Эффект волшебника

      На Лондон мягко спускались сумерки. Хаус возвращался домой. Он всегда шел пешком до Уонсуэрта[1], где снимал небольшую квартирку, потому что ненавидел лондонское метро, а ещё потому, что пешие прогулки помогали ему упорядочить мысли в голове.       Денёк выдался просто кошмарный. Изрядно вымотавшись на работе и взяв обещание с Майерза подменить его на дежурстве, Хаус почти три часа трясся в автобусе, среди полчищ шумных студентов и школьников, рыночных торговок с необъятными баулами, странных парней с подозрительными лицами и прочего неприятного контингента, чтоб наконец попасть в этот чёртов Литтл-Уингинг, который он едва смог найти на карте — и всё ради чего? Ничего нового он так и не узнал, а кроме того, нажил себе новых неприятностей. Может, действительно стоило прислушаться к Бишопу?       Хаус колебался. Здравый смысл твердил, что ничего не выйдет, интуиция — что ничего ещё не кончено. Вопрос был только в том, позволит ли он событиям пройти мимо или примет в них непосредственное участие. Другими словами, он должен был или довериться своей интуиции, или пустить всё на самотек. Первое требовало определенного риска, — в погоне за призрачными догадками он мог потерять не только репутацию, но и работу, и, как следствие, дальнейший вид на жительство. А в случае победы… что он получит? Да и была ли победа его конечной целью? Он хотел добиться правды, а признание собственной правоты другими его не слишком заботило. Нет, безусловно, приятно было бы ткнуть носом в истину этого идиота Миллера или того же Бишопа, но стоила ли игра свеч?       Задумавшись, Хаус и не заметил, как добрался до своего квартала — шумного, людного, тесного и местами, надо сказать, очень грязного. Он снимал небольшую квартирку в старом двухэтажном доме, и уже успел познать все прелести жизни во внутреннем Лондоне. Из плюсов — хороший вид на Темзу, удобная транспортная развязка и множество неплохих пабов поблизости. Из минусов — всё остальное.       Едва он вошел в квартиру, как в прихожей зазвонил телефон. Хаус клацнул включателем. Раздался хлопок, и свет тут же потух. Чертыхнувшись, Хаус попытался найти телефон наощупь, но в темноте обо что-то споткнулся, выпустил трубку, и та с грохотом упала на пол. Ругаясь, на чём свет стоит, он поднял телефон, чтобы услышать в трубке жизнерадостный голос Майерза:       — Я уж подумал, что ты не возьмешь. Пятый раз звоню!       — В следующий раз, когда тебе станет скучно, позвони в секс по телефону, — огрызнулся Хаус.       — Да ладно, не кипятись. Как поездка? Узнал что-то?       Хаус вздохнул, мысленно сделав пометку на будущее: никогда не рассказывать Майерзу о делах своих пациентов.       — Нет, ничего.       — Видишь, я был прав! Я ещё тогда сказал, что не нужно делать рентген. И ехать туда тоже не стоило…       — Слушай, Майерз, ты вообще чего звонил? — раздраженно бросил Хаус.       — Ах, да. Дело в том… в общем, в пятницу будет матч, а у меня как раз есть два билета.       — Поздравляю.       — Спасибо. Так вот. Я договорился с Кирпатриком… Ну, знаешь, тот тип из хирургии. Лысый такой, носатый. Сегодня он сказал, что не сможет пойти. И я подумал, может быть, ты согласишься? Чего добру пропадать, а?       — Как любезно с твоей стороны, — фыркнул Хаус. — Но, видишь ли, я слишком исключительный, чтобы быть запасным вариантом. К тому же, в моем плотном графике нет времени для глупых развлечений, так что… Погоди-ка. — Он задумчиво почесал нос. — Что за матч в середине июня? Кубок Англии уже закончился. Это что, уличная лига?[2]       — Вообще-то, — замялся Майерз, — это баскетбол.       — Баскет… Что? — Теперь настала очередь Хауса смеяться. — Чтобы истинный британец любил национальную игру янки? Я всегда знал, что ты извращенец, Алан Майерз, но не думал, что настолько!       — Ну почему сразу извращенец? Может, я просто не слишком патриотично настроен.       — Извини, но я пас, — ответил Хаус со смешком. — Предложи Бишопу. Ему понравится твоя жизненная позиция.       