***
Было пять минут пополудни, когда Хаус вновь очутился в кабинете заведующего. Тот сидел за столом, переплетя пальцы рук, и, стоило ему войти, посмотрел с таким видом, будто знал наперед, что услышит, и уже готовился ответить «нет». Подавив дурное предчувствие, Хаус уселся в кресло напротив. — Вы что-то хотели? — холодно осведомился заведующий. — Да. Принес повинную. В двух экземплярах, как вы и просили. — Хаус положил на стол два листа бумаги, исписанных мелким заковыристым почерком, где довольно вежливо и деликатно объяснял, почему и в чем был неправ. — Прекрасно, — холодно отозвался Бишоп. — Что касается родственников мальчика, то с ними вопрос закрыт. Они отозвали свой иск. Но лично я сильно сомневаюсь, что ангину, которую вы диагностировали их сыну, можно вылечить тем, что вы ему прописали. В другой ситуации я бы инициировал служебное разбирательство, но сейчас у меня нет на это ни времени, ни желания, так что оставлю это на вашей совести. — Должно быть, произошло недоразумение, — пожал плечами Хаус. — Должно быть, — процедил Бишоп. — Если это всё, что вы хотели… — Не совсем. — Хаус достал из кармана халата ещё один лист бумаги и положил его на стол поверх предыдущих. — Я хочу, чтобы вы поставили здесь свою подпись. Заведующий быстро пробежал глазами по бланку. — И как это понимать? — спросил он, хмурясь. — Это направление на рентген. — Это я и без вас вижу. Но, кажется, вы забыли, что я запретил вам вмешиваться в лечение мистера Поттера. Он не ваш пациент. И вы не имеете права назначать ему какие-либо процедуры или выписывать направления на них от своего имени. Кроме того, — он бросил на него выразительный взгляд поверх стекол своих очков, — нет никаких оснований назначать повторный снимок в такой короткий срок. — Да ладно, это же просто рентген, — раздраженно фыркнул Хаус. — Это не смертельно. Он получает такую же дозу радиации в месяц от какой-нибудь микроволновки. — Тем не менее, назовите хоть одну причину, по которой я должен дать вам своё согласие. Не считая вашего предвзятого отношения к доктору Миллеру, разумеется. Хаус подался вперед, глаза его хищно сузились. — Миллер ошибается, и мы оба это знаем. — Серьёзное заявление, — холодно усмехнулся доктор Бишоп. — В чём заключается суть вашей претензии? Для обвинения в халатности должны быть веские основания. У вас они есть? Или вы считаете, одного снимка и лабораторных анализов недостаточно для верной постановки диагноза? Может быть, вы владеете некими тайными методами диагностики, недоступных нам, простым смертным? Я откровенно в этом сомневаюсь. Позвольте напомнить, что вы и сами днем ранее выписали ошибочный рецепт. — Он откинулся в кресле, явно наслаждаясь выражением беспомощной злобы на лице Хауса, а затем наклонился так близко, что тот почуял исходящий от него запах — едва ощутимый, терпкий, горьковатый аромат. — Я могу понять вашу заинтересованность в этом случае. Но повторюсь: Гарри Поттер не ваш пациент. — Нет, — резко ответил Хаус. — Нет, вы не можете понять, почему я так заинтересован в этом случае. Вам плевать, что с ним будет, как только он покинет стены этой больницы. Вы не возьмете на себя ответственность за всё, что случится после. А последствия могут быть самыми непредсказуемыми! — Прогнозирование последствий не входит в мои полномочия. Я не прорицатель. Впрочем, как и вы. Хаус резко встал из кресла, испепеляя заведующего взглядом. — Совершенно верно, — отчеканил он. — Вы не доктор, а обычный менеджер. Вы продаете и покупаете так легко, что клерки на Уолл-стрит могут вам только позавидовать! Доктор Бишоп тоже поднялся. — Вы забываетесь, доктор Хаус! Умерьте тон. Я отвечаю за всех людей в этой больнице. Сохранность их жизней — моя прямая обязанность. — Тогда почему вы так