Нам Джун всё бежал и бежал вперёд; в дрожь бросало от ощущения погони, которой не было, он буквально ничего не видел в темноте, доверял только инстинктам, заставляющим двигаться вперёд, срывая дыхание и практически не чувствуя девушки на собственных руках. Хваса видела перед собой только тёмную ткань одежды молодого человека, чувствовала расползающуюся по всей ноге боль от ранения, которое время от времени задевалось, и старалась не стонать от неприятных ощущений. Да, её жизнь никогда не была сахаром, скорее напоминала соль, что разъедала всё на своём пути, или химикаты, которые прожгли нежную кожу рук, но именно сегодняшний день был каким-то паршивым, отличным от остальных. Хеджин ещё не знала, что Мунбёль выносили смертельный приговор, в то время как она и Нам Джун убежали, а Ёнсон, вспомнив о том, что всё же Всевышний существует, начала молиться за оставшихся в живых своих друзей.
Споткнувшись, Ким остановился, и тотчас лёгкие прожгло с такой силой, что он, задохнувшись, упал на колени, роняя Хвасу на землю и заставляя сотню иголок прошить раненное место на ноге, от чего руки девушки задрожали, но она не позволила себе даже звука издать, понимая, что Пророку сейчас намного больнее. То, что он сделал марш-бросок на очень много километров с грузом на руках, уже геройство, заслуживающее не только человеческого «спасибо», но и фразы «отдохни, ты явно устал», только вот молодой человек явно отдыхать не собирался: притянув к себе Хеджин, он, стянув рюкзак вместе с оружием с плеч, достал дешёвый фонарик, купленный буквально вчера, зажал кнопку и принялся осматривать ногу девушки.
— Я надеюсь, ты купила нужный набор для зашивания ран, потому что если нет, то можно легко умереть, — Нам Джун дёрнул штанину, разрывая и осматривая место ранения в тусклом свете, который невозможно было заметить со стороны Города. Ан не сопротивлялась, только внимательно наблюдала за действиями молодого человека, что, взяв в рот фонарик, принялся искать в рюкзаке нужный набор, который девушка всё же купила вчера. — Только мы не учли одного.
Напряжённое молчание воцарилось в пространстве, не было слышно ни звука, только чувствовался свежий ветер, доносящий запах пожухлой сожжённой травы до двух людей, что нарушили уединение природы. Здесь давно не находились звери, ни одно насекомое не пролетело мимо — во время войны было уничтожено много живых видов, потом оставшиеся особи вымерли; в Городе жили специально выведенные породы домашних животных, доступные только Правящей касте и Интеллигенции, а потому Хваса их никогда не видела вживую, только на фотографиях с пропагандой, где были изображены разные Правители. Девушке никогда не нравились эти пушистые толстые комки, именуемые котами, она видела в них что-то отвратительное, неприятное, потому боялась их, как и всего нового: например, она чувствовала себя неуютно, окружённая огромным полем, которому нет ни конца, ни края. Примерно так же она дрожала, стоило Киму буквально вжать её ногу в землю и приняться рассматривать рану, хмурясь и понимая, что дела действительно плохи, потому что стерильность он не сможет обеспечить, а нужных инструментов не было совсем.
— Когда в меня стреляли, проверяя устойчивость перед патронами, — медленно говорил молодой человек, отложив фонарик и направляя его свет на ногу девушки, — мне пришлось всё доставать из себя руками. Это больно, но, клянусь, я постараюсь сделать так, чтобы никакая зараза не попала в рану.
— Ты чувствуешь боль? — Хваса поморщилась, потому ногу прострелило, как только Ким немного переместился, потянувшись к рюкзаку, чтобы достать оттуда бутылку воды.
— Всякое живое существо её чувствует, я не явлюсь исключением.
