Другая история

      Пахло сыростью. Тихий шаги гулким эхом разносились по темному пустому коридору, который, казалось, становился всё уже и уже. Три небольших огонька осторожно колыхались, тускло освещая пол и каменные стены и рисуя размытые силуэты. — Куда мы всё-таки идем? — спросил Штольман.       Анна приложила палец к губам и махнула куда-то в темноту, которая перед тусклым светом так и не соизволила расступиться. Вдруг барышня резко остановилась перед дверью. — Это здесь, — тихо произнесла она.       Штольман сделал шаг вперед и вскрыл при помощи отмычки дверь, а затем чуть приоткрыл её. Тихий скрип заставил чуть поморщиться и его, и Анну.       На полу у противоположной стены валялась какая-то куча тряпья, подойдя к которой Яков с удивлением обнаружил уже остывшее тело Марии Ульяновой. — Завтра ещё раз обыщем школу, — глухо произнес следователь. — И сделаем всё официально. Пойдем отсюда.       Обратный путь показался намного короче. Анна облегченно вздохнула, оказавшись на свежем воздухе и перевела взгляд на задумчивого Штольмана. — Почему директриса не сказала о подвале? — ни к кому конкретно не обращаясь, произнес Яков Платонович. — Может, не знала? — предположила Анна Викторовна. Яков скептически на неё посмотрел. — Или она что-то скрывает. — Я больше склоняюсь ко второму варианту, — хмуро проговорил Штольман. — Она приходила сегодня утром и просила закрыть дело.       Они добрались до дома Мироновых. Там их уже ждал Коробейников. Увидев начальника, он едва не подпрыгнул от нетерпения. Анна на некоторое время оставила их одних в гостиной, чтобы распорядиться насчет чая. — Я побеседовал с родителями Ольги Щукиной, Полины Рудиной и Софьи Ветровой, — произнес Антон Андреевич. — Ничего стоящего они не сообщили, если не считать того, что все три барышни были увлечены одним молодым человеком. Особенно была увлечена мадемуазель Щукина… — И что это за молодой человек? — приподнял бровь Штольман. — Они не в курсе, — ответил Коробейников. — Отцы до этого дня вообще не знали, что их дочери интересовались кем-то. Об этом знали их матери, которые ничего предосудительного в этом не нашли, так как сами в юности… — тут он смутился и замолчал.       Горничная принесла чай. Анна, как только та поставила поднос на столик, сразу же отпустила её. — Я прочитала ещё раз дневники учениц, — разливая чай, сказала Анна. — Мария писала о какой-то тайне, которую ей доверила Надежда. Вот только в дневнике мисс Прокофьевой нет и намека на эту тайну. — Что можно доверить подруге, но нельзя доверить дневнику? — удивился Антон Андреевич. — Дневник-то понадежнее будет.       Штольман задумчиво кивнул, вертя в руках чайную ложку. Тело Надежды нашли в парке, где ей была назначена встреча. Записка с просьбой была найдена при Надежде. Вот только почерк не принадлежит ни Ольге, ни Полине, ни Софье… Но вот мадемуазель Прокофьева, скорее всего, была уверена, что должна была встретиться с тайным поклонником, который писал ей письма. О письмах знала мать, Мария и явно кто-то ещё. Но кто? Но за что убили Марию? Она могла знать что-то о смерти подруги? Или за то, что она знала то же, что и Надежда? Но что они могли такого узнать, что доверились другу, но не бумаге? — Анна Викторовна, скажите, а они могли знать что-то о том, что произошло с двумя учительницами? — спросил Штольман. — Например? — приподняла бровь Анна. — Что-то, за что их могли убить, — пояснил Штольман. — Вы не могли бы ненавязчиво расспросить о них?       Анна удивленно посмотрела на Штольмана, но согласно кивнула. — Да. Однажды ему удалось вас напугать, и он рассчитывал в случае чего сделать это вновь, — Штольман едва заметно улыбнулся. — Но он просчитался. В этот раз вы были подготовлены.       Анна тихо рассмеялась. — Это был дядюшкин подарок на шестнадцатилетие, — призналась она. — Я его всегда беру с собой, когда еду к кому-нибудь в гости. Но признать честно, я всегда забываю про него. — Думаю, теперