Не само ли правительство теперь будет решать, что есть преступление, а что нет, выкачивая жизнь, силу и волю из каждого, кого оно сочтёт потенциальным нарушителем своего спокойствия? Энтони Бёрджесс «Заводной апельсин».
— Спасибо за то, что вы все сегодня тут собрались, объявляю наше собрание открытым, — тонкая фигурка девушки, стоящей на постаменте, освещалась только лёгкими огнями свечей, ведь никто не смел на собраниях зажигать свет. — Я пришла сегодня с действительно очень плохими новостями: буквально несколько часов назад мою подругу забрали на «стирание», а вторая находится в бегах за пределами Города вместе с человеком, которого давно разыскивают. Ёнсон — самый настоящий лидер с большой буквы, что может поднять флаг над головой и закричать безумно, стоять до конца, грудью биться за собственные идеи и в процессе этого найдёт людей, что последуют за ней, впитают её мировоззрение и философию. Когда Чон Сок познакомил её со своими революционно настроенными друзьями, девушка сразу поняла — это те люди, что помогут ей, постоят за неё, свергнут Правящую касту и сделают рай на земле. Они были идеальными борцами за равенство между людьми: крепкие, сильные молодые мужчины, чьи перепачканные в грязи завода лица легко отмывались тёплой водой и мылом, а одежда пропахла тяжёлым маслом для смазывания деталей. Ёнсон улыбалась им, смотря со своего места, и видела в толпе не только молодых юношей, но и девушек, что прониклись идеей мировой революции, которую так яро пропагандировала Ким; только сама предводительница знала, что во всём мире одного режима не будет, это не работает, но их Город без системы каст — это уже капля в океане. Оставалось только наладить связь с остальными поселениями людей, ведь все знали — где-то за пустошью точно есть другие, иноземцы, только идти до них далеко, сложно, да и никто не возьмётся, раз за сотни лет этого не сделали. — Я хочу, чтобы мы все были свободны от рабства, которым нас наделила система каст, — громкий поставленный женский голос вновь заставил людей обратить свой взор на негласного лидера, что сжала руки в кулаки, чувствуя абсолютную решимость. — И потому хочу сказать, что отныне мы с вами будем планировать то, к чему мы все так долго стремились, то, к чему некоторые шли всю жизнь, и то, из-за чего многие люди умерли, оказавшись стёртыми. Мы с вами — сила, мы — Рабочая каста, и в чьих руках, если не наших, будущее Города и населения, что в нём проживают? В глазах каждого горел огонь, что перекидывался по помещению и играл бликами на смуглом лице Ёнсон; её охватила жажда, жажда власти, сказать больше, чем сейчас смогла, поведать все тайные мысли и вместе с этими людьми буквально умереть за идею, вынашиваемую годами. Девушка улыбнулась, а потом шире и шире, и вскоре толпа подхватила звук её смеха, принявшись хлопать друг друга по плечам, будто безумные, и потряхивать головой. Только веселье не могло длиться вечно, потому и пришлось затихнуть, увидев тайное движение Чон Сока — именно захватом ладони в ладонь он оповещал остальных, что надо действовать и быть тише, ведь у стен есть глаза и уши, а проблем никаких не нужно. — Мы с вами избраны для того, чтобы сделать будущее счастливым, — продолжала Сола, всматриваясь в каждое лицо, одухотворённое идеей, в каждые глаза, сверкающие тёмной искрой и жаждой правосудия над людьми, что должны быть повержены. — Не знаю, как вы, но я устала от Интеллигентов, что вечно плюются на качество нашей работы, от Правящих, что сидят и ничего не могут поделать с беспределом в Городе. А вы знали, что на севере Интеллигенты насильно подавили бунт Рабочих? — сделав большие глаза, Ким ухмыльнулась — слова были правдой и возымели должный эффект. — Наших с вами братьев и сестёр отстреливали, как собак, когда они сами были безоружны и просто хотели сказать, что пора отменить карточный режим на покупку необходимых вещей. Аптеки должны давать больше таблеток, чем на месяц, средства личной гигиены тоже, потому что это то, что надо людям в первую очередь, а не бесполезные вещицы по типу пары бесплатных звонков на