— А такие же, как ты? — Хеджин вздрогнула, потому что уловила в темноте движение головой, которое совершил Пророк. Любое упоминание остальных парней как-то ранило Нам Джуна, он хмурился, пытался не подавать вида, что ему неприятно, но выдавал себя полностью, будто собратья многое для него значили. Он же с ними рука об руку всю свою жизнь шёл, тренировались все вместе, были самой настоящей семьёй, которой никто из молодых людей никогда не имел. Их дом — лаборатория, полная учёных, жаждущих узнать их пороги боли и выносливости, их родители — никто, «IH» будто беспризорники, за которыми вечно пытаются уследить, лишь бы они не сделали ничего, что помогло бы гражданским узнать о них. — Ой… прости, я не…
— Всё хорошо, — вынув из рюкзака бутылку и сжав её в руках, Нам Джун выдохнул. Он знал — Хвасе будет больно, очень больно, а потому достаточно нерешительно продолжил говорить: — Возьми рукав в рот и зажми зубами. Я знаю, что ты будешь кричать от боли, так что просто сделай это. Я постараюсь быть осторожным.
Хеджин доверилась — молчаливо всунула грубый материал себе в зубы и со всей силы сжала их, понимая, что от боли никуда не деться, ведь врачей, которые бы сделали дорогостоящую анестезию, нет, а рядом только человек, на много километров с которым она одна, и этому самому человеку надо довериться. Ким знал обо всех рисках: и о том, что множество капилляров повреждены, и о том, что металлические частички могут после извлечения остаться в ране, и о том, что от заражения крови девушка может просто-напросто погибнуть. Это он сам практически не человек — машина, которую учили обороняться, убивать, хоть он этого не хотел, а Хваса — хрупкая женщина из Рабочей касты, которой Нам Джун даже рану не дал посмотреть — слишком уж ужасающее зрелище она из себя представляла.
— Так, нет, подожди, пока опасно всё начинать, — он всего лишь отсрочил экзекуцию, дал шанс девушке выдохнуть до того момента, как всё будет приведено в порядок. — Добром не кончится, если я начну вынимать пулю у тебя так, как делал это у себя.
Умом Пророк понимал: если до сих пор не задушил девушку, как ему чудилось в видениях, то она выживет после этой операции, но что-то очень сильно не давало покоя: то ли то, что за ними никто не следовал, то ли то, что всё выглядело как самая настоящая ловушка, причём не только для него. Застегнув рюкзак и взвалив его к себе на плечи, Ким долго думал насчёт того, оставить ли винтовку здесь, но всё же решил, что она им ещё понадобится; местность была неизведанной абсолютно, потому молодой человек резко пригнулся к земле, прислоняясь к ней ухом и мечтая услышать шум воды. Полностью сосредоточившись, он вскоре уловил то, что искал: где-то неподалёку текла река, а ему как раз нужно было большое количество воды, чтобы операция прошла более-менее успешно и он сам не тронулся умом в процессе. Хеджин попыталась встать, но Нам Джун остановил её, вновь взяв на руки, но на этот раз осторожнее, и она сама оплела его шею руками, вжимаясь куда-то в плечо, лишь бы не чувствовать тупую боль, распространившуюся вновь по всей ноге.
— Я знаю, куда идти, — произнёс Ким, почувствовав, как на его воротнике сжались тонкие девичьи пальцы, — я могу на краткое мгновение забыть, что у тебя в ноге пуля, а ты потерпишь?
— Надеюсь.
Неизвестно, кто за кого боялся больше: Хеджин за то, что Нам Джун попросту не удержит её, или же он за неё — что не сдержится, заорёт от боли, заплачет горько, лишь бы хоть на краткое мгновение перебить боль в ноющей ноге, но вроде как девушка не кричала и парень не падал, так что волноваться было не о чем. Дорога была слишком уж длинной, и всё это время Ким шёл к зову воды, будто магнитом его притягивало туда, он шёл, и под его ногами хрустела жухлая выжженная трава; он знал о вечных рисках пожаров, которые то там, то здесь захватывали территории, оставляя после себя лишь чёрную землю, — всё было вычитано из книг комнаты женского общежития, в которой он находился непродолжительное время. Там же он и узнал, что где-то далеко есть ещё города, только коммуникации с ними нет совершенно, наверно, и люди там говорили на непривычном для уха населения Города языке.
— Я слышу реку, — только эти слова отрезвили Нам Джуна, что просто шёл вперёд, уже даже не думая о Хеджин, что повисла на его руках, — мы слышали записи, как шумит вода, когда я училась в школе. Знаешь… это незабываемо.