Не дожидаясь ответа, он повесил трубку. В холодильнике его ждало любимое пиво. Взяв несколько банок, он удобно устроился на диване перед телевизором, остаток вечера проведя в ленивом наблюдении за тем, как сражаются игроки за какой-то приз в псевдоинтеллектуальной игре. Хаус надеялся, пиво поможет ему расслабиться и забыться, но в голову по-прежнему настойчиво лезли разные мысли.       Что не так с этим мальчишкой? Какая в нём кроется загадка и почему он не в силах её разгадать? Или Бишоп прав, и он ищет сложности там, где их нет? А если ему всё-таки удастся докопаться до истины, не станет ли она для него разочарованием?       Уснул он с тяжелой головой, а проснулся с больной. С удивлением огляделся: телевизор транслировал утренний прогноз новостей, вокруг дивана нестройной шеренгой громоздились пивные банки, и он задумчиво покачал головой, гадая, когда успел столько выпить. Кое-как собравшись, морщась от головной боли на каждом шагу, Хаус вышел из своей мрачной сырой квартиры на залитую солнцем мостовую.       На дорогах к этому времени успели образоваться заторы, и самые слабонервные водители уже вовсю сигналили, наивно полагая, что таким образом смогут ускорить движение. Хаус запрыгнул в первый попавшийся автобус, и уже через двадцать минут оказался в больнице.       У лифтов его нагнал невесть где взявшийся Майерз. Бодро хлопнув Хауса по плечу, он растянул губы в неизменной улыбке. Похоже, он не обижался на вчерашнее, а может, и вовсе о нём забыл.       — Эй, Хаус! Как жизнь?       — Прекрасно, — буркнул тот. — Как всё вчера прошло? Надеюсь, мне не объявят выговор за прогул?       — Не-а, — лениво зевнул Майерз. — Бишоп вчера рано ушел. А вот ты что-то припозднился сегодня. — Он окинул его любопытным взглядом. — Бурная ночка выдалась, а? Выглядишь неважно.       — Да и ты не Ален Делон, — вяло огрызнулся Хаус. — Я плохо спал.       Они остановились у кофейного автомата, ожидая своей очереди. Стоящие спереди двое медбратьев негромко переговаривались о чем-то. Услышав знакомую фамилию, Хаус напряг слух, игнорируя трещание Майерза.       — …говорят, он в отпуск пошел.       — Кто? Бишоп?       — Он самый.       — Так я его только вчера видел.       — То-то и оно. Вчера был, а сегодня уже смотался.       — Куда?       — Почем я знаю. Смотался, да и всё. Может, в Европу, а может, и на Мальдивы. Нам, простым смертным, разве об этом докладывают?       Медбратья, взяв кофе, отошли в сторону. Майерз, тоже слышавший их разговор, удивленно присвистнул:       — Я думал, ему и тут неплохо отдыхается. Насколько я знаю, он работает без выходных. Старый цербер всегда на страже…       — Но вчера он сбежал из конуры, — заметил Хаус.       — Ну и пусть. Чем дольше его не будет, тем лучше.       — И тебе даже не интересно, почему он уехал?       — А что тут гадать? Это старость.       — Старость? — удивленно вскинул брови Хаус.       — Ну да. Возраст берет своё. То документы забудет подписать, то в именах путается, то уволит кого-нибудь, а потом ходит и удивляется: а где это наш анестезиолог? Короче, совсем он сдал в последнее время.       — Хочешь сказать, при мне Надзиратель стал душкой?       — Ты не знал его в лучшие годы, — со знанием дела изрек Майерз. — Если бы кто-то хамил ему так, как ты, то вылетел бы отсюда в два счета. И путь в медицину для него был бы закрыт раз и навсегда. Вот взять, к примеру, нашего прошлого стажера…       Он продолжал трещать всю дорогу, так забив голову ненужной информацией, так что Хаус выдохнул с облегчением, когда наконец оказался в своём кабинете. Даже длинная вереница пациентов с их жалобами не шла ни в какое сравнение с болтовней Майерза. Безусловно, он был славным малым и даже вроде как неплохим терапевтом… но себеседник из него был совсем никудышний.       Выслушивая очередного пациента, Хаус продолжал думать над тем, что узнал этим утром. Внезапное исчезновение Надзирателя могло быть просто совпадением, но отчего-то он был уверен, что вся эта история, на первый взгляд кажущаяся цепочкой абсолютно нелепых случайностей, на самом деле таковою не являлась. Возможно, думал он, есть какие-то факты, о которых он ещё не знает. По крайней мере, пока.       Мог ли Миллер поставить неверный диагноз? Естественно. Мог ли кто-нибудь перепутать результаты анализов? Да. Мог ли Бишоп, пытаясь прикрыть зад Миллера, сам подделать анализы? Вероятно. Мог ли об этом узнать кто-то из вышестоящих и отстранить Бишопа от работы до тех пор, пока всё не уляжется? Возможно. Единственное, что не вписывалось в эту версию, так это то, что Бишоп так просто согласился уйти. Хаус скорее поверил бы в то, что британская королева согласится поцеловать его зад, нежели в то, что Надзиратель добровольно покинет эту больницу.       По окончанию рабочего дня, исписав горы всевозможных бланков и назначений, Хаус с чистой совестью вышел из больницы. И вновь столкнулся с Майерзом. На сей раз — на больничной парковке.       — Эй, тебя подкинуть? — окликнул его Майерз, протирающий ветровое стекло машины. Его старенький «форд», должно быть, знавал свои лучшие годы в послевоенное время, и Хаус в очередной раз удивился тому, что эта колымага до сих пор ещё дышит.       — Боюсь, эта развалюха не выдержит нас двоих.       — Эта развалюха ещё тебя переживет. Между прочим, скоро я собираюсь его продать.       — Какой дурак купит у тебя это корыто?       — Один такой нашелся. — Майерз рассмеялся, а затем любовно погладил капот автомобиля. — Я бы ни за что не продал, но ипотеку надо чем-то платить. А это, между прочим, настоящий раритет: хромированные диски, оригинальный салон, заводская покраска, под капотом шик да блеск, не прикопаешься…       — О, да, — протянул Хаус. Он ткнул в один из дворников пальцем, и тот отпал. — Не машина, а рождественский пряник.

***

      Затаившись у кухонной тумбы, Гарри жадно ловил каждое слово. И всё сильнее чувствовал разгорающуюся внутри обиду: дядя Вернон совершенно не подбирал выражений, говоря о нём, а хихикающий за спиной Дадли только подливал масла в огонь. Чем он заслужил такое отношение? В конце концов, разве он сделал им что-то плохое? Они всю жизнь издеваются над ним без всякой на то причины! Это понятно даже доктору Хаусу, а ведь он совершенно чужой человек!       — Хватит! — крикнул дядя Вернон так громко, что у Гарри зазвенело в ушах. — Убирайтесь отсюда, или я вызываю полицию!       Гарри не услышал, что ответил доктор Хаус, зато почувствовал, как его с головой захлестывает самая настоящая злость. Как он смеет оскорблять доктора Хауса? Он спас ему жизнь, а дядя Вернон говорит с ним, как с каким-то преступником! Да он сам и в подметки ему не годится!       — Прочь из моего дома, негодяй!       Гарри почувствовал, как по телу пробежал разряд, и сжал кулаки. Тут же, словно принимая разряд на себя, огромный стеклянный салатник подпрыгнул из мойки и упал, разлетевшись на сотни мелких осколков.       Где-то хлопнула дверь. Звук привел Гарри в чувство. Он разжал кулаки, моргнул, прогоняя наваждение, сковавшее его разум.       — Что… что ты наделал? — испуганно залепетал Дадли. Гарри обернулся: Дадли прижимал руки к лицу, щеки его были усеяны маленькими красными точками, а сквозь пальцы сочилась кровь.       За спиной истошно закричала тётя Петуния. Гарри содрогнулся от оплеухи, которую она ему отвесила, почувствовал, как горит щека, а затем — как его хватает за шиворот мощная рука дяди Вернона. Тот швырнул его в чулан, и Гарри упал на кровать, со всего маху врезавшись в изголовье.       — Вот что, — пропыхтел дядя Вернон, тяжело отдуваясь, словно бегун после кросса. — Вот что, паршивец… Вот что я тебе скажу… — Он угрожающе потряс кулаком, но, так ничего и не сказав, развернулся и вышел, хлопнув дверью.       На завтра Дурсли вели себя так, будто ничего не случилось, но напряжение ощущалось в воздухе. Они подчеркнуто игнорировали его присутствие, а Дадли и вовсе ни разу не глянул в его сторону, так что к концу дня Гарри всерьёз засомневался, уж не стал ли он невидимкой. Сперва это его даже забавляло, потом наскучило, а потом и вовсе стало раздражать. Ведь в том, что случилось, не было его вины. Он не знал, каким образом тяжелый салатник сам по себе взмыл в воздух, а затем разбился. Ради интереса, Гарри даже попопытался повторить то, что сделал, но у него, разумеется, ничего не вышло.       