* * *
Пророк видел сон, из которого он не смог убежать, даже сильно сжав кулаки и до крови расцарапав собственные ладони; его тело будто оплетали сотни змей, стягивая в смертоносные объятия, из которых хотелось выпутаться. Голову сжало тисками, и глаза внезапно раскрылись, смотря на мир серой сталью; перед ними мелькали картинки будущего, что будет будто бы совсем скоро, потому Нам Джун задёргался, стараясь предотвратить видение. Он редко позволял себе это сделать, предпочитая досматривать всё до конца, пусть внутри себя испытывал гамму непередаваемых чувств, неприятие и желание отмыться от того, что видел. Одно он знал чётко и точно — скоро будут смерти, и не обычные, а разрывающие людей на мелкие части как физически, так и морально, выскрёбывая из-под корки всё хорошее в людях. Ни одна война не может кончиться хорошо, нормально, она оставляет после себя сотни, тысячи покорёженных, словно груда металла, судеб, убитых, пропавших без вести, навсегда стёртых с лица Земли. Пока те, кто затеял войну, ликовали, те, кто сражался, собирал себя вновь, как паззл, учился жить заново и восстанавливал потерянное и еле-еле сводил концы с концами. — Вот ты и попался, — потирая руки, неизвестный Киму мужчина в белом халате улыбнулся, чувствуя собственное превосходство над неразумным, как он считал, человеком. Учёный не ведал, что идеальные люди на то и идеальные, что во много раз лучше остальных, знают больше, видят больше и соображают в сотни раз быстрее. — Ну что, мальчик мой, сам ли вырезал себе чип или подружка твоя постаралась? — Не понимаю, о чём вы говорите, — глаза потеряли свою серость, вновь став карими, и Ким выдохнул, понимая, что змеи, оплетавшие его тело — это ремни, которые удерживали его в кресле и не давали даже шевельнуться. Признаться честно, молодой человек и не собирался что-либо делать по ходу пробуждения, потому что знал — его организм отрицательно отреагирует на любое телодвижение, пусть даже не особо резкое, раз даже сейчас в глазах зарябило и пришлось зажмуриться. Конечно, Нам Джун знал, что его же собратья отрубят его по пути в Город: им всем с самого детства внушали, что от предателей надо избавляться, а раз с ним не расквитались ещё там, у реки, где Юнги напустил достаточно хорошую иллюзию, значит, он для чего-то нужен. Сразу же полезли мысли о том, что он будет участником каких-то особых засекреченных экспериментов, скрываемых от других учёных, но осознание того, что привязан он неспроста, да и про чип не зря спросили, плавно вошло в голову, как нож в масло. Кажется, сейчас ему снова будут вшивать все эти капсулы, которые, возможно, и не приживутся вовсе; парню как-то сказали, что реакция на вшивание чипа непредсказуема, всё сугубо индивидуально, Тэхён вообще мог не выжить, так как его показатели были одними из самых низких. — Ты, конечно же, этого не помнишь, но в детстве тебе вшили чип, от тела которого тебя избавила в вашем маленьком путешествии Ан Хеджин, — в сердце что-то выстрелило, и Ким поморщился при упоминании Хвасы — было что-то уж слишком личное в её имени, будто никто не мог называть её именно так. Эта девушка не заслуживала того, чтобы о ней отзывались с таким пренебрежением, даже презрением, будто она не была обычным человеком. — Ты ведь сам явно не смог сделать такие надрезы, потому что мы тебя подключили к системе, а потом резко произошёл сбой и откат. Нам это не понравилось. В руках учёного, господина Пака, как было написано на его бейдже, был скальпель, который, Нам Джун знал, скоро будет разрезать его кожу, но он был отложен до поры до времени. Требовалось сначала сделать операцию безболезненной, и молодой человек вспомнил, как Хваса извивалась змеёй под ним, когда он вытаскивал из её ноги пулю, а затем заматывал бинтом. Пробило на дрожь, из-за чего сердечный ритм возрос, и мужчина в халате зацокал языком, покачивая головой, — пациент не должен сейчас волноваться, испытывать что-либо. Он слышал о нападении Кима на военных, как он расправился с целой толпой буквально голыми руками, потому и приказал его привязать на всякий