телефоны внутри касты. Зачем нам телефоны, если они тысячу лет как устарели и мы пользуемся браслетами? Братья, сёстры, — именно сейчас она затряслась, по щекам скатились крупные градины слёз, но речь продолжилась: — мы с вами все нуждаемся и имеем право на счастье и собственный выбор. Давайте же мирно пойдём на Правящую касту, давайте хотя бы поговорим с ними, не используя оружия, потому что насилием делу никогда не поможешь — это методы паршивого правительства, что ставит себя выше жителей. Давайте же постараемся сделать Город хоть немного лучше. Девушка почувствовала лёгкое недомогание и головную боль, потому откланялась людям, что с восторгом вобрали в себя её речи, идеи, и спустилась прямо в объятия Чон Сока, желая уже жить в лучшем мире, где сменится режим власти, где она и её возлюбленный будут счастливы. Да, они могли строить счастье и в нынешних условиях, работая на благо общества и подсознательно ненавидя более высшие касты, только вот история, которую Ким не знала, говорила, что обычные люди не смогут справиться с данной им безграничной властью. Они пойдут грабить и крушить дома богатых, оставляя многочисленные окурки в ванных, прозовут это новым правительством и будут строить не пойми что: режим, который никто не поймёт и не примет, законы и порядки, которых люди будут действительно бояться. — Я боюсь, — неожиданно пробормотала Сола; от сильного человека страшно слышать подобные слова, но оно было и понятно: толпа в лице неконтролируемой Рабочей касты не поддаётся никакому регулированию со стороны. — Мне кажется, мы не справимся. — Дорогая, я тебе обещаю, мы всё сможем, — произнёс Чон Сок, победно улыбаясь. — Если идея нас не погубит, то мы умрём за идею.* * *
В лаборатории царил бардак, и это было мягко сказано, потому что оказалось, что военные и учёные, люди, входящие в касту Интеллигентов и должные уметь общаться с такими же людьми, как и они, действовали несогласованно, оттого все удивлялись, что вещицы РК-Хвасы делали в руках Хосока. Старые фотокарточки за несколько сотен валюты, которую отменили в тот же год, когда и была введена, а после были введены карточки, которые и выдавали в качестве зарплаты, отдавали той щепоткой детства, которая присутствовала практически у каждого человека: улыбающиеся и беззаботные взрослые, хоть и уставшие после своих смен, дети с заплетёнными волосами, которые так и хочется распутать. Малышкой с пухлыми щеками в центре была как раз Ан Хеджин — ещё такая жизнерадостная, хватающаяся за руки родителей, не ведающая, что совсем скоро она отпустит их руки навсегда, с тоской будет смотреть на фотокарточки и проклинать всё и всех, кто причастен к гибели. В свои двадцать лет она должна была радоваться юности, знакомиться с новыми людьми, заводить романтические отношения, а не автоматически работать и, что страшнее, жить как в дне сурка, когда раз за разом происходит одно и то же. — Мы пытаемся сделать соединение с чипом в её сердце, зачем нам фотокарточки? — учёный, господин Хван, ответственный за подключения людей с вшитыми датчиками слежения к сети, очень сильно удивился, увидев на пороге своего кабинета Ищейку. — Да, у нас нет подробных карт пустоши, потому что никто туда не выходит, но… — Эти фотокарточки нужны для создания иллюзии, ваша задача — найти человека, что может улучшить качество снимка до максимального, — мужчина вздрогнул от того, насколько небрежно кинул в него вещью Хосок. — В детали я вас посвящать не обязан, главное — чтобы приказ был выполнен в точности. После этого он направился по длинным коридорам, зная, куда идти; ему следовало найти остальных парней, проверить их состояния в соответствии с нормами, а потом только ждать. Совсем скоро они все выйдут на охоту на местность, которую никто из живших в Городе людей не знает, они будут самыми настоящими первопроходцами, что не заблудятся, ведь у всех есть внутреннее чутьё, да и Ищейка абсолютно спокойно мог взять следы обоих. К ним будут подбираться медленно, остановятся за несколько километров до двух людей, что явно не смогли далеко уйти, а потом выпустят