После обеда Дадли закатил истерику: пересчитав подарки, он обнаружил, что их меньше, чем в прошлом году, и потребовал ещё один. Дурсли уехали, оставив на Гарри мытье посуды, но он этому был даже рад — по крайней мере, его не наказали и не заперли в чулане.       Едва машина Дусрлей скрылась из глаз, на подъездной дорожке послышались чьи-то шаги. Гарри уже было подумал, что это миссис Фигг опять ловит свою сову, но, к своему удивлению, понял, что ошибся. За матовым стеклом двери проглядывался чей-то крупный силуэт, меньше всего похожий на тщедушную миссис Фигг. Неизвестный несколько раз провернул дверную ручку, видимо, убеждаясь, что дверь заперта, а затем принялся копошиться в замке. Гарри даже не успел толком испугаться, как дверь открылась, и неизвестный вошел внутрь.       — Доктор Хаус? — удивился Гарри.       — А ты кого ждал — крёстную фею? — фыркнул тот.       — Почему вы здесь? И как вы… как это у вас получилось?       — Ах, это. — Доктор Хаус небрежно покрутил на пальце кольцо с парой отмычек. — Друг научил. Если так можно сказать. Но об этом никому ни слова.       Гарри энергично закивал. Затем посерьёзнел.       — Доктор Хаус… вы приехали не к Дурслям, да? Иначе зачем вам взламывать дверь?       — Твоя правда. И кстати, я уже говорил тебе — называй меня просто Хаус. — Он прошел в гостиную, огляделся и поморщился, словно от неприятного запаха. — Общение с твоими дядей и тётей — сомнительное удовольствие. Я не стал бы тратить полдня на то, чтобы приехать сюда и поговорить с ними. Особенно если это мой рабочий день, как сегодня. — Он внимательно посмотрел на Гарри. — Надеюсь, ты понимаешь, что об этом тоже не следует говорить.       Гарри снова кивнул.       — Мне нужно кое-что понять. Но для этого мне не хвтает информации. А ты можешь помочь. — Он повернулся на пятках. — Прогуляемся?       Гарри хотел сказать, что он под домашним арестом, но прикусил язык. Провести время в компании доктора Хауса казалось ему лучшей идеей, какую только можно себе представить. Он послушно поплелся за ним по улице, совершенно не представляя, куда Хаус его ведет, а его старенькие истоптанные кроссовки звонко шлепали в такт их шагам.       — Славный городок, — протянул Хаус, рассматривая соседние дома, с одинаково прилизанными газончиками и идеально выстриженными кустиками, похожие друг на друга, как близнецы. Потом он обернулся и засмеялся, глядя на Гарри. — Дерьмо собачье, правда?       — Правда, — улыбнулся Гарри. — Самый дерьмовый город в мире.       Говорить с Хаусом было так легко и приятно, словно они знали друг друга сто лет. Время от времени Гарри беспокойно оглядывался по сторонам, переживая, что на улице его может заметить кто-то из соседей, но любые переживания блекли в сравнении с тем, как здорово было просто идти рядом с доктором Хаусом. Ему казалось, всё будет отлично, пока Хаус здесь, потому что там, где он, по-другому и быть не могло.       Они прошли целый квартал и свернули на детскую площадку, где Дадли со своей шайкой частенько устраивали «охоту» на тех, кто был слабее и не умел бегать достаточно быстро. К счастью для Гарри, сегодня здесь было безлюдно.       Хаус сел на детской карусели, забросив ноги на соседнее сидение, и приглашающе похлопал рядом с собой. Когда Гарри сел, он сказал:       — Давай начистоту. Твоё общество мне льстит, но времени у меня не так много. Думаю, как и у тебя. — Гарри согласно кивнул. — Значит, и в твоих интересах тоже, чтобы мы как разобрались со всем как можно быстрей.       — Что вы… ты хочешь знать? — чуть смутившись, спросил Гарри.       — Всё. Расскажи мне о своей болезни.       — Я, в общем-то, ничего о ней не знаю. Раньше я никогда не болел. Но в тот день мне стало плохо. В какой-то момент я даже подумал, что умру. — Гарри задумчиво провел рукой по лбу, откидывая волосы и обнажая шрам в виде молнии. — А потом… всё просто прошло. Хотя доктор Миллер сказал, что у меня была пневмония, а это ведь очень серьёзно, так?       — От этого порой умирают, — уклончиво ответил Хаус. — Но это я знаю и без тебя. Меня интересует другое. Как именно ты заболел? Может, ты накануне общался с кем-нибудь больным? Подумай хорошенько, не спеши. Болел ли кто-нибудь из твоих друзей?       — Вообще-то у меня… — он хотел сказать: «нет друзей», но что-то заставило его остановиться. Вместо этого он сказал: — Нет, с больными я не общался.       — О`кей. Тогда попробуй описать своё состояние. Когда ты почувствовал, что болен?       — В тот же день, когда я попал в больницу. Это случилось в обед. Я промок под дождем, потом заснул, а проснулся от того, что мне стало очень, очень жарко. А потом, наоборот, стало холодно, меня начало трясти…       — И твоя любящая тётушка, конечно же, дала тебе лекарство, — заискивающе произнес Хаус. — Что это было? Ты помнишь название?       — Она ничего мне не давала.       — Совсем ничего? Хм. — Хаус отвернулся и какое-то время молчал, глядя куда-то в сторону, барабаня костяшками пальцев о колено, а затем так резко наклонился к Гарри, что тот даже отпрянул. — Послушай, парень, — произнёс он, глядя на него в упор, — ты знаешь, какая у тебя была температура, когда тебя привезли? — Гарри помотал головой. — Почти сто шесть[3]. А знаешь, какая она была через час после того, как тебя подключили к ИВЛ? — Гарри опять помотал головой. — Девяносто восемь[4]. И знаешь, что самое странное? Тебя к тому времени даже не успели накачать жаропонижающим, потому что этот идиот, Миллер, никак не мог притащить свою задницу в больницу. У тебя было воспаление легкого, но и температура, и само воспаление каким-то странным образом испарились, как только тебя перевели в палату. Собственно, это я и хочу понять: как так получилось?       — Я не знаю, — пролепетал Гарри.       — С такой температурой, — продолжал Хаус, глядя прямо ему в глаза, — без медицинского вмешательства, долго не протянешь, если только ты не супермен. Или лжец. — Он сделал паузу. — Или глупый маленький мальчик, который боится сказать правду.       Гарри уставился на него в изумлении:       — Я не лгу!       — Все лгут, — парировал Хаус. Судя по его лицу, он не верил ему ни на йоту. — Странное дело, ты вроде бы отвечаешь на мои вопросы, но их от этого не становится меньше.       — Я в этом не виноват, — нахмурился Гарри.       — Безусловно. — Хаус саркастично выгнул бровь. — Это моя вина. Я ошибся. Я подумал, что ты достаточно взрослый для того, чтобы говорить с тобою как с равным.       Гарри словно окатили ведром ледяной воды.       — Что ж, — произнёс он внезапно осипшим голосом, — мне не впервые кого-то разочаровывать.       — О, не сомневаюсь. Твои тётя и дядя, по всей видимости, никогда не питали надежд, что вырастят гения, но они и не подозревают, что вырастили труса.       — Я не трус! — вскрикнул Гарри. Он вскочил с карусели так резко, что она заходила ходуном, а бродившие по тротуару голуби испуганно разлетелись во все стороны. — Ты ждал, пока Дурсли уедут, чтобы поговорить со мной! Вломился в чужой дом без спросу! Вытащил меня из дома, потому что боялся, что кто-нибудь может вернуться раньше времени! Теперь меня могут наказать за то, что я ушел, потому что я под домашним арестом. Но тебе, конечно же, плевать! — Голос Гарри дрожал от ярости. Горло щипало от подступающих слёз. Он сдерживал их, ощущая, как внутри закипает гнев. — Я думал, ты приехал проведать меня. Думал, тебя интересует, как я себя чувствую. Я подумал, будто тебе есть дело до меня. Но ты притворялся! Ты лгал, потому что боялся сказать правду. Так кто из нас больший трус?       — Все лгут, — повторил Хаус.       — Но не я!       