— Я слышу этот шум впервые, — неожиданно сглотнул Ким, принявшись озираться по сторонам, будто в темноте бродили монстры, что в один прекрасный момент вцепятся в спину, повалят на землю и будут терзать уже порядком уставшую двигаться плоть, — но нас учили ориентироваться на местности. Точнее, просто загрузили все данные нам в мозг, чтобы мы знали всё. Солдаты должны правильно уметь определять стороны горизонта и ходить бесшумно.
В голосе звучали нотки стали, потому Хеджин не решилась что-либо произнести в ответ, только выдохнула, когда Нам Джун опустил её рядом с водой, от которой шла прохлада. Только сейчас она поняла, что все маленькие ручейки, протекающие в Городе — ничто по сравнению с безумной стихией, что показывала своё лицо здесь, на территории Пустоши, в виде огромного потока бурлящей воды, что неслась куда-то далеко. Очень сильно хотелось пить, но девушка не позволила себе склониться, чтобы губами забрать живительную влагу, потому Нам Джун, явно почувствовав её желание, просто вынул заготовленную бутылку воды, передавая.
— Нам нужно будет много воды, — произнёс молодой человек, наблюдая за тем, как Хваса пила, — кипячёной воды. Пока избавься от штанины до колена, чтобы мне ничего не мешало, а я костёр сооружу.
Время тянулось медленно, когда Ким доставал из рюкзака все средства для розжига, включающие в себя поджигаемую таблетку, что, передав огонь на сучья или траву, могла долго гореть; после использования её требовалось затушить большим количеством воды, а потом в течение двадцати четырёх часов, как восстановится, её можно будет использовать повторно. Обоих молодых людей не удивляли новейшие технологии, которые появлялись настолько часто, что стали самой настоящей обыденностью: то новый вид браслетов, призванный заменить старое поколение техники, то «умная» вещь, подстраивающаяся под определённую, комфортную для человека температуру тела. Конечно же, для Рабочей касты многое было недоступно, да и многие новообразования Ёнсон, к примеру, недолюбливала, считала, что таким образом вышестоящим органом проще наблюдать за всеми людьми. В последнее время её паника обострилась, стала порой перекидываться на Бёри и Хеджин, но девушки не ведали, почему самая старшая время от времени ходила из угла в угол, грызла ногти и лишь чудом не рвала рукава на рубашке, хотя если бы знали, всё равно не смогли бы помочь.
Ткань штанины поддавалась с трудом, тем более забинтованными руками было тяжело управлять, а потому только после того, как Нам Джун разжёг небольшой костёр и набрал полный котёл воды, Хваса разорвала прочный материал и протянула его парню на всякий случай, вдруг понадобится. Только он покачал головой, давая понять, что ткань слишком грязная для использования, тем более сейчас, когда её, по-хорошему, надо прокипятить, затем хорошенько очистить от налипшей за время небольшого путешествия грязи. Заниматься этим не стоило и не было смысла, притом что были куплены хорошие стерильные бинты, находящиеся сейчас в упаковке, что Ким держал в руках. Честно, он боялся, по-настоящему боялся, потому ему приходилось несладко, когда он только кидал взгляд на рану, что будто блестела в оранжевых отблесках костра и отдавала кошмарными воспоминаниями, когда сам молодой человек, раздевшись до пояса и превозмогая острую боль, держал зубами кусок верёвки, который к концу обмочалился, и пальцами вытаскивал куски металла, чувствуя, как разрывалась, а затем срасталась плоть.
То было десять пуль, что засели не особо глубоко, а здесь… здесь, в ноге хрупкой девушки, находилась только одна, которую надо в ближайшее время извлечь.
Нам Джун дождался, пока вскипятится полный котелок горячей воды, и положил его рядом с рекой, чтобы немного охладить, ведь кипятком можно было навредить; взяв у девушки бутылку с водой, он принялся осторожно в свете костра отмывать запёкшуюся кровь от ноги, сосредоточенно водя чистой тряпкой по коже. Хеджин немного дрожала, сжимая и разжимая кулаки, но доверяла, потому что чувствовала — парень поможет, постарается сделать так, чтобы она ничего не чувствовала, но впала в отчаяние, потому что даже обезболивающего не было, которое хоть немного облегчило боль.
