Пелин Султан. Осенняя роза Османов

      Солнце уже заходило за крыши старого дворца, окрашивая его купола в розовый и рыжеватый оттенки. Зелёная растительность дворца создавала в саду уют, а так же скрывала от посторонних глаз медленно шедших рядом двух молодых девушек. Та, что была пониже, шла напряжённо сминая край ярко-синего плаща, отделанного лисьим мехом. — Я до сих пор не пойму поступка сестры, Махпейкер, — говорила Хатидже Слутан, не глядя на сестру. — Зачем она поехала в Стамбул, да ещё и оскорбила Повелителя, отправив себя на верную смерть? Что Зелеха пыталась доказать нам? — Она хотела высказать ему то, на что не решилась бы мама, — задумчиво ответила Махпейкер. — Она так похожа на покойного отца своим взрывники характером, что не видит происходящих разрушений. Аллах да упокоит душу её. — Аминь, — прошептала Хатидже и погрузилась в одной ей свойственную странную задумчивость. Девушка почти не слушала слов сестры, думая лишь о матери и покойной Зелехе, которая, казалось, следовала за ней по пути. С самого детства маленькая Хатидже была привязана к старшей сестре, постоянно следуя за ней по пятам и расспрашивая её о чём-то, иногда до смерти надоедая Зелехе. Махпейкер же была далека от двух сестёр — она постоянно была подле матери, то ли в силу того, что между Зелехой и Хатижде разница была всего в два года, а со старшей сестрой почти в пять лет, то ли из-за любви Махпейкер к матери и дворцовым интригам, в которых не участвовали младшие… В любом случае мировоззрения двух младших сестёр были схожи, и именно поэтому они сошлись.       Часто Махпейкер сталкивалась с осуждением от Пелин Султан, упрекавшей её в излишней активности, в том, что она стала ещё большей интриганкой, чем была сама госпожа, в том, что она влюбилась в дворцового конюха Явуза агу, который был одним из лучших в конюшне дворца… Кстати, Явуз ага тоже испытывал к ней нежнейшее чувство, и часто дарил ей розы, когда госпожа выходила в сад рано утром и без охраны. Это была самая первая и последняя любовь Махпейкер, которую так безжалостно убила дочка Халмие — Нур Султан, приказавшая до смерти высечь бедолагу за то, что тот неверно подковал её коня. В тот день никто не понимал, почему на прекрасном лице Махпейкер не было видно ни одной эмоции, а она, узнав о смерти возлюбленного, даже хотела принять смерть, выпив найденный у матери под подушкой яд, но вовремя пришедшая Амине калфа остановила её.       Солнце всё угасало, и вечернее тепло как рукой сняло, и только сейчас Хатижде поёжилась от холода. Девушка заметила, что сестра, кутаясь в плащ, уже собирается идти ко дворцу и окликнула её. — Ты уже уходишь? Я думала, что мы останемся ещё, — печально сказала госпожа, опуская ресницы. Махпейкер остановилась и подойдя к сестре, странно заглянула ей в лицо. — Мы и так больше положенного на улице гуляем, Хатижде! Мама уже давжды посылала Амине калфу к нам, чтобы нас позвать. Что с тобой? Почему ты грустная? — Я думаю о нашей судьбе, сестра! Неужто мы так и увянем тут, в старом дворце совсем одни? Неужели я никогда не полюблю того, кто сможет растопить моё сердце? — воскликнула Хатидже, глядя в карие очи сестры, что внимательно слушала её. — Ты-то испытала любовь. Я не забыла твои свидания с Явузом агой, — добавила она уже тише. Старшая госпожа лишь грустно вздохнула и подняв голову к темнеющему небу, стала рассматривать медленно плывущие по нему облака. Девушке даже показалось, что она видит на небе лучезарно улыбавшегося Явуза, который как бы говорил ей: не бойся, я всегда с тобой, гляжу с неба на тебя, но ничем не могу помочь. — Я думала, что никто не знает о наших отношениях, но, видимо, недооценила тебя, сестричка, — с горькой усмешкой сказала она и обняла Хатижде так крепко, что так не могла вырваться. — Зелеха тоже была в курсе? — Очень многие ваши встречи в саду мы устраивали, — хихикнула младшая, отрываясь от неё. — Мы часто отвлекали стражу, маму и отца на себя, чтобы ты незаметно к нему. Мы не были так счастливы, так что мы решили сделать счастливой тебя, Махпейкер! И как видишь, ты была влюблена.       Махпейкер грустно улыбнулась и снова взглянула на небо: оно стало ещё темнее, такое же, как и ткань платья её матери в день похорон отца, как глаза сестры Зелехи, которая пожертвовав жизнью, высказала новому султану всю ту боль, которая терзала всю из семью, как вода в колодце, подле которого она стояла и говорила с Явузом, как цвет обоев в её собственной комнате во дворце Кютахьи, как море, на которое она иногда смотрела в Стамбуле, стоя подле деда Сулеймана и слушая его рассуждения о жизни… Перед глазами девушки пролетела в этот миг вся жизнь, такая весёлая и бурная, как ей тогда казалось, а то, что происходило с неё сейчас, трудно было назвать жизнью. Это было лишь жалким существованием, которое они с матерью и сестрой вынуждены волочить неизвестно до каких пор… Мать, которая всегда готова была дать им совет, сейчас тоже бездействовала, скрывая боль под маской безразличия. Но госпожа хорошо знала мать, понимая, что пока Пелин Султан жива, она сможет бороться всеми способами, и ещё она знала одно: её мать обязательно отмстит за всё, что было ей причинено Селимом и Нурбану, за смерть отца, сыновей, дочки… Даже за саму себя и право всё еще называться госпожой, Пелин Султан Хазретлири, супругой покойного Шехзаде Баязида.