случай, не ведая, что без должного желания он не станет убивать. Тогда была безвыходная ситуация, тогда было стремление убежать, да и рассекречивание, что он всё чувствует, подстегнуло, ударив плетью меж лопаток, вот и включилась та самая страшная сторона, которую молодой человек пытался держать на привязи. Его учили убивать, потому с презрением к самому себе, с боязной ненавистью к собственным учителям он и убил тех, кто решил, что его судьба должна быть только такой и никакой больше. — Сейчас мы сделаем тебе маленький укольчик, но тебе это покажется ничем по сравнению с той болью, когда ты выпал из окна, бедный, бедненький мальчик, — Нам Джун чувствовал неприкрытую фальшь и издёвку над самим собой, но ничего не смог поделать, только прикрыл глаза, чувствуя, как игла плавно вошла в шею. Он не поморщился — действительно, хоть он чувствовал буквально всё, это не казалось таким уж больным, от чего загорелись бы глаза или дёрнулось разом всё тело, это было терпимо; он всю жизнь терпел, значит, и сейчас потерпит. — Молодец, Нам Джун-и, ты хороший мальчик. Его хвалили, будто собаку, не видя, как от злости поджались губы и набухли вены на руках, в тот самый момент молоденькая медсестра, тенью скользнувшая в кабинет, что-то прошептала учёному, премерзко захихикав, а потом разразился хохотом и сам мужчина, что достаточно красноречиво показал рукой на парня и назвал его «тем грязным выродком». За такое поведение, если бы Нам Джун не убежал, господина Пака бы выпроводили из лаборатории, кинули в одну из четырёх тюрем и сказали, что совсем скоро его сотрут, потому что он пренебрежительно относится к экспериментам, которых долго и упорно выводили люди до него. Только вот сейчас этому мужчине абсолютно ничего не будет, какая досада, он может сделать с Пророком всё, что его душе угодно, и ни одна живая душа не покачает головой, не пригрозит пальцем и не скажет, что так делать нельзя. Вероятно, его вверили в очень уж ненадёжные руки, полные жестокости и жажды разрыва личности парня, того человека, кем он стал за непродолжительное время нахождения рядом с девушками из Рабочей касты. — А теперь мы проведём маленькую операцию, потому что наркоз уже явно начал действовать и ты не почувствуешь ничего, — мужчина, выпроводив медсестру, взялся за скальпель, подходя к парню и осматривая его критическим взглядом. — Хотя, может быть, ты что-то почувствуешь, я, уж прости, вижу тебя в первый раз, мне дали только некоторые бумаги. Кажется, этого человека устраивало то, что только он и говорил, щебеча, словно не особо умная птица, явно не желая услышать хоть какие-то ответы на собственные вопросы, заданные будто специально так, чтобы Пророк не нашёл на них ответа. Потому он и мурлыкал какие-то мотивы, когда разрезал смуглую кожу на голове, и цокал языком, говоря, насколько же неаккуратно отнеслись к телу чипа, явно бросив его в пустоши и даже не попытавшись его поместить куда-то, чтобы тот не загрязнял окружающую природу. Прижившиеся с момента самой первой операции нанопровода никак не испортились, потому учёный вывел их наружу, помещая на специальный стерильный столик, что находился рядом с лицом Нам Джуна, и принялся паять их с новым телом чипа. Он делал это примерно час, и только после этого все провода и новый маячок были вшиты в голову молодого человека заново, причиняя несильный дискомфорт, и тогда учёный, хлопнув в ладони, в то время как с его латексных перчаток брызнули капли крови, объявил, что это всё, экзекуция окончена. — Меня снова будут использовать? — в голосе Пророка не было ничего: ни радости, ни грусти, ни каких-либо чувств, он будто вновь отключил их, как делал сотни раз до этого, а потому стало как-то горько от того, что господин Пак замер. — Ох, мальчик мой, — старшее поколение чаще всего относится ко всем со снисхождением, потому и к двадцатитрёхлетнему парню обратились достаточно прохладно, с долей снисхождения и некоего презрения, — я уж не знаю, что с тобой будут делать, но надеюсь, что ты понимаешь, что бракованных дважды не используют. Никому не нужны проблемы, созданные тобой, а поверь мне, ты сделал слишком многое, чтобы тебя полностью отключили от Центра и убили. Но мне кажется, что на тебя другие планы. Просто жди, Ким Нам Джун, и да прибудет с тобой бог, если ты в него, конечно же, веришь. «Бога нет, и мне никто не поможет, — окончательно понял Пророк, прикрывая светящиеся сталью глаза и понимая, что вот так и выглядит конец — прямо сейчас пытаясь вырвать из своего сознания куски будущего, он видел только реки крови и слышал выстрел, один-единственный, после которого наступила оглушающая тишина. — Мы с Хвасой не выживем».* * *