своё самое главное оружие, то, ради которого были изъяты фотокарточки. — Хён, ты выглядишь странно, — из блока вышел Тэхён, идя в ногу с Хосоком. В последнее время Ким испытывал что-то по типу тревоги, но никто серьёзно не рассматривал его состояние, только вкалывали какие-то витамины и наблюдали снижение внимания. — Как это — странно? — Чон даже остановился, замечая, что они вместе с собратом остались в коридоре одни. — Как убийца, — без колебаний произнёс Парфюмер, — так же бесстрастно и без чувств. — Все мы без чувств, если ты не забыл, — Ищейка втянул носом воздух, криво улыбаясь. — Все мы тут убийцы, — и направился дальше по коридору.* * *
Хваса осторожно оплетала руками шею Нам Джуна; последние десять километров он нёс её на себе, понимая, что выдержки хватит ещё на пару, а потом вновь придётся отдохнуть, ведь он не железный, да и девушке неудобно всё время висеть, надо время от времени проверять повязку на ноге, перевязывать. Оба молодых человека думали о разном, Ан, к примеру, до сих пор дрожала и сглатывала вязкую слюну, смотря на кадык Кима, не смея поднять взгляд выше, на губы, до которых коснулась, казалось, уже так давно. Ёнсон говорила, что если и дарить кому-то первый поцелуй, то только человеку, что о тебе заботится, что сделает всё ради тебя, и Нам Джун был как раз «тем самым», что вырвал из череды серых дней, что вытащил из Города, и теперь девушка дрожала. Боялась, что он снова будет озверевшим и снова придётся резать его лицо; что снова придётся доставать дрожащими руками медицинский спирт и, промокнув вату, прислонять в ране, которая, как парень сказал, скоро затянется. Да, Хеджин не верила в большую часть слов, что он ей сказал, слишком уж фантастичными они ей показались, но отрицать то, что вся жизнь перевернулась с ног на голову и стала необычной, было бесполезно. Не каждый день встречаешь на своём пути парня, что убежал из лаборатории, где над ним ставили опыты, обладал даром провидения и был очень опасен. Они остановились спустя двадцать минут, чтобы подкрепиться; Город был далеко позади, все заботы тоже, и Нам Джун будто чувствовал, что где-то чуть дальше есть люди, самые настоящие, немного другие, отличающиеся от них. В голове было спокойно, так как чип вырезали, и ничто не давило, давало спокойно поразмыслить над всей ситуацией в целом и провести рукой по руке Хвасы, что внезапно затряслась. — Я думаю, нам надо поговорить, чтобы ты не реагировала на меня так, — Ким вновь осматривал бинты, вновь их снимал, вновь мазал раненое место. — Меня, конечно, никакой дипломатии не учили, но говорить я, как ты знаешь, могу. — И о чём поговорим? — Хваса следила за пальцами Нам Джуна, что вновь завязывали бинт. Они осторожно касались ноги, стараясь никак не зацепить рану слишком сильно, но поморщилась, стоило ему затянуть узел слишком туго, и положила одну руку на его запястье, будто останавливая. Она всё ещё не решалась смотреть ему в глаза, боялась увидеть серый металлический оттенок, хоть на мгновение заполнивший радужку, почувствовать, как его руки вновь обовьются вокруг тонкой шеи. — О том, что меня не надо бояться, раз чипа во мне теперь нет, я абсолютно безопасен, — сразу расставил акценты Нам Джун. Ему была не свойственна нерешительность — у него это качество вообще отсутствовало, потому слова легко слетали с губ, хоть и были тщательнейшим образом обдуманы. — Клянусь, такого не повторится больше, даже если ты снова коснёшься меня губами. И в то мгновение Хеджин будто расслабилась, улыбнувшись и притянувшись к Киму для объятий; будучи наедине с парнем, сработал психологический трюк, позволивший проникнуться симпатией и доверием. Всё, что было связано с тем удушением — просто временные трудности, она ж смогла с должным хладнокровием извлечь этот чёртов чип, который управлял Нам Джуном. Если ему сейчас намного легче и он может полностью контролировать себя, то это уже хорошо — можно без опасений прикасаться к нему. — Большое спасибо, — проговорила Хеджин в плечо Киму, — если бы не ты, меня бы там сразу повязали и я бы никогда бы не увидела