Будь со мной

      Я просыпаюсь от того, что кто-то включает в комнате лампы, и резкий свет бьет в глаза даже через закрытые веки. Я поднимаю голову, вдыхаю легкий аромат духов и, еще до того, как открыть глаза, знаю кого увижу.       — Доброе утро, Маргарита Игоревна.       — Доброе.       Я поднимаюсь с кровати, она вставляет в уши дужки стетоскопа. Такого же красного, как ее ногти. Холодный метал двигается по моему телу, пока я размеренно дышу.       — Ложись, еще живот посмотрю.       Понятия не имею, зачем ей это понадобилось, но покорно ложусь. Сердце пропускает удар, когда она касается моей кожи. Не холодный стетоскоп, а ее теплые руки. Даже без перчаток.       — Температура есть? — спрашивает она, я пожимаю плечами и чувствую, как ее ладонь опускается на мой лоб. Сердце совершает очередной кульбит. Ладно, может и совсем не другом я хочу быть.       Она качает головой и выходит из палаты, и я, повалявшись еще пять минут, тоже покидаю комнату и иду умываться. Пока чищу зубы, опять минут на пять залипаю на воду. Пора уже с этим завязывать. Но от чего-то, глядя на поток, неизменно впадаю в транс, и все попытки остановиться катятся в тартарары. На этот раз из оцепенения меня выводит грохот за дверью и звук бьющегося стекла. Затем слышатся шаги и громкие голоса. Что там у них происходит?       Быстро сплевываю зубную пасту, вытираю лицо полотенцем и распахиваю дверь. Первое, что я вижу: разлетевшиеся по полу осколки и свежую кровь. Рядом стоит санитарка с порезанными руками, которая как-то умудрилась разбить неизвестно откуда взявшуюся вазу. Ну, точнее, непонятно, как она порезалась, ведь с вазой и так все понятно: чтобы разбить, даже стараться особо не надо.       Потом замечаю бегающий туда сюда медперсонал и в завершение сползающую по стенке Маргариту Игоревну. Бледная, как смерть, она сидит у стены, жадно хватая ртом воздух. Ее трясет, я даже отсюда вижу, насколько силен тремор ее рук, когда она закрывает ими лицо.       Медсестры и санитарки бегают вокруг нее в замешательстве, периодически начиная орать друг на друга. У одной я вижу в руках корвалол, у другой — нашатырь. Они явно хотят помочь, но совершенно не понимают, что происходит. Тоже мне медики. Даже становится смешно.       На минуту меня тоже парализует паника. Потому что я понимаю. Потому, что с первого взгляда узнаю симптомы, с которыми боролась столько лет вместе с другим человеком. Слишком долго. Но я быстро заталкиваю ее поглубже. У нас договор: если паниковать, то только когда никто не видит.         — Хватит. Успокойтесь. От криков только хуже, — паника никогда не помогает, это я точно знаю. Все люди, кроме самой педиаторши, оборачиваются ко мне. Неуютно идти под их взглядами, но хоть заткнулись, и на том спасибо. Пользуясь тишиной и всеобщим вниманием, отдаю еще один приказ: — Лучше уберите осколки и обработайте женщине руки. Тут же ловлю на себе недовольные взгляды и слышу, как кто-то что-то недовольно бурчит себе под нос.       Кажется, мое командование устраивает тут далеко не всех. Но кто-то, к счастью, наконец соображает, что я говорю разумные вещи, и тащит бинты.       Я опускаюсь на колени рядом с женщиной и беру в свои руки ее ладони. Они нереально холодные.       — Все хорошо. Все хорошо, — тихо и максимально спокойно говорю я, глядя в заплаканные глаза и растирая ледяные пальцы. Она делает судорожный вдох. — Дышите. Вместе со мной. Вдох. Выдох, — я проделываю эту процедуру сама и выжидающе смотрю на нее. — Давайте, вместе. Вдох, — женщина смотрит на меня сквозь пелену слез, но все же вдыхает. — Хорошо. Выдох.       Несколько раз повторяю одно и то же, пока не убеждаюсь, что она дышит уже спокойнее.       — Можете встать?       Маргарита неуверенно кивает, и я помогаю ей подняться.       — Помогите. — Говорю я медсестре, замершей у противоположной стены. Она тут же подлетает, подхватывает женщину под другую руку, и мы медленно идем в ее кабинет.       Усаживаем ее на диван, я укрываю пледом, найденным на спинке. Медсестра замирает у дверей.       — Вы можете идти, я с ней посижу.       Я поднимаю не нее глаза и ловлю недоверчивый взгляд. Удивленно выгибаю бровь. Серьезно? А ничего, что я оказалась единственным человеком во всем отделении, который смог ей хоть чуть-чуть помочь? Настойчиво продолжаю буравить женщину взглядом до тех пор, пока она, наконец, не сдается и не уходит, закрыв за собой дверь.       Я сажусь рядом с Маргаритой Игоревной, ее взгляд на мгновение застывает на мне, а затем она кивает на свою сумку. Я удивленно подаю ее ей, но руки женщины все еще слишком сильно дрожат, чтобы сделать что-либо. Поэтому, забрав сумку, сама раскрываю ее, гадая, что могло ей понадобиться.       — Что вы хотели?       — Таблетки, — еле слышно отвечает она.       Хорошо бы еще сказать какие. Но как только замечаю на дне пластинку транквилизатора, все сомнения отпадают. Протягиваю Маргарите таблетки и воду из кулера.       — Спасибо.       — Не за что, — я обнимаю ее за плечи и бурчу под нос какую-то старую мелодию, тихонько повторяя, что все хорошо.       Минут через пятнадцать Маргариту Игоревну перестает трясти, и она засыпает у меня на плече.       