Когда вода немного остыла, Нам Джун подтащил котелок к девушке, заставив её лечь на расстеленный плащ и проделать то же самое, что было до этого — кусок ткани в рот, чтобы не кричать от боли слишком громко. Конечно же, было бы проще пару раз девушку стукнуть, чтобы упала в обморок, но Ким отринул предложение своей тёмной сущности, что порой, после побега из лаборатории, появлялась у него и говорила, как лучше сделать. Молодой человек чувствовал — что-то не так, его будто хотели подключить к машине, но дистанционно не получалось, нужно было полное его присутствие рядом с учёными, которые вставили бы в его мозг нужные провода и сделали так, чтобы он потерял себя, являя целому миру свою «другую» сущность — опасного воина, которого учили драться насмерть с использованием всех видов оружия.
— Я надеюсь, ты готова, — приходилось действовать без перчаток, потому Нам Джун хорошенько вымыл руки, перед этим распаковав пакет со стерильными инструментами для зашивания ран, в котором присутствовал и нужный пинцет. Он смотрел в глаза Хвасы, той самой смелой девушки, что сбежала вместе с ним из Города, потому что там она была несчастлива, никому не нужна, хоть рядом находились подруги, но они были далеки от неё ментально, будто отстранены каким-то барьером.
На слова Кима девушка только кивнула, закрывая глаза и готовясь к боли, которая прошьёт тело, и сначала был только лёгкий дискомфорт — открыв небольшой бутылёк со спиртом, Нам Джун достаточно щедро провёл жидкостью по краям раны, стараясь не попадать внутрь. Отверстие было достаточно большим, потому, поняв, что больше никаких средств нет, да и пути назад тоже, Ким принялся пинцетом тянуть края в разные стороны, почувствовав, как нога Хвасы дёрнулась, а она сама сдавленно застонала и закашляла. Пришлось зафиксировать собственными бёдрами конечность и включить всё хладнокровие, чувствуя, что с каждым движением девушке становилось всё больнее и хуже. Не отводя глаз от раны, из которой стала в малых количествах течь кровь, Нам Джун смог растянуть края до нужного размера и вместо пинцета растянуть её пальцами. Сам инструмент пошёл дальше по каналу ранения, и крик вырвался из горла Хеджин, когда металл столкнулся с краями пинцета.
Хеджин никогда никому не молилась, но именно сейчас, когда всё тело напряглось, лоб взмок, а сверху буквально навалился парень, что в отблесках костра и начинающегося рассвета пытался вытащить пулю, она внутренне воззвала к всевышним, лишь бы они не дали ей сейчас умереть от разрывающей всё внутри боли. Пусть хотя бы в обморок упадёт — будет легче не столько ей, сколько парню, что успокаивал словами и продолжал делать своё, наконец-таки извлекая пулю и оставляя рану буквально гореть. Только после того, как кусок металла был отброшен, снова начались промывания, от чего девушка окончательно лишилась чувств, а также была наложена аккуратная повязка, которую через некоторое время придётся сменить.
Хваса, лежащая без чувств, была красивой, но срочно требовалось вынуть из её рта кусок ткани и хотя бы укрыть чем-то, чтобы не замёрзла и не заболела, а то побег был бы максимально бессмысленным. Нам Джун избавил рот девушки от ненужного теперь предмета, который полностью пропитался слюнями и кровью от прокушенного языка, и осторожно переместил её голову на своё бедро, чистыми руками пригладив её короткие тёмные волосы. Ан тяжело дышала, приходя в себя и чувствуя, что в ноге ничего нет, но она всё равно очень сильно болит, отдаваясь звоном сначала в бедро, а там и выше, доходя до мозга и рассыпаясь на микрочастицы, из-за которых в глазах собирались слёзы.
— Всё закончилось? — шепнула она, позволив всё же одной-единственной слезе скатиться по щеке и дыша глубоко, так, что в горле пересохло. Она хотела пить, уткнуться в тёплую постель носом и представить, что всё это — страшный сон, продолжения которого она больше никогда не увидит, так как проснётся в комнате общежития, а рядом будет готовить на всех завтрак Сола, улыбаясь по-обычному тепло.
— Всё закончилось, — подтвердил Нам Джун.