пустошь так близко. Погладив девушку по лопаткам, Нам Джун снял рюкзак, с громким стуком опуская на землю винтовку, которая не заслуживала такого к себе отношения, но деть её было некуда. Сегодняшней ночью, когда Хваса, свернувшись комочком, спала у костра, зябко обхватив себя руками и укрывшись двумя плащами, пришлось совершить выстрел — казалось, кто-то бегал вокруг импровизированного лагеря, но девушка не проснулась из-за громкого хлопка, немного перекрытого глушителем. Ким отошёл на десять шагов от костра, стараясь не выпускать спящую девушку из поля зрения, но никто и ничто больше в ту ночь не потревожило их покой, только ветер разносил на много километров запах гари. — Помнишь, ты говорил о войне? — задала вопрос Хеджин, почувствовав тепло — Нам Джун, не нуждающийся в плаще из-за хорошего теплового обмена внутри своего тела, перекинул вещь прямо на девушку, вместе с тем начиная разжигать костёр, ведь требовалось подкрепиться. — Ты не знаешь, что это за война будет? — Война, в которой не будет пощады никому, — проговорил молодой человек, доставая консервы. — До того как сбежать, я видел в своих видениях кровь и огонь, но мне почему-то показалось, что я в этом всём не участвовал. Я участвовал в другом. — В чём же? — Убивал невинную девушку, — после недолгого молчания сказал Нам Джун, — и обмазывал её кровью собственное лицо. — А что было потом? — становилось неловко, и Ан отвела глаза, принимаясь выковыривать зелёный росток размером с большой палец. — Ты знаешь эту девушку? Сказать или нет? Правда или ложь? Горечь или приторная сладость? Ким думал недолго, потому что знал — девушка рядом с ним напряглась всем телом, ещё не понимая ничего, но догадываясь. Он решил соврать для её спокойствия, для того, чтобы она потом не проснулась с криком ночью, не загасила костёр ударом ладони, не заплакала, сжимаясь в объятиях. Подняв свои глаза, в которых блеснула сталь, и одновременно с этим всё же сняв упаковку, Нам Джун откашлялся, внутренне осознавая, что такое самоненависть, и произнёс: — Нет, я её не знаю. Почувствовав спокойствие Хеджин, Ким протянул ей еду, которую девушка без достаточного энтузиазма начала поглощать; ей требовалось хорошо питаться, чтобы восстановиться, тем более приходилось не только ногу лечить, но и руки мазать на ночь, чтобы все трещины, все маленькие раны рассасывались. Ладони выглядели намного лучше, чем когда девушка работала в Городе, да и вообще Хваса, почувствовав свободу, стала намного энергичнее, стараясь преодолевать большие расстояния, хоть нога не позволяла двигаться быстро. — А часто ли ты видишь эти видения? — молчаливость куда-то пропала, возник интерес, который не давал покоя, и Хеджин дала себе слово, что успокоится, как только узнает буквально всё. — Как это вообще бывает? — Просто вижу вспышки, и всё, — сказал как отрезал, а потом откупорил бутылку воды. — Давай лучше поговорим о том, как нам побыстрее добраться до того самого города, с которым связь потеряна. Ты уверена, что до него пять дней пути? — Как ты вообще относишься к Правящим? — Хеджин будто намеренно пропустила реплику мимо ушей, не обратила внимание на сжавшийся кулак молодого человека, на его откровенное нежелание говорить на эту тему. — Что ты вообще знал о Городе до того момента, как сбежал? — Ничего, — если бы Ким обладал большим спектром эмоций, то его слова прозвучали бы с ещё большей угрозой в голосе. — Пожалуйста, Хваса, я не хочу об этом говорить. Мне неприятна тема, касающаяся моей несвободы. Я хочу забыть всё, что с этим связано. — Но ты никогда этого не забудешь, — прошептала Хеджин, понимая, что ни она, ни он никогда не забудут всего этого: отпечатаются в сознании все образы прошлого, все лица и разговоры, — мы никогда не забываем того, что нас очень сильно ранило. — Ты права, Хваса, — Пророк встал, пошатываясь, на ноги. Перед глазами мелькали воспоминания, в которых его било током, где его избивали, где он вытаскивал голыми руками пули из собственного тела. Жаль, в тот момент думал он, что ему не вынесли мозг через висок — не мучился бы, но нет, его