упорно не хотите спасти одну из них?! В кабинете повисла звенящая тишина, и Хаус весь напрягся в ожидании очередного выговора, но, к его удивлению, этого не произошло. Доктор Бишоп молча опустился обратно в кресло. Несколько секунд он глядел прямо перед собой, не мигая, словно забыв о его присутствии. Затем медленно выдохнул и перевел взгляд на Хауса. — Надеюсь, вы знаете, что делаете, — сказал Бишоп, ставя размашистую подпись на бланке. — Но имейте в виду, если рентген ничего не покажет, мальчик отправится домой, несмотря на любые знаки протеста с вашей стороны.***
День казался бесконечно долгим. Гарри прокручивал в голове разговор с доктором Хаусом и думал о том, что это был первый взрослый, который воспринял его как нормального человека. Разумеется, в глубине души Гарри всегда был уверен, что он абсолютно нормальный, но верить в это с каждым годом становилось всё трудней. В том числе, благодаря стараниям его чудных родственничков, что денно и нощно твердили: ему прямая дорога в школу Святого Брутуса, где учится лишь всякий сброд, у него дурные гены, плохая наследственность, и нет никаких шансов, что из него когда-нибудь выйдет приличный человек, и так далее, и тому подобное. Он слышал это так часто, что почти привык. Когда принесли обед, Гарри притворился спящим. А потом и вправду задремал и проснулся только под вечер, когда хмурое небо наконец прояснилось, а над городом заиграл красками нежно-розовый закат. Когда медсестра принесла ужин, он как раз любовался небом, сидя на подоконнике. — Когда меня выпишут? — спросил Гарри, без особого аппетита ковыряя вилкой спаржевую фасоль. — В среду, — сказала медсестра. — Доктор Миллер считает, твоему здоровью больше ничего не угрожает. — А доктор Хаус тоже так считает? — ни с того, ни с сего выпалил Гарри. — Хаус? — удивилась медсестра. ─ Почем я знаю. Меня лично его мнение не очень интересует. — Он вам не нравится? — Он янки[1], и этим всё сказано, — фыркнула она. — Хитрый, наглый, заносчивый. Как и все они. Он может говорить, что угодно, но ты никогда не узнаешь, что у него на уме. Янки никогда не делает ничего просто так, уж поверь. — Она вдруг встрепенулась, поняв, что сболтнула лишнего. — А ты чего спрашиваешь? — Да так, — пожал плечами Гарри. Медсестра наградила его недоверчивым взглядом, но ничего больше не сказала. Когда она ушла, Гарри ещё долго обдумывал её слова, вспоминая всё, что слышал о янки от дяди Вернона и других взрослых, но так и не понял, почему же их все так не любят. Доктор Хаус не показался ему наглым и уж тем более заносчивым. Поужинав, Гарри вновь забрался на подоконник. Панорама ночного города завораживала. Он бывал в Лондоне и раньше, но сейчас впервые видел его в ночное время суток. Мостовые блестели от влаги, от колес машин, снующих туда-сюда, поднималось испарение, на обочинах загорались первые звездочки фонарей, освещая дорогу многочисленным пешеходам, — каждый из них спешил куда-то по своим делам. Гарри глядел на них и думал о том, как могла бы сложиться его судьба, будь родители живы. Эти мысли никогда не приносили ему ничего, кроме горечи и сожаления об утрате, но сейчас, посреди огромного мегаполиса, среди миллионов незнакомых людей, он вдруг в тысячу раз сильнее ощутил свое одиночество. У него не было прошлого, а будущее представлялось слишком далеким и туманным — беспросветным лабиринтом одинаковых серых дней, из которого не было выхода.***