Его самого потряхивало, хотя он не понимал, из-за чего: то ли из-за того, насколько побледнела лежащая девушка, то ли из-за того, что он только что провёл, какая была опасность. Он признавался самому себе, что да, если бы у него было бы столько же чувств, сколько у людей, он бы умер от их переизбытка; Ким понимал, что если бы что-то пошло не по плану, умерла бы и Хваса, по волосам которой хотелось проводить рукой, чтобы девушка хоть немного пришла в себя. Занималась заря, освещая пустошь и реку, что текла рядом, неся свои воды в сторону, в которую потом думал направиться Нам Джун; парень и девушка были одни на огромной территории и чувствовали себя в относительной безопасности.
* * *
Волосы Бёри побелели, когда ей сказали, что она и Ильхун идут вне очереди; её подхватили под локти, когда сама девушка, крича, рыдала и просила помилования, говорила, что это несправедливо, что они достойны жизни и неправильно лишать её счастья и любви, в которой Мун, как и её возлюбленный, так нуждались. Девушка боялась не только за себя, но и за парня, который сам был бледнее полотна, но спокойнее, чем она сама, только покорился всему, шёл, движимый охраной, вперёд, навстречу смерти и забытью.
Они — просто люди, часть отлаженной за много веков системы, они просто хотят любить, быть любимыми, получать это чувство от тех людей, которых они выбрали сами, а не Центр Совместимости, холодная машина и холодные люди, которые плевать хотели на понятие счастья и самой настоящей любви.
От дефектных всегда принято избавляться, в разные времена это делали по-разному; «других», не таких, как все, боялись, ведь они могли свергнуть господствующую власть, в корне перестроить всю систему и заявить, что все люди равны перед всеми. Только неравенство было, есть и будет всегда, какой демократией, какой терпимостью власти к народу её не прикрывай. Мунбёль читала книги, которые сейчас под запретом, видела модель самого настоящего идеального общества, а не ту пародию, что им выдают в Городе; она бы и дальше читала диссидентские книги, пряча их под матрасом собственной койки в женском общежитии, если бы не была сейчас ведома к месту казни.
Говорили, что в Северной Городской тюрьме лучше относились к заключённым, чем в остальных, но сейчас Бёри ощущала себя прескверно, потому что её дёргали буквально за все части тела, будто пытаясь их оторвать, рыдания застряли где-то в горле, а глаза смотрели на тюремщиков уже не с ужасом, а покорностью, потому что время не повернёшь вспять — что сделано, то сделано. Никакой истерикой не сделаешь себе хорошо, а потому, когда девушку усадили на колени на кафельном полу, спросив, что бы она хотела сделать в последний раз, Мун произнесла, дрожа от холода, ощущаемого ногами и чувства острого одиночества:
— Я хочу в последний раз обнять Ильхуна, — и сам молодой человек, предчувствуя скорое падение в небытие, рванулся к ней.
Любовь может убить в прямом смысле этого слова, выдрать всю душу, вывернуть её наизнанку, оставить умирающим и лежащим на стылой земле, прикрытой осенними листьями. Последние объятия не были полны светлых чувств, она запомнились тоской, что немо звучала в глазах пары, громким шёпотом «я люблю тебя», обещанием встретиться в следующем перерождении и трепетным поцелуем, после которого Мунбёль и Ильхуна оторвали друг от друга. Их даже повели в два совершенно разных помещения с непрозрачными стенами, чтобы они больше не виделись, потому что потом, как сотрут все их воспоминания, оставив только ничего не понимающие оболочки, к их вискам приставят пистолеты, нажав на спусковой крючок. То, что «стёртых» отправляют за стену — глупая легенда, возникшая у представителей низшей касты; от них просто избавлялись, делая полностью беззащитными, и холодно, с расчётом убивали, не давая почувствовать даже мнимой свободы.
Подсоединяя провода к голове Мунбёль, тюремщики действовали будто машинально, даже не задумываясь, что перед ними — женщина, человек, существо, нуждающееся в ласке и любви; да, отчасти её было жаль, такая молодая, а уже сидела, тряслась в ожидании стирания. Это разных людей, выступающих против правительства, держали долго, чтобы они сто раз перенервничали, слыша, как отодвигаются механические засовы, как снимаются силовые барьеры, а с такими, как Бёри и Ильхун, расправлялись быстро, чтобы они не мешали своим нытьём.
