Сино с уже привычным всплеском бессильной ярости внутри, вот и ещё один возможный источник болезни, а они-то головы ломали, откуда у них новые случаи, если озеро обеззаразили… — Всё так, как ты сказал в библиотеке: чернь действительно давит на мозг и действительно вызывает сильные галлюцинации. Мы были последние, кто видел его в относительно здравом уме. — И долго ему осталось? — спросил Сино, и сам неуютно поёжился, услышав, как холодно и безразлично прозвучал его голос. — По самым оптимистичным прогнозам — неделя, ваши операции там уже не помогут. Именно поэтому попрошу тебя не задерживаться. Оперативники не теряют надежды получить от него хоть какие-то сведения по сообщникам. Воздушный поток, соединявший Ханчао с остальным Западом, оставался неактивным, поэтому преступника держали в одном из домов на самой окраине деревни, формально никем не заселённом. Поменявшись в госпитале местами с Рутхом, Сино последовал за Сунь’фо, которая в секунду между его пятым и шестым шагами из тёмного павлина превратилась в хорошо знакомую серую цаплю. Да, Сино теперь знал правду и даже в какой-то мере примирился с ней, но сердце всё равно предательски дрогнуло, когда Вирр глянула на него со знакомой тёплой насмешкой во вновь побагровевших смертных глазах. И как он раньше не замечал эту аметистовую тень на её перьях? Еле видную, словно легко-легко фиолетовым пигментом посыпали, каким иногда расписывали перья актёры на карнавалах… Как раньше не замечал уверенный разворот плеч и величественную осанку, выдававшую птицу, которая привыкла всегда стоять с идеально ровной спиной, чтобы не подворачивался хвост? В невысоком подвале дома, в четырёх на вид обычных стеклянных стенах, простиравшихся от землистого пола до каменного потолка, в крохотном и явно наспех собранном гнезде свернулся калачиком Хасау. Ничего не осталось в этой постаревшей и измождённой птице от суматошного деловитого библиотекаря, каждого посетителя встречавшего улыбкой и носившегося туда-сюда по безликим стеллажам юркой монохромной молнией. Ничего не осталось в нём и от безумца, швырявшего в них белым и чёрным пламенем вперемешку, рассуждавшего о жизни и смерти с невыносимой самоуверенностью в холёном голосе, всадившего нож в грудь собственному божеству. Теперь это был просто старик, выжатый досуха своей истошной верой и созданным его же крыльями чёрным чудовищем. Белки его глаз были подёрнуты хорошо знакомой тёмной плёнкой. — Хасау, вы слышите меня? — Он за тобой, — прошептал ткач еле слышно. Ниточка тёмной слюны свисала с края его клюва, — я вижу его тень, я знаю, он на пороге. Он здесь, он в черноте ночи, он в белизне утра… Сино бы испугаться, хотя бы занервничать. Но он не чувствовал ничего, кроме усталой пустоты и усталого же раздражения. Еретики вели заведомо проигранную войну непонятно с кем, непонятно ради чего. Распутать эту паутину ложных убеждений он не мог. А вот тем, кто лежал в его госпитале и боролся за каждый вдох, помочь ещё можно было. Собственно, за этим он сюда и пришёл. — Давайте поговорим о магии, Хасау, — сказал Сино. Как всё изменилось с их последнего разговора: теперь он медленно ходил вдоль стеклянного барьера, спокойный и сдержанный, а Хасау следил за ним лихорадочно мерцающими в полумраке больными глазами. — Сейчас условный магический импульс Запада при столкновении с магическим импульсом Востока бесцельно аннигилирует и иссякает в ничто. Так было не всегда? — В буре нет деления на чёрное и белое. Буря есть суть всего. Буря всеобъемлюща. Буря едина… — И чернь тоже? Безумец осёкся, остатки разума блеснули в полуслепых глазах. Сино сжал клюв, проклиная свою нетерпеливость. Ещё не хватало, чтобы Хасау занервничал и отказался говорить, пытаясь спасти хоть какие-то тайны своей веры. — Могущество Краун’ко нам больше неведомо. — Нараспев произнёс Сино, неотрывно глядя на жалкий ком перьев на полу. Правда, рассказанная Сунь’фо, теперь стала и его оружием тоже. — Поэтому мы не можем понять ваше творение. Всеми силами он гнал малейшие ноты неуверенности из своего голоса, заставлял себя утверждать, а не спрашивать, подобно театральному актёру притворялся, что, как и тогда в библиотеке, им обоим уже всё известно, просто как два красноречивых, образованных собеседника они продолжают свой танец намёков и загадок, подводят его к красивому финалу, точно к откровению. Слава стеклянному барьеру, глушившему голоса, потому что, не будь этой обманчиво слабой преграды, Хасау без труда бы услышал, как колотится его сердце. — У вас в крыльях лишь осколки, — процедил ткач с насмешливым презрением. — Вы словно дикари, разрушившие дворцы великого народа и живущие в их руинах. Мы совершенны, паства истинного бога, и чары наши далеко за пределами вашего понимания. — Потому что вы свободны от предрассудков, — поддакнул Сино и спрятал задрожавшие перья в широких рукавах мантии. Краем глаза он поймал прохладный сумеречный отблеск на самых кончиках маховых, и странное спокойствие окутало его. — Потому что для вас нет омеги и альфы… — …Есть только Краун’ко, — на выдохе закончил