Гарри в ярости сжал кулаки, и в тот же миг карусель с жутким треском переломалась надвое. Рухнув с остова, она распалась на части, так, словно кто-то чья-то невидимая сильная рука ударила по ней молотом. Хаус упал, с трудом поднялся, отряхивая джинсы. Гарри увидел, что у него рассечена губа, почуствовал укол вины, но тут же отверг это чувство: он ни в чем не виноват, это просто случайность, так вышло…       — Как ты это сделал? — спросил Хаус, вытирая кровь тыльной стороной ладони. — Как ты сделал это, чёрт возьми?!       — Я ничего не делал, — устало ответил Гарри. Он по-прежнему сжимал кулаки, но уже не чувствовал злости — только разрастающуюся пустоту внутри.       — Нет, ты сделал это. Нарочно. Ты знал, что карусель сломана? Или ты сам сломал её? Отвечай!       — Как я мог сломать её? Я всё время сидел рядом с тобой. Ты сам видел.       — Да, ты прав. Ты прав. — Хаус остановился в двух шагах от него, не решаясь или не осмеливаясь подойти ближе. — Ты не мог этого сделать.       Он пристально посмотрел на Гарри, выискивая что-то в его лице. Лихорадочный блеск его глаз не понравился Гарри. Это было похоже на отчаянную попытку утопающего зацепиться за последнюю соломинку. Это было неприятно. Отвратительно. Это заставило его ощутить что-то очень похожее на ненависть.       — Мне пора. Я ухожу.       Он больше не мог здесь находиться. Круто развернувшись, Гарри быстро зашагал к дому, но не успел пройти и десяти футов, как его окликнули с другой стороны улицы. Гарри обернулся и увидел миссис Фигг, с её неизменной дребезжащей тележкой, ковыляющую прямо к нему.       — Почему ты здесь, Гарри? — спросила она, подойдя ближе. А затем перевела взгляд на Хауса. — Кто этот человек?       — Всё в порядке, мэм. — Хаус вскинул руки в миролюбивом жесте. — Я доктор. Гарри был моим пациентом. Я решил справиться о его здоровье.       — Доктор? — фыркнула миссис Фигг, с сомнением глядя на его расквашенную губу. — По-моему, вам самому не мешало бы подлечиться.       — Да, мэм, — кивнул Хаус. — Несчастный случай, знаете ли. Эти качели такие ненадёжные.       Миссис Фигг недоверчиво сощурилась.       — Эта карусель стоит тут со времён моего детства. И она ни разу не ломалась. — Она крепко сжала руку Гарри своими узловатыми пальцами. — Если вы закончили, то я провожу мальчика домой. С вашего позволения, доктор… Как вы сказали, ваша фамилия?       — Его зовут Грегори Хаус, — отчеканил Гарри.       — Всего хорошего, доктор Хаус. — И миссис Фигг решительно потащила Гарри за собой. Он покорно поплелся следом, даже не обернувшись. Ему хотелось как можно скорее отсюда уйти.       — Глупый мальчишка, — буркнула миссис Фигг, едва они миновали улицу Магнолий и свернули на Тисовую. — Как ты мог уйти из дома с каким-то незнакомцем?       — Он правда доктор, — кисло ответил Гарри.       — Он мог причинить тебе вред! Он мог завести тебя куда-нибудь, украсть… Или даже убить.       Гарри хотел возразить, но слова повисли в воздухе, так и не сорвавшись с его губ. Какой смысл защищать Хауса? Они не друзья. По-сути, он для него и есть незакомец. Очередной взрослый. Лживый и самовлюбленный. Какой же он идиот… Жалкий, наивный глупец. Он поверил — и его обманули. В очередной раз. Видимо, жизнь с Дурслями так ничему его и не научила.       Они свернули к дому и миссис Фигг твердо сказала:       — Слушай меня внимательно. Зайдешь с чёрного входа, запрешь за собой дверь, и чтобы на улицу ни ногой. Ты меня понял?       — Да, но. как я войду? Чёрный вход закрыт. Тётя Петуния всегда запирает его, когда уходит.       — Делай, что я велю, — отрезала миссис Фигг. Гарри ступил шаг-другой по подъездной дорожке, но затем остановился, вспомнив кое-что.       — Миссис Фигг?       — Да.       — Я хотел кое-что спросить. Тогда, в больнице… зачем вы принесли мне те вещи? Вы ведь знали, что они мне не принадлежат?       Миссис Фигг нервно поправила косынку.       — Это сложный вопрос.       Гарри вяло кивнул, как будто такой ответ его устраивал. Она пошла прочь, дребезжа тележкой, а он подумал о том, что вся его жизнь — сплошные вопросительные знаки.       Зачем он здесь? Кому он нужен? Что с ним будет теперь?