Мячик взмывал то вверх, то вниз. Отбиваясь от стены напротив, молниеносно возвращался обратно, падая точно в руки своему владельцу, и тут же снова пускался в полет, брошенный одним мягким, но уверенным движением кисти. Хаус запускал маленький резиновый мяч снова и снова, даже не глядя на него, полностью погруженный в свои размышления. Бишоп дал добро на рентген. Мальчишку отправили делать снимок. Снимок оказался чист. Рентген ничего не дал. Получается, результаты анализов — не подделка, а реальность. Невероятная — да. Но вполне осязаемая. Впрочем, он бы солгал, если сказал бы, что ожидал чего-то другого. Определенно, существовало другое, разумное объяснение этому феномену, и он обязательно вскоре его найдет. Теперь Хаус почти не сомневался: мальчишке дали некий сторонний препарат, оказавший на его организм поистине сногсшибательный эффект. Но зачем это было нужно? Конечно, можно было предположить, что лечение этим препаратом входит в некую экспериментальную программу, или же его применили в рамках клинических испытаний, но, насколько ему было известно, родственники мальчика не подписывали согласия на подобное лечение, да и ни в каких экспериментальных программах (по крайней мере, законных) их клиника не учавствовала. Значит, это было сделано по чьей-то личной инициативе, а в добрых ли целях или со злым умыслом, — это уже неважно. Вопрос в том, кто мог решиться на подобное, в нарушение всех правил врачебной этики? Доктора Миллера, после недолгих раздумий, Хаус исключил. Конечно, Миллер редкостный болван, но не настолько же, чтобы заниматься подобной самодеятельностью на работе. Сам он, естественно, не вводил мальчику ничего сомнительного и незаконного. Тогда кто? Хаус раздраженно швырнул мяч об стену. Не поймал. Мяч перелетел через его плечо, звучно шлепнулся на пол и покатился к двери. Он смерил его долгим задумчивым взглядом. А что, если он ищет не там? Совсем не обязательно, что за этим всем стоит кто-то из персонала больницы. Возможно, в палате были и посторонние. Проклиная себя за то, что не подумал об этом раньше, Хаус спустился вниз, подошел к сестринскому посту и попросил у дежурной сестры журнал регистрации. Найдя номер нужной палаты в записях, он быстро определил, что вчера у мальчика было два посетителя. И это была не чета Дурслей, а некие «М-с Фигг» и «М.Родблад». Причем, приходили они в разное время. — Кто это? — спросил Хаус у откровенно зевающей медсестры. Та лишь мельком взглянула на записи. — Вы думаете, я помню каждого, кто входит в эти двери? — пожала она плечами. — У меня здесь толпы таких ходят, с утра до ночи. — Но не все же идут именно в эту палату. — Постойте-ка. — Медсестра снова взглянула в журнал, уже с интересом. — Это палата, где лежит тот мальчик? Тот самый, которого вы спасли? — Всё верно. Зови меня Супермен, — вяло отшутился Хаус. — Что же вы сразу не сказали? Да, теперь я, кажется, припоминаю. К нему приходила женщина. Такая… неприятная. От неё несло квашеной капустой[2] и ещё бог знает чем. — Медсестра поморщилась, очевидно, вспомнив этот «аромат». — Сказала, что она — близкий друг семьи. — А второй посетитель? — Какой-то старик. Настоящий такой, с бородой. — Она хихикнула. — Как Санта. — С бородой? — переспросил Хаус, ощущая, что мысли цепляются за обрывки каких-то воспоминаний. Едва уловимых, неясных, смутно проступающих сквозь плотную пелену забытия. Почему-то он не мог вспомнить… хотел, но не мог… «белая, как молоко» Он видел старика, выходящего из палаты. Столкнулся с ним в дверях, когда тот… приходил, чтобы… А его борода… Он сразу подумал про Гэндальфа Белого[3]. На старике был белый халат. Белый халат… и белая борода. — Это был медбрат? — А? — непонимающе моргнула медсестра. — К нему заходил кто-то из медбратьев? — требовательно повторил Хаус. — Доктор? Лаборант? Может, санитар? — Я не понимаю… Хаус остановил её движением руки. — Неважно. Спасибо. Вы очень помогли. Он направился в свой кабинет, продолжая задаваться вопросами. Кто был этот загадочный посетитель? Почему на нём был медицинский халат? И главное — почему он не может вспомнить его лица?