Ничто в этой жизни не справедливо, как ни старайся соблюдать все правопорядки, всё равно где-нибудь что-нибудь нарушишь, попадёшь под подозрение, а потом уже схватят за локти, скажут «виновен» и наденут чёрный мешок на голову, успокаивая, что это во благо. Только вот кому? Прогнившей насквозь системе, которая уже не работала? Самим людям, которых вели на эшафот, лишая памяти и какой-либо способности в дальнейшем полностью восстановиться?
В самый последний момент перед тем, как всё же тюремщики нажали на красную кнопку, Мунбёль пустила слезу, зажмуриваясь и понимая, что у неё теперь по-настоящему нет будущего. В тот момент, когда нужные импульсы шли прямо в её мозг, она молилась о том, чтобы Хеджин, маленькая, самая их младшая девочка, смогла убежать от Города настолько далеко, насколько ей позволят ноги; вслед за мыслями наступила чернота, из которой Мун уже не выбралась.
* * *
Хваса несколько раз просыпалась и засыпала, а в это же время Нам Джун менял повязки на ноге, понимая, что запас бинтов у них не бесконечный, да и надо идти дальше, чтобы ни Ищейка, ни военные не нашли их. Проведя пару раз рукой по лицу ослабшей девушки, молодой человек склонился над ней, приобнимая за плечи и заставляя сесть; он совершенно не знал, как поступать в таком случае, но Ан, приоткрыв глаза, достаточно резво поднялась на одну ногу, опираясь на Кима.
— Нам надо идти, я восстановилась достаточно, — произнесла твёрдым голосом она, стараясь не показывать, что ноге больно до сих пор, что она ступить на неё не могла. — Хотя бы найти место, где можно будет развести хороший костёр и погреться, мне было холодно.
— Но в воздухе оптимальная температура, — нахмурился парень, понимая, что с Хеджин явно что-то не то происходит, — ты уверена, что можешь продолжать идти?
— Поверь, если я говорю, что я готова идти, значит, всё нормально.
Пришлось всё же прислушаться к Хвасе, которая мужественно шла, прихрамывая и время от времени цокая языком, подхватить рюкзак и помочь девушке двигаться более-менее спокойно и свободно. С каждым шагом Нам Джун всё больше понимал, что если бы его спутница была из касты Интеллигентов, то путешествие закончилось бы прямо здесь: девушка не стала бы вставать, превозмогая боль, которая из-за отсутствия хоть какого-то обезболивающего простреливала ногу каждый раз, не стала бы говорить об убежище, настойчиво дёргать вперёд, будто Ким ранен и нуждается в помощи, а не она сама. Рабочая каста выносливая, могущая выполнять действительно тяжёлую работу, потому за хрупкостью многих девочек с нашивками «РК» скрывалась громадная сила, мужество и непоколебимая стойкость, — таковой была Ан Хеджин.
Они прошли что-то около пяти километров, пока Хваса всё же не сказала, что она больше и шага не ступит — ноге требовался покой хотя бы несколько дней, но девушка хотела находиться как можно дальше от Города. Да, она боялась непоправимого, кто же не страшится из-за неправильного ухода за больной ногой просто умереть, подхватив заразу или же загноив рану, но вместе с тем понимала — лучше умереть здесь, в пустоши, чем там, в Городе.
— Наверно, мне повезло, что наука шагнула далеко вперёд и все эти заживляющие мази реально помогают, — пробормотала Хваса, наблюдая за тем, как Нам Джун разматывал бинты на её икре и осторожно осматривал ровный шов. Молодой человек кинул на неё короткий взгляд, вновь доставая из рюкзака аптечку и проделывая то же самое, что и буквально полчаса назад; немного щипало, потому девушка морщилась, понимая, что если её спутник не будет помогать с раненой ногой, то девушка буквально загнётся.