обязаны уберечь от смерти, не понимая, что в ней он видел собственное избавление. Он другой, он отличается от других «IH», он бракованный по всем фронтам, потому ведь и убежал, лишь бы не чувствовать себя чужим среди почти-что-людей, с которыми вырос, с которыми бок о бок тренировался, чтобы потом ударить по Городу, потому что сам знал — Рабочая каста поднимет восстание. Все бунты начинаются с низин, и Нам Джун чувствовал кожей, что в каждом человеке, что жил в общежитии, в котором большую часть жизни провела его спутница, тлела искра революции, которая при желании может очень сильно полыхнуть, сжигая перед собой всё. Солнце клонилось к закату; Хеджин и Нам Джун решили, что больше они физически пройти не смогут, ведь сам парень уже ясно дал понять, что хоть он и сильный, и выносливый, ему не чужда усталость, от которой сводило мышцы во всём теле. Девушка уже в который раз извинялась, корила себя за то, что не была осмотрительной в тот миг, не отпрыгнула, заметив тень, да даже бег не ускорила, чтобы пуля не дай бог не зацепила. Сейчас, ёжась у костра и обхватив себя руками, Ан пыталась скрыть собственное лицо за короткими локонами, лишь бы Нам Джун так не всматривался в её лицо; дым плавно уходил в небеса, он был полупрозрачным, а значит, незаметным с расстояния уже двух километров. Хеджин предалась тоскливым воспоминаниям, закрыв наконец-то глаза и уперевшись лбом в притянутую к груди коленку: в это время она слышала, как Ким, взяв камень, точил о него один из своих ножей, и звук, сопровождающий это, слился с мыслями, что лились стремительно, как вода из душевой, что была расположена дальше всех от входа. Возникли образы Города, когда Хваса ещё не работала уборщицей и часто бегала по улицам, задирая подбородок и всматриваясь в камеры, будто специально хотела напугать людей, сидящих за ними и думающих, что их не видно. Девочка тогда знала — за камерами кто-то есть, потому что всегда за чем-то слабым стоит кто-то сильный, направляющий и внимающий быстрее и лучше. В своё время Ан попала на детский уличный кукольный театр, где достаточно страшная кукла, показывающая собой Великого Правителя Хван Муджона, рассказывала о преимуществах разделения на касты, и только потом представление начало пахнуть антиполитизмом, потому что ту уродливую куклу «разорвала» марионетка, олицетворяющая Рабочую касту, — вся грязная, тощая, с порванным костюмом, она напоминала Хвасу сейчас. В тот день маленькая девочка с хвостом тёмных волос в слезах убежала с улицы, потому что как это так — Великого Правителя оскверняют, рвут на части и заставляют признать, что система каст не работает вообще, совсем. Многим позже Ан осознала, что это действительно так: слишком сильны были различия между Рабочими и Интеллигентами, а до Правящих им было не добраться совсем, даже при помощи труда, рук, покрытых мозолями и кровоточащими нарывами. Каждый остервенело мазал руки заживляющими мазями, они помогали, а потом всё шло по кругу, по накатанной: дом-работа-дом, и два звена, составляющих единое целое, далеко не уютная квартирка, в которой пахнет свежими булочками и цветочными духами, а комната общежития, где такие же девушки с большими глазами, в которых видно недоедание, с грязными впалыми щеками не живут, а выживают. Это считалось нормой, но эту норму совершенно не любили представители низшей касты, отказываясь вешать на себя ярлыки и пытаясь зубами продраться к Правящим и попросить немного больше карточек, чтобы покупать всё нужное в магазинах, и хоть немного, чуточку приблизиться к Интеллигентам и посещать те же кафе, что и они. В Городе существовало достаточно строгое разделение, по которому было ясно, что Интеллигенция обладает большими правами, чем Рабочая каста. У них были намного выше зарплаты, позволяющие тратиться и жить на широкую ногу, даже играть красивые свадьбы, о которых мечтали девушки, подобные Хвасе; да даже привилегий было намного больше: участие в организации работы предприятия, дополнительные выплаты, стопроцентное трудоустройство. Им было доступно нормальное образование, буквально каждый мог выучиться на ту профессию, о которой мечтал с самого детства, если эта профессия не была запрещена или не утратит своей актуальности в ближайшие двадцать лет, а ещё они все друг к другу относились мило и дружелюбно. В их касте будто никогда не было ссор и конфликтов, никто не дрался за право первым помыться в ванной общежития, ибо все жили в маленьких уютных квартирах, где над столом обязательно висела голограмма, показывающая сцену разделения каст. Им не было на что жаловаться, очень хорошая жизнь заставляла ходить с улыбкой на лице, в то время как Рабочие мечтали хоть кончиком пальца коснуться их идеальности, быть как они, прожить как Интеллигент хотя бы один день: понять, что такое улыбаться каждому и не наткнуться на осуждающие взгляды, что значит прийти домой и не вставать в длинную очередь, чтобы смыть с себя всю грязь, которая налипла на тело. Хеджин тоже хотела этого — оторвать ненавистные нашивки «РК», что, в принципе, и так сделано, пришить «И»-нашивки и сменить нелепое «Хваса» на красивое «Мария», как мечтала в детстве. Родители говорили, что ничего в мире никогда не изменится, до скончания веков или геноцида будет существовать система каст, из которой нет выхода, так и умерли, не узнав, что их единственная дочь решилась на побег за стену. — У меня тоже есть секрет, — произнесла Ан, выпрямляя ногу и смотря на Нам Джуна, что изучал небо. — У меня есть шрам, который почти никто не видел. — Я думаю, меня не зацепит история о том, как ты в детстве упала на асфальт и разбила себе коленку, — он немного ухмыльнулся, но потом взглядом всё же зацепил ловкое движение рук — это девушка потянула молнию на своей руке и освободила плечи и грудь от кофты. Верхнюю часть тела пока скрывал топ, но Ким уже успел заметить край шрама, что начинался на груди. — Подожди, ты… — После того, как моих родителей «стёрли», — девушка сглотнула ком в горле, понимая, что ещё чуть-чуть — и польются эмоции, которые так хочется спрятать, — мне сделали какую-то операцию. Я ничего не помню из того дня. Под топом, который Хеджин бесстыдно сняла, обнаружилось лишь тканевое нижнее бельё, которое не подлежало снятию; спустив кофту до земли, девушка немного зябко поёжилась, проводя рукой по шраму, что шёл бледной полосой от груди вниз, к животу, а потом глянула на Нам Джуна, что распахнул от ужаса глаза и даже сделал попытку отползти. Он слышал об этом случае, читал о нём, когда учёные от него отвернулись, будто бы доверив ему тайну о людях, в чьи тела вшивали датчики движения, лишь бы схватить потом на преступлении. Хваса, сидящая перед ним и убирающая за уши короткие волосы, не была преступницей, она была слишком невинной для этого; он наблюдал за её жизнью, если это так можно называть, достаточно долго, чтобы сказать одно: незачем было перекраивать её тело, сшивать заново, а потом бросать без какой-либо информации о том, что делать и как жить дальше. Шрам выглядел старым, но видно, что в первое время за ним ухаживали, чтобы швы не разошлись и девушка не умерла от заражения крови. Ким смотрел на него минуты две, прежде чем придвинуться ближе к Хвасе, взять за оголённые плечи и вперить взгляд в рубец от зажившей раны, понимая, что всё очень плохо. Он чувствовал чипы внутри девушки, но просто так не мог вырезать их, хотя всё естество орало, что он должен это сделать, ведь уже успел понять, что погоня точно есть. Девушка воспротивилась прикосновениям, захотела отдалиться, прикрыться, пожалела уже в сотый раз, что вообще завела об этом разговор, но неожиданно всё внутри полыхнуло огнём, и Хеджин вскрикнула, прижимая холодные ладони к горячей коже. — У тебя всё хорошо? — когда девушка начала задыхаться, Нам Джун понял — дело дрянь, он не знал, что делать, постарался запахнуть верх на девичьем теле, а потом её глаза уставились в одну-единственную точку в пространстве, будто находя там сотню поводов молчать. Ким встряхнул её за обнажённые плечи, пощёлкал перед лицом пальцами, а потом обернулся, глядя на реку, на её противоположный берег, и замечая два человеческих силуэта. Хваса смотрела на людей сквозь слёзы, с застывшими эмоциями и чувствами на лице; в ней было много всего, что хотелось выплеснуть, потому что она узнала эти фигуры, увидела будто в каждой чёрточке лица собственных родителей, призраков прошлого, что окружили вмиг и не дали спокойно дышать. Она была уверена, что Нам Джун тоже видел их фигуры, только напрягся, будто чувствуя всем своим естеством угрозу, а потом, быстро одевшись, будто стыдясь перед родителями, встала на ногу, опираясь о плечо парня. Не верила самой себе, собственным глазам, но смотрела на противоположную сторону реки, тянулась в воду, но Ким не пустил, обхватывая за талию и резко наклоняясь, чтобы подобрать винтовку. — Нет, не стреляй, там мама и папа! — взвизгнула Хеджин, внезапно перехватывая винтовку и будто собираясь выдернуть её из рук парня и кинуть в реку. — Пожалуйста, не надо! Ты не убийца! — Твои родители мертвы, Хваса, — громоподобный голос прервал вскрики девушки, и в следующую секунду раздался выстрел, что был не настолько громким из-за глушителя. — Ты сама мне об этом сказала пару минут назад. Это чёртова иллюзия. И правда — два человека исчезли так же неожиданно, как и появились, оттого Хеджин отступила назад, наступая на больную ногу и с криком заваливаясь на спину. Только вот упасть ей не дали, чьи-то руки, такие же ледяные, как и винтовка Нам Джуна, подхватили сзади за руки, лишь бы не столкнулась с землёй и не испачкалась. Ким уже стоял, взведя курок и смотря пристальным взглядом на Чимина, чип которого светился красным, хотя сам парень не был видимым, и Хваса поняла — попались буквально только что, возможно, из-за неё. — Смею предположить, что ты пришёл не один, Невидимка, — проговорил Ким, обращаясь к Паку. — Отпусти её. — Смею предположить, что ты совершенно перестал видеть будущее, Пророк, — Чимин сжал локтем шею девушки, и та вцепилась в его предплечье, тем самым показывая, что ей нечем дышать. — Так интереснее. Опускай оружие, иначе твоя девочка пострадает. В ту же секунду Хеджин потеряла сознание — доступ к кислороду перекрыли, и теперь проблем возникнуть не должно; Чимин будто бы соткался из воздуха, убаюкивая в собственных руках девушку, что являлась своеобразным живым щитом. Каждый, окруживший маленький лагерь, знал — Нам Джун не выстрелит в девушку, это читалось по его лицу, что вмиг стало растерянным, будто он слишком сильно за все эти очеловечился. Винтовку отобрал Юнги, совершенно бесстрашно наступая на костёр и гася таблетку, и только после этого четверо человек окружили Пророка, заводя его руки за спину и перетягивая запястья самосжимающимися наручниками, что ударят током, если заключённый сделает лишнее движение. Им говорили, они верили, что они братья: не по крови, но связанные друг с другом, похожие внутренне, внешне, физические параметры тоже в пределах одинаковости. Только Тэхён, держащий Нам Джуна за левый локоть и оглядывающийся на Чимина, что нёс на плече бессознательную Хвасу, которой успели вколоть снотворное, чувствовал исходящий от Пророка страх, даже не за себя, за девушку из Рабочей касты. Именно это чувство отличало Кима от всех остальных, что плотным кольцом шли по направлению к Городу, как и жажда свободы, читающаяся во всём его теле, что внезапно стало таким тяжёлым, стоило парням проекта «IH» буквально захватить маленький лагерь. Впереди ещё был день пути, который каждый юноша, находящийся в процессии, выдержит. Оставалось только надеяться, что снотворное, которое вкололи в Ан Хеджин, продержится до того момента, как парочку бросят в Восточную Городскую тюрьму.* * *