Ёнсон с тихим визгом упала прямо в руки Чон Сока, сжимая его в объятиях и дрожа; они стояли недолгое время, обнявшись, пока девушка не потащила возлюбленного в прореху в заборе, что огораживал территорию Восточной Городской тюрьмы. На сердце расплывалась тяжесть, она торопилась в своеобразный штаб сопротивления, не ведая, что практически выкручивает пальцы жениха от волнения, трясётся, будто от холода, хотя в Городе стояла достаточно тёплая погода. Она окончательно разочаровалась во всём, и возможно, жажду жизни вернула бы революция, которая точно должна совершиться сегодня, только взгляд Хвасы, её слова и действия намекали на то, что она покорилась. «Милосерден тот человек, что позволит умереть товарищу, если тот очень этого хочет», — именно это она бросила, давая понять, что не мечтает о спасении и не хочет выживать в этой мясорубке. Несомненно, Ан Хеджин перенесла многое: все переживания наложили свои печати, тяжёлый подростковый период и отсутствие в это время родителей истощили её физически, а морально же её добила Ким Ёнсон, сообщив о смерти Бёри. Сола никогда не видела, как младшая плакала, казалось, она была самой стойкой, самой непрошибаемой, но это будто было последней каплей, тем, что по-настоящему добило, заставило хрипеть и впервые за много лет заплакать. Она роняла слёзы некрасиво, неуклюже, будто впервые в своей жизни, как младенец, что своим плачем пытался разбудить мать, дабы та накормила или поменяла грязные пелёнки. Сломанные люди никогда не выглядят красиво, их видно из толпы невооружёнными глазами: по осанке, по тяжёлому взгляду сорокалетнего уставшего человека и даже по словам, что вырываются попеременно со вздохами, всё можно понять. Ан Хеджин и была такой — сломленной, старавшейся контролировать себя, собственные эмоции и чувства, жила, как в дне сурка, проживая неделю за неделей, месяц за месяцем, виня себя во всех своих бедах и раз за разом повторяя, что никогда не заведёт семью, никогда не будет воспитывать детей и с нетерпением ждать внуков. Да, она никогда не думала о том, чтобы взять и оборвать собственную жизнь, на работе выпить химикатов, от которых вывернет нутро, или же забраться на самый высокий этаж и сброситься. Да, Хваса старалась жить в полной мере, потому что эту жизнь ей дали родители, и она — то, что от них осталось, ведь почти все их вещи вынесли, оставили девочку-подростка без ничего гулять по улицам и пытаться выжить. Ким Ёнсон знала всю историю подруги и искренне не понимала, как она не сломалась тогда, когда звала родителей, кричала до срыва голосовых связок и говорила, что когда-нибудь всех покарает, но когда появилась возможность — дала заднюю, не стала даже пытаться что-либо делать. Сола не имела права винить Хвасу в малодушии, но слишком уж сильно на неё разозлилась, непонимание затмило глаза и перекрыло доступ к такому нужному сейчас кислороду, а потому та даже не слышала тихих слов Чон Сока, направленных на то, чтобы успокоить возлюбленную. Ничто не имело значения сейчас, кроме желания восстановить её душевное спокойствие, выяснить все её мысли и провести рукой по волосам, прижимая тонкое тело к себе и надеясь на то, что девушка не оттолкнёт. — Мой план относительно Хеджин провалился, — девушка всхлипнула и только на большом расстоянии от тюрьмы смогла всё же поддаться к мужчине, оплести его торс руками и уткнуться куда-то в плечо, — я не знаю, что мы теперь будем делать. — Следовать изначальному плану, в котором твоя подруга не участвовала, — произнёс ей в макушку Чон Сок, осторожно прикасаясь губами к волосам. — Для начала нам надо дойти до штаба и объявить, когда мы будем выдвигаться. — Завтра, — сказала Ёнсон, утирая слёзы и продолжая идти по дороге, — мы должны сказать всем готовиться. Штаб располагался достаточно далеко от тюрьмы, о его расположении знали только посвящённые, никто не имел даже права хоть кому-то о нём заикнуться, рассказать, потому что клятвы, данные на крови и скреплённые словами, всё же имели силу. Может, это и было даже как-то по-детски, абсолютно несерьёзно, но каждый держал язык за зубами и знал, что будет в случае разглашения тайны. Девушка и парень вошли в тёмный проём, оборачиваясь и проверяя наличие хвоста, которого, слава богу не было, но перестраховаться стоило, и осторожно стали пробираться к месту общего сбора, о котором оповестили каждого через браслеты. Ёнсон сегодня была слишком решительной, потому и избавлялась от формы тюремного уборщика с особой яростью, будто та была в чём-то виновата, и вскоре натянула привычный для себя комбинезон, застёгивая его на все молнии и пуговицы. Закатав рукава и оглядев всех пришедших людей с горящими глазами и желанием действовать, она кивнула Чон Соку, что послушно приглушил свет, и начала собственную пламенную речь: — Этот день наступил, братья и сёстры, — от некоего страха всё внутри скручивало, заставляло морщиться, но девушка поняла, что если сама даст слабину, испугаются и остальные. — Именно сегодня мы с вами в последний раз проверим все наши боеприпасы, которые нам удалось украсть, и будем выдвигаться, разделившись на четыре группы. Нас много, мы — сила, и первым делом мы атакуем четыре тюрьмы Города, чтобы вызволить тех несчастливых людей, что остались в камерах, но хотят свершения революции. Действуем все по первоначальному плану «СРК-1», всё рассчитываем по минутам и ударяем в одно и то же время. Внутри шевелился червячок сомнений, но, глядя на людей, что были будто бы поглощены планом, подготовкой, самой идеей, Сола заряжалась их энергией, горела, как светодиодная лампочка, и улыбалась, подбадривая соратников взять в руки оружие. Никому и в голову не приходило, что они — монстры, вцепившиеся в то, что им не по силам, возжелавшие той свободы, которую они получить не смогут, и много людей потеряют из-за этого друзей, любимых, родных. Все были буквально ослеплены, идя по наводке Ким Ёнсон, которая сама, показывая пример таким же, как и она, людям, спустилась с импровизированного подиума, оторвала нашивки с позорным для неё «РК-Сола» и подожгла их, поднеся к ткани зажигалку. — Это огонь революции, который должен полыхать в наших сердцах всегда, — демонстративно держа зажигалку зажжённой, девушка вновь улыбнулась, а потом высоко подняла вещицу над головой. Все знали — зажигалки сейчас используются редко, их уже не делают, редкие экземпляры в основном всегда передаются из поколения в поколение, как и топливо для неё, и то, что Ёнсон так долго держала огонь зажжённым, что-то значило. — Он не должен погаснуть. Но тонкий язычок пламени пророчески оказался задутым, и Сола засунула реликвию за пазуху, в карман, и повязала волосы на затылке, чтобы не мешали совершать благое дело. Каждый, находящийся в огромном помещении, знал одно — кажется, на этот раз собрание подпольного сопротивления будет последним, и дело даже не в том, что все верили, что революция свершится, нет; люди, находящиеся в непосредственной близости от Ким Ёнсон, знали, что это самое пламя сожжёт их, выжжет без остатка и убьёт.* * *
— На выход, Пророк, — взгляд Хосока был непроницаемым, когда пикали кнопки на панели, а дверь с негромким щелчком отходила, являя его взору изнеможённого парня, руки которого были скреплены наручниками. Признаться честно, Нам Джун до последнего верил, что после операции его оставят в покое, не будут трогать и вообще хоть как-то взаимодействовать с ним, чтобы тот не впал в неконтролируемое состояние и не стал в ярости кричать или, того хуже, разносить тесную камеру. Стены давили со всех сторон не только морально, но будто и физически, говоря ему о том, что он очень большой для этой клетки, в которой он изначально не должен содержаться. Как же странно: как только он сбежал, его окрестили преступником, сбежавшим из Восточной Городской тюрьмы, и сейчас он сидел в этом месте по-настоящему, но сбежать не мог, пусть и напряжённо обдумывал, как же это сделать. Из-за взгляда Хосока, что сверлил в нём дыру, пришлось встать, разминая затёкшие от долгого нахождения в одном положении колени, и пройти к нему, чтобы Ищейка ключом отстегнул его наручники и убрал их к себе в карман. Ким не знал, как проводится процедура, когда людей ведут на «стирание», и сам сейчас начал сомневаться — а реальность ли всё это? — но Чон будто специально, демонстративно схватил его за край плаща, от которого его избавили только на операции, чтобы кровь не попала на вещь, и повёл по коридору. — Из-за тебя собрали военный трибунал, потому что ты не подходил под систему, — говорил Ищейка будто бы доверительно, но вместе с тем чувствовалось, что ему глубоко наплевать на молодого человека, которого он сам вёл к смерти. — Сказали, случай интересный, прецедент, как это называется, потому у вас с РК-Хвасой даже будет шанс поговорить напоследок. — Разве людям не дают немного поговорить с другими людьми? — Ким только через секунду понял, что задал глупый вопрос, потому что старший хмыкнул, уголок его губы дёрнулся, но он будто бы подключен к Центру, потому мимика восстановилась, став бесстрастной. — Это абсолютно глупо, — проговорил Хосок. — Людей сначала «стирают», а потом пускают пулю в голову, чтобы бессознательное ничего не понимающее мясо не шаталось по Городу. Ты слишком погряз в своей идее о ненасилии, но, Пророк, пули всё же лучше цветов. Лучше избавить человека от страданий, чем все его слёзно жалели и учили жить заново. — Лишать человека жизни — мерзко, — проговорил Ким, — а вы — проклятые убийцы. — Сказал человек, выкосивший элитный спецотряд военных, — и Ищейка с силой пихнул молодого человека в помещение с двумя дверьми — в третью они только что вошли. — Подумай об этом, IH-Пророк. Потом у тебя будет вечность, чтобы только размышлять. Нам Джуна тошнило от всего: от себя, от Города, от системы, но прежде всего — от той самой сущности, которую в нём воспитали, которую вшили ему под корку, которую искусственно взрастили, внушая, что насилие — нормально, стрелять в людей — тоже, а ещё при этом надо оставаться без чувств и всегда действовать по приказу. Молодой человек согнулся, оперевшись рукой о кафельную стену, и резкий запах каких-то медикаментов проник в нос и не хотел уходить, будто специально втиснутое в помещение химическое оружие. Голова кружилась от обилия мыслей, он понял, что чувствует — сожаление, из-за которого учащалось сердцебиение и хотелось со всей силы сжать кулаки, чтобы ударить ими по кафелю. Отвлёк от собственного состояния только короткий женский вскрик и звук падения; Нам Джун обернулся, видя лежащую на полу Хеджин, которая, дрожа, пыталась подняться на ноги, но ничего не выходило. На белых бинтах выступила кровь, девушка, всхлипнув, села и полными слёз глазами посмотрела на Пророка, ни в чём его не обвиняя, ничего не прося и стараясь даже не показывать всего, что творилось на душе. Ким бросился к ней, падая на колени рядом и заключая в крепкие объятия; он знал по книгам, что людям, которые плачут, зачастую необходим тактильный контакт, и потому Хваса вцепилась в его одежду, роняя слёзы. Буквально две минуты назад её заставили подняться с холодного пола камеры, почти что за волосы вывели в коридор и повели, не обращая внимания на её крики, просьбу идти помедленнее, потому что кровотечение опять открылось и требовалось срочное хирургическое вмешательство. — Мы умрём, — прошептала, хрипя, Ан прямо на ухо Нам Джуну, что буквально посадил её к себе на колени. Они слишком привыкли друг к другу, чтобы сейчас вести себя как незнакомцы, не знающие, как начать разговор. — Мне кажется, я уже видела ангелов. — Ангелов не существует, — тихо проговорил Нам Джун, в последний раз проведя по волосам девушки рукой и сухо поцеловав её в лоб. — Мы все просто канем в небытие. Наверно, не стоит расстраиваться. Люди, наблюдающие за парой, правильно подгадали момент, когда стоит подключить Кима к Центру, чтобы управлять им, как живой марионеткой; он никогда для них не был кем-то большим, чем обычной заводной куклой, ключик от которой находится в шкатулке с пометкой «совершенно секретно». Только однажды секреты вскрылись, как жилы суицидника, лежащего в ванне с лезвием в руках, и потому люди поняли — грязное бельё надо прятать, а Пророка, такого бесполезного, видящего будущее, и то не по приказу, — умертвить. Люди привыкли решать, кому жить, а кому умереть, по щелчку пальцев или косому взгляду могут ломаться судьбы, разрушаться и страдать семьи. В тот самый момент, когда один из учёных нажал на кнопку, вводя код и соединяя Нам Джуна с Центром, никто не замер, все работали в своём привычном ритме, и только Ким застыл, его руки плетьми упали на пол, а Хеджин подняла на него взгляд. — Нам Джун? — проговорила девушка, внутренне ощущая страх, который тряс всё тело, будто в лихорадке, а потому, как столкнулась со взглядом серых стальных глаз, отпрянула, но нога потянула болью, вынудив зажмуриться и скривиться. Пальцы вцепились в её горло, и Хваса раскрыла рот, понимая, что буквально сейчас взмыла вверх, в воздух, удерживаемая только руками Кима, которые из ласковых превратились в убийственные, те, что задушат. Находясь в лапах смерти, которая уже дышит в лицо своим гнилостным могильным дыханием и говорит, что пришёл конец, все люди пытаются вырваться, и девушка тоже боролась за свою жизнь, только захват был слишком уж профессиональным, глаза бесстрастными, а она — слишком хрупка, чтобы бороться с рослым мужчиной. Потому Ан Хеджин и смирилась: попытавшись в последний раз улыбнуться, девушка затряслась, всё тело свела судорога, а в самой глотке замер тихий ужас и «всё нормально, я тебя прощаю». Бездыханное женское тело свалилось к ногам Нам Джуна, и молодой человек в ту же секунду закричал, выплёскивая вмиг захватившие его такие родные человеческие эмоции, которые испытывают все, кроме нескольких парней. Мир перед глазами кружился, не получалось сконцентрировать собственное внимание на мёртвом лице с застывшим навсегда оскалом, даже «Хеджин, пожалуйста, очнись, прости» не принесло результата — девушка так и не улыбнулась, а её кожа бледнела будто бы с каждой секундой, теряла свои краски и жизнь. Пророк встал, покачиваясь и понимая, что впервые по-настоящему сорвал связки от громкого крика, который рвался из самого естества наружу; сквозь пелену слёз, той жидкости, что никогда не покидала его глаз, Нам Джун увидел вошедшего в помещение Юнги. Переступив через женское тело, он протянул парню кобуру с пистолетом, прикладывая пальцы к виску и показывая, что надо делать, и Ким понял — да, будущее изменчиво, потому что до знакомства с девушкой из Рабочей касты он видел себя, обмазывающегося её кровью, но ни сейчас, ни когда-либо ещё он так не сделает. Центру даже не пришлось вмешиваться — дрожащими руками вынув оружие и сняв его с предохранителя, Нам Джун кинул взгляд на СокДжина, что появился тихо и сказал Гипнотизёру, что им пора выдвигаться на дело, и приставил дуло к виску. Сердце было мертво уже как пять минут, когда Хваса, которую он впервые назвал по её настоящему имени, умерла, мучаясь от его рук, а мозг ещё работал, посылая сигналы. IH-Пророк и подчинился этим сигналам, зажмуривая глаза до цветных мушек перед ними и чувствуя, будто весь мир остановился, когда он всё же нажал на спусковой крючок и пуля ворвалась в его голову. Ким покачнулся, пару мгновений ещё видя перед собой два лица, которые уже не узнал, а потом, оступившись, упал рядом с Ан Хеджин; его сознание, протараненное пулей, ушло в небытие, и для них теперь всё было кончено. Мин Юнги переглянулся с Ким СокДжином, забрал пистолет из мёртвых рук Нам Джуна и, не оборачиваясь, покинул помещение, ведь уже как пять минут назад всех IH призвали на борьбу с сопротивленцами под руководством некой Ким Ёнсон.