Умелые руки делали всё быстро, аккуратно, будто Нам Джун множество раз до этого был на поле боя, перевязывал раненые конечности солдат и вслушивался в их стоны и мольбы, чтобы заветное письмо, кулон с фотографией достались именно «той самой» и никому больше. Только вот все эти знания были буквально вшиты под корку мозга тогда, ещё в подростковом возрасте, когда их только-только начали обучать жизни, впихивать насильно информацию, что они обязаны знать наизусть, а потом, после всей теории, их спускали друг на друга, как бойцовских собак, жаждущих крови и страданий оппонента. Молодого человека передёрнуло, он согнулся над свежей повязкой, что красовалась на ноге Хеджин, и схватился за собственные волосы, выдыхая через нос; воспоминания часто терзали его, и сейчас он вполне понимал, что чувствуют люди, о чём-то жалея или скучая. Да, в каком-то смысле он скучал по прошлому, ибо чётко знал свой распорядок дня, когда надо ложиться спать, а когда — вставать с постели, знал все слабые точки, все способности своих собратьев, один из которых, хоть и угрожая, но всё же немного дал от себя сбежать. Между Хосоком и Нам Джуном всегда был особый тип связи, потому что они оба что-то
знали и часто что-то такое не рассказывали никому, тая в себе тайны; Чон всегда мог найти любого человека, в какой бы дыре тот не находился, как бы не маскировался, а Ким видел будущее, конечно же, которое его самого окружало, но это не мешало и посторонним людям в нём присутствовать.
— С тобой всё хорошо? — вопрос Хеджин был полон участия, она хотела, чтобы Пророк ни о чём не волновался и ни в чём себя не винил; ногу обдавало холодом из-за геля, но он успокаивал рваные края раны, а потом перекрывался внутренним теплом.
— Нет, прости, — волосы высвободились из плена пальцев, и молодой человек выдохнул, вцепляясь в рюкзак и заходясь в кашле, — есть не хочешь?
Оба уже порядком устали, не взяв за целую ночь буквально ни крошки в рот; и если Нам Джун мог хоть как-то обходиться достаточно долгое время без еды, то желудок девушки уже изнывал от голода, подавал сигналы не только хозяйке, но и Киму, что доставал пакеты с дешёвыми продуктами и пару банок консервов, которые, слава богу, не вздулись. Как только он принялся разжигать костёр, устроив удобную ямку в земле, Хваса быстро вскрыла одну банку консервов и отправила в рот половину, пережёвывая и немного морщась — она не любила рыбу, потому давилась и ела, лишь бы новые силы появились. Когда человек голоден, он способен съесть буквально всё, что ему не сунь в руки, так было и с Хеджин, что сейчас старалась не порезаться об острые края банки, передавая её Нам Джуну и заставляя тоже поесть.
— Когда я был в лаборатории, — вдруг заговорил Ким, разом опустошая рыбные консервы и даже не морщась — пища пролетела быстро, — о нас никто толком не заботился, все учёные держали нас на расстоянии, а чтобы ни одна живая душа за пределами комплекса о нас не узнала, тех, кто решил покинуть проект, «стирали».
— Ты потому и сбежал, что знал обо всём этом? — задала вопрос Хеджин, внутренне съёживаясь в комок. Она будто знала, что эта тема неприятна Нам Джуну, видела, как его рука сжалась в кулак, сминая консервную банку, что острыми краями впилась в его ладонь.
— Почему я оттуда сбежал, Хваса? — костёр зашипел, когда капли красной жидкости упали в него, и девушка замерла, глядя на ничего не выражающее лицо, что напугало её сильнее, чем простреленная снайпером нога. — Знаешь выражение «цветы лучше пуль»? — выражение, что применялось давно, целое тысячелетие назад, всплыло в голове внезапно, потому Ким повернул голову к спутнице, буравя её взглядом и изучая каждую её черту в свете встающего солнца. — Так вот, из моей головы пытались извлечь это, но я-то знаю, что в надвигающейся войне лозунгом солдат, созданных вместе со мной, будет «пули лучше цветов».
Резко заболела грудь, и девушка схватилась за неё, судорожно дыша и стараясь удержать всё внутри; лишний стресс всегда сказывался на ней, а сейчас, пережив за короткий промежуток времени действительно многое, Ан надеялась не свалиться без дыхания. Возможно, будь Нам Джун именно обычным человеком, а не из проекта «IH», Пророком, что ведал будущее, он понял бы всё: и её состояние, и её боль, и то, что хочется оказаться как можно дальше от места, где её никто не ждёт, даже подруги, отпустившие её с миром и без лишних слёз.
— Нам Джун… — внутри всё переворачивалось, и девушка видела — что-то с ним не так, его дёргало в разные стороны, острые края банки с новой силой вонзились в кожу, вынуждая кровь потечь с новой силой, — поговори со мной.
Её голос возвратил парня в реальность, в которой не было ни тренировок, ни отрицания всех чувств, только голова разболелась с новой силой, когда Хваса придвинулась поближе и провела рукой по его лицу, будто пытаясь согнать остатки когда-то видимого во сне кошмара. Этого сделать не удалось, но Ким смог сфокусировать взгляд прямо на её лице, таком ещё юном для мерзости и грязи мира, в котором они жили; девушка была красивой, очень даже, но когда Сола и Мунбёль говорили о своих парнях, Ан всегда отмалчивалась, ведь пока ни единая душа не заметила всей её искренности и доброты.
— Я говорил, что мы, IH, далеки от обычных людей тем, что не ощущаем эмоции, чувства? — шепнул Ким, понимая, что что-то совершенно новое завладело им. — Я один в своём роде, «бракованный», потому что я многое чувствую: боль, даже страх в какой-то мере, но множество чувств остаются мне неизвестными.
— Может, я смогу что-то объяснить? — сердце заходилось в бешеном ритме, зрачки вмиг расширились, и Хваса выдохнула, предложив свою помощь.
«Не думаю», — сорвалось с языка быстро, а потом девушка, проведя пальцем по подбородку молодого человека, поцеловала его губы совершенно мягко, не претендуя на продолжение. Она была взволнована, потому что за краткое мгновение испытала слишком многое, но именно этот миг выбрали учёные, чтобы наконец-то смочь подсоединить Пророка к Центру дистанционно, включив контроль над ним на всю мощность.
— Нам Джун?
Хеджин и вскрикнуть не успела, как оказалась на лопатках — красное сияние окутало висок парня, которому она доверилась, его глаза поменяли цвет на серый, а сам он схватился за её горло, ничего не сказав и просто поджав губы. Казалось, положение безвыходное, так ещё и ногу побеспокоили, буквально надавив на открытую рану, и в состоянии, близком к обмороку от боли, Ан мало чего могла сделать, кроме как попытаться отбиться. Человек, вынесший её из Города на собственных руках, вынувший пулю из мышцы, сейчас душил её, хоть действовал хаотично, будто не соображая, как это делается; внутри Нам Джуна боролись две сущности: его собственная и выработанная, и, к сожалению, вторая одерживала верх в тот момент, когда внутри Ким приказывал себе остановиться. Девушка уже задыхалась, отбиваясь, когда внезапно из кармана штанов молодого человека выпал складной нож, который был не замечен им самим, но Хваса, достаточно резко оттолкнув от себя Пророка, вцепилась в нож, раскрывая его и попытавшись отползти хотя бы на пару метров. Только вот внутри парня, что был до этого спокойным, царила самая настоящая буря, всё то, чему его учили, всколыхнулось, затмило собой его личность, и он вновь налетел на девушку, только она с боевым кличем, хоть и смешанными со стоном боли, схватилась за его подбородок, чуть не выворачивая её, и надавила ножом на выпуклость на виске острым лезвием.
Брызнувшая кровь обагрила руки Хвасы, её лицо и лицо Нам Джуна, что резко закашлялся, будто возвращая себе контроль над собственным телом, а девушка, уже не издавая никаких звуков, распорола кожу окончательно, вынимая маячок, что был давным-давно зашит внутрь, но от долгого времени нахождения в голове требовал замены. Только после того, как красное устройство было раздавлено, «убито», Хеджин позволила себе затрястись, нож выпал из её рук, и она почувствовала адскую боль, что сковала ногу — бинты были красные от крови, которая сейчас была будто бы везде. Она попыталась отползти от Кима, что поднял руки вверх и сказал, что с ним всё в норме и это именно
он, а потом закрыла лицо руками, дрожа и желая оказаться как можно дальше от чудовища, коим стал Пророк на какую-то минуту, что длилась целую вечность.
— Это я, Хваса, всё хорошо, — бесконечно повторял Ким, притягивая к себе судорожно дышащую и отталкивающую его девушку, — я… прости, я не знал, что так получится.
Хеджин вынесла для себя одно — никому в этом мире нельзя доверять, даже человеку, который, казалось бы, не опасен, даже он может стать монстром кошмаров, которые ещё долго будешь видеть ночью.