Хасау. Он нашёл в себе силы выпрямиться и посмотреть на Сино с поднятой головой. — Я же говорил, вы способный юноша, Сино. Вы пришли сюда за правдой? Его бредни Сино пропустил мимо ушей, охваченный лихорадочной надеждой. Будь у него больше времени, сверился бы с расчётами. Пришлось бы покопаться, но все письма Зитци, где они, нарушая тройку международных законов и рискуя загреметь на пожизненное, обсуждали возможность применения сияния для работы с чернью, он точно сохранил, пусть идея себя не оправдала. Ничего, ещё оправдает!.. Они, конечно, тоже молодцы, два еле оперившихся дурака с нулевой практикой, по очереди каждой сущностью ударить сообразили, а почти одновременно — с минимальной допустимой паузой, чтобы не сработал закон бинарности, — нет, это оказалось недостаточно очевидным. — Я не одолею чернь магией Запада, верно? — тихо и якобы сломленно спросил Сино, повесив голову и скорбно изогнув шею. Поведись, молил он про себя, не рискуя поднимать глаза. Посмотри, я в отчаянии, я на самом краю, меня так легко столкнуть в вашу веру, доломать окончательно… — Нет, дорогой доктор, — почти с отеческой мягкостью, от которой горький ком отвращения встал у Сино в горле, ответил Хасау. — Вы не одолеете чернь никогда. Ваша так называемая богиня лишила вас всякой надежды задолго до вашего рождения, в своём слепом эгоизме разделив единый Остров и его магию на Запад и Восток. Да. Это было всё, что Сино хотел от него услышать. Он вскинулся, ещё отыгрывая сухой остаток своей роли: изумлённый, доверчивый мальчик с лунной душой. Хасау смотрел на него с хищным ожиданием… …которое однако очень быстро превратилось в непонимание. Сино широко улыбнулся: — Вы правы. Вы абсолютно правы, Хасау. Глупая радость клубилась в горле, трещала, точно он проглотил кислую шипучку. Радость — и вместе с ней подступающее удовлетворение от правильно решённой задачи и облегчение, какое настигает, когда в собственном конспекте читаешь ту же самую формулировку, которую только что написал на экзаменационном листе. Да, будет нелегко, придётся много договариваться, но это будут уже не его заботы. У него появится лекарство. Чернь можно победить. — О чём вы, Сино? — но тщетно Хасау попытался вернуть себе контроль над ситуацией, добавив в голос снисходительной усталости, точно родитель, разговаривающий с линяющим птенцом. — Я один действительно не одолею чернь. Ни-ког-да, — подтвердил Сино, готовый хоть с апломбом расписаться в собственном бессилии, лишь бы задеть побольнее. — Но знаете, вы ведь и сами виновны в том же, что поставили в упрёк мне. Вы слишком категоричны, Хасау, — зрачки ткача судорожно расширились, и Сино понял, что всё сделал правильно. — Моя магия не так сильна в сравнении с вашей, это верно. Он вспомнил формулу Зитци, осторожную и энергозатратную, и свёл перья правого крыла. Пламенный, обжигающий свет разгорелся над его крылом, его жидкие сияющие капли упали в землю, с шипением прожигая утоптанный пол. В плечо стрельнуло болью — это Бездна потянулась по капиллярам к кончикам перьев, готовая разрушить до основания противоречащую ей сущность. Сино перенаправил её раздражённую энергию и соткал густой клуб дымчатой темноты над левым крылом, и свёл крылья так близко, как только мог. Две противоположности огрызались друг на друга, рвались навстречу, чтобы столкнуться и исчезнуть в пустоту с мощным энергетическим взрывом, который наверняка похоронил бы их под завалами. Однако Сино держал твёрдо, и расколотая магия лишь недовольно гудела перед его горящими глазами, то согревая, то охлаждая разреженный воздух в подвале. — Но закон бинарности, который вы так ненавидите, срабатывает только в том случае, если противоположные импульсы направлены друг против друга. А зачем мне задавать им это направление? Есть же чернь! И Сино самыми кончиками перьев коснулся стеклянного барьера. На секунду ему показалось, что он всё-таки ошибся расчётом энергии и импульсы всё-таки среагировали. В следующий миг гудение резко смолкло — и он остался с пустыми крыльями, которыми сильно упёрся в стекло, чтобы не упасть. Ядро внутри неприятно дрожало, как иной раз дрожали лёгкие после долгого выматывающего полёта, хорошенько вспугнутое столь близким общением с сиянием. Что-то ему подсказывало, что этим несомненно эффектным жестом исцеления придётся и ограничиться. Колдовать будут минимум два чародея, и каждый через лампу, устало планировал Сино — надо же его беспокойному разуму было хоть чем-то заняться, пока не перестала кружиться голова и колоть сердце. Наконец он нашёл в себе силы встретиться взглядом с пленником стеклянной клетки, в хрупкое тело которого и послал расколотую магию. Хасау смотрел на него не отрываясь. Ни следа маслянистой плёнки не осталось на поверхности его широко распахнутых глаз. И когда он увидел в стекле своё бледное отражение, его непонимание наконец сменилось отчаянием. — Ваш бог не заберёт вас, Хасау, — сказал Сино. — Он никого больше не заберёт. Из последних сил оттолкнувшись от стекла, он развернулся, хлестнув по клетке хвостом, и вышел прочь из подвала.