Усмехаюсь своему отражению в зеркале и представляю, что мы сидим тут не после ужасного панического приступа, а после долгого разговора по душам. Кажется я схожу с ума. Как можно наслаждаться моментом, когда человеку плохо? Эгоистка. Ругаю себя, но ничего не могу поделать. Интересно, что же все-таки с ней случилось? Как жаль, что я не видела начала атаки. Пытаюсь понять хоть что-то, но окончательно захожу в тупик. Если это психическое расстройство, то я не понимаю, почему она работает в больнице. Да к тому же люди вокруг явно ничего не знали, значит это случилось впервые, по крайней мере на работе. Но она таскает с собой транквилизаторы, значит знает, что такая возможность есть.       Окончательно запутавшись, закрываю глаза, вдыхая аромат этой загадочной женщины. Провожу рукой по ее волосам. Подумать только: эта женщина — врач, она помогает людям, возможно даже спасает их. Сейчас она выглядит такой слабой и беззащитной, ей самой нужна помощь. Сильнее сжимаю ее в объятьях. Она так похожа на мою сестру.       Гоню прочь грустные воспоминания: сейчас я точно не выдержу этого. Глубоко внутри нарастает паника, напоминает о нашем уговоре: сейчас уже никто не увидит.       — Нет, — шепчу я одними губами и сильнее зажмуриваю глаза. Не плакать. Не смей. Ты должна быть сильной. Не ради себя, а ради той, что спит у тебя на плече. И той, что занимала это место раньше.       — Нет. Позже, — повторяю я увереннее. Слишком громко. Врач поднимает голову, и мне приходиться выпустить ее из объятий.       — Что произошло? — спрашивает она, потирая глаза.       — Не знаю. Похоже на паническую атаку, — отвечаю я, качая головой. — Очень сильную.       В ее глазах мелькает ужас, и на минуту мне кажется, что у нее сейчас опять начнется приступ, но она берет себя в руки.       — Что ты им сказала? — Медсестрам? — переспрашиваю я. — Ничего. Мне было не до этого.       — Спасибо. Чаю хочешь?       Наверное, стоит отказаться, так будет тактичнее и правильнее. Надо уйти, ведь помощь уже не нужна, ровно как и мое присутствие здесь. Но я так хочу побыть рядом с ней еще хоть пару минут, что просто не могу ответить нет.       — Хочу.       Маргарита Игоревна щелкает выключатель на электрическом чайнике и достает чашки.       — Сахара нет, извини, — говорит она, протягивая мне чашку. — Можешь попросить в столовой.       Я качаю головой: уже давно не пью сладкий чай, и делаю глоток. Горло обжигает приятная горечь, а в голове так и крутится вопрос, который я все никак не решаюсь, и меня опережает стук в дверь.       Черти.       Почему нельзя просто оставить нас вдвоем?       Маргарита Игоревна, извинившись, выходит к медсестре, оставив меня наедине с собственными мыслями и чашкой чая.       Я смотрю на фигурку в зеркале: маленькая, непривычно худая — за пребывание в больнице я потеряла пять килограмм — с синими кругами под глазами и бледными, почти белыми, губами. И это приведение правда рассчитывает, что такая женщина, как Ровенская, обратит на нее внимание?       Дверь, скрипнув, впускает Маргариту обратно.       — Спрашивала, как я себя чувствую, — говорит она, и в ее голосе проскальзывают грустные нотки.       Я выжидающе смотрю на женщину.       — Сказала, что это побочное действие лекарства, — она пожимает плечами. Как все просто.       — А на самом деле? — спрашиваю я наконец.       — Не знаю.       Ну да, конечно. Внутри закипают злость и обида.       — Люди не носят в сумке транквилизаторы просто так, — говорю я сквозь зубы. Она мнется, не зная, что придумать. Это раздражает еще больше. Ненавижу, когда мне врут. — Могли бы просто сказать, что не хотите говорить об этом. Но не надо мне врать.       С грохотом ставлю на стол чашку с недопитым чаем и ухожу, стараясь не сильно хлопнуть дверью.       Почему все всегда врут? Почему вокруг одна сплошная ложь? Я злюсь слишком сильно, чтобы мыслить здраво.       Прихожу в себя уже в палате: в руках сжатое одеяло, на полу разбросанные книги. И только теперь понимаю: зря я с ней так. У всех свои проблемы, и неудивительно, что Ровенская не хочет делится ими со мной. Я просто девчонка, а она взрослая женщина, которая ни перед кем не должна отчитываться. Особенно перед ребенком, не умеющим держать себя в руках. В который раз моя несдержанность выходит мне боком: теперь она наверняка на меня обидится. Почему, черт возьми, нельзя сначала подумать, а потом делать? Надо извиниться. Только вот смелости сделать что-то хорошее, как обычно, не хватает.       В какой-то момент я даже дохожу до кабинета Маргариты Игоревны, но вместо того, что бы постучать, помявшись у двери, иду в столовую на обед. Суп в меня не лезет и дело, к сожалению, не в том, что вкус у него, мягко говоря, никакой. Нет, это невыносимо. С шумом встаю из-за стола и быстро выхожу из столовой. У ее кабинета замираю. Мысленно приказываю себе: стучи.         — Можно? — она отрывает глаза от бумаг, бросает на меня секундный взгляд и снова возвращается к работе. Не дать, не взять — снежная королева. Я все же вхожу.       — Маргарита Игоревна извините меня. Я не должна была…       — Ничего, — спокойно, даже слишком, говорит она и откладывает бумаги. — Извини, мне уже пора.       Она переобувается и натягивает короткую черную куртку. И как ей только не холодно? Мне же ничего не остается, как выйти из кабинета вместе с женщиной и осознавать, что меня буквально выставили за дверь.