Хваса очнулась после странного звука, что будто бы взорвал ей мозг; вскрикнув, она схватилась за голову, не понимая, почему вместе с правой рукой взметнулась левая, и только потом открыла глаза, абсолютно не понимая, в каком месте оказалась. Тьму нарушала яркая лампа, светящая под потолком и режущая взор, и девушка более-менее смогла осмотреться в тесном каменном помещении, в котором она с ужасом узнала тюремную камеру. Стены надавили с трёх сторон, но к решётке, что била током, она даже подползти не могла, слишком сильно оцепенела, не веря тому, что вновь оказалась в Городе, в том месте, из которого отчаянно хотела сбежать. — От тебя так сильно пахнет страхом, — голос буквально за спиной заставил вздрогнуть и повернуться, стараясь не травмировать больную ногу, что затекла и сильно ныла. Похоже, никто не додумался сделать перевязку или хотя бы оставить ей бинты, чтобы неумелые руки постарались сделать всё правильно, как Нам Джун показывал. — Я б рекомендовал тебе не нервничать, но кто меня слушал в последний раз. Хеджин наконец-то посмотрела сквозь решётку, что сияла лёгким голубоватым светом; за ней на коленях на полу сидел неизвестный ей молодой человек, что, склонив голову к плечу, наблюдал за ней, как за мышкой в клетке. Таковой себя девушка и почувствовала: подопытная, над которой проведут какие-то эксперименты, но нет, никаких экспериментов не будет — лишь приведут в какую-то комнату, где сотрут, а потом что? Неизвестно. — Ты кто? — задала вопрос девушка, принимаясь развязывать бинты, чтобы понять, насколько плоха её нога. Судя по боли, что оккупировала икру, всё было намного хуже, чем она могла себе представить. — И как я тут оказалась? — Мы вас с Пророком нашли, — молодой человек приблизился ещё ближе к решётке, будто желая быть в самой камере, не беспокоясь даже о том, что его могло ударить током. — Я IH-Парфюмер, знаю, какие все эти ваши чувства на запах. Тебе не надо меня бояться, я тебя не обижу. Нам Джун тоже говорил, что он не обидит, но буквально вчера его пальцы обхватывали тонкую шею девушки, душа; Хеджин запаниковала, ведь нигде не видела знакомого и ставшего таким родным лица, которое видела в бреду. Всю гамму её чувств почувствовал Тэхён, что всё же получил заряд тока в руку, как только попытался просунуть ладонь через прутья, и даже почти улыбнулся, не механически, как все остальные, а более человечно. — Можешь называть меня Тэхёном, мне нравится это имя, им тоже зовут меня с детства, — доброжелательно произнёс молодой человек. — Может, ты скажешь, как тебя зовут? — Какой смысл знакомиться, если я всё равно скоро… умру? — Хваса не задумывалась, как звучат эти слова, и теперь, чувствуя, что совсем скоро наступит самый настоящий конец, она вздрогнула. Она даже жизни не знала, какая она, и теперь готовилась к тому, чтобы быть стёртой; потому и голос сломался, выдав с головой страх, а потом и губы дёрнулись. — Ан Хеджин, РК-Хваса, называй как хочешь, мне уже всё равно. — Странные вы, люди, — произнёс Ким, — вы умеете находить выходы из таких ситуаций, в которых их совершенно нет, так почему ты сейчас опускаешь руки? — Потому что это не та ситуация, из которой я смогла бы найти выход, — прошептала Хваса, — я никто без… без Нам Джуна. Это он мозг, он спланировал побег, а из-за меня мы попались. — Вы просто недалеко ушли, вот мы вас и нашли, — произнёс Тэхён. — А теперь… позволь мне ненадолго отойти, мне надо уведомить людей, что ты пришла в себя. Хеджин притянула колено к себе, понимая, что всё — это конец, от судьбы своей не убежишь, повторишь окончание жизни родителей, только никакая маленькая девочка не будет плакать из-за кончины. Вспомнив те фигуры на другом конце реки, когда девушка видела собственных родителей, она сжалась и вновь всхлипнула. Ничто уже не будет как прежде. — А вообще, я тебе тут собеседницу привёл, она по вентиляции пробралась сюда, — голос Тэхёна звучал ровно, будто он не был удивлён внезапному визиту незнакомки, что буквально на голову ему свалилась этажом ниже. — Кого? — Хеджин обернулась, протирая глаза, а потом расширила их, поняв, что за девушка стояла перед ней, улыбаясь и чуть ли не плача от радости. — Ёнсон! Перед решёткой, что могла ударить током, стояла Ким Ёнсон — соседка, которая будет сейчас с ней, и это не галлюцинация уставшего мозга, который стал на ходу выдумывать себе знакомые образы, лишь бы не свихнуться. Хваса прильнула к решётке, но получила мощный заряд тока, а потом, спрятав лицо за ладонями, почувствовала, как дрогнули плечи. — Да, Хеджин, это я. Привет от нашего подпольного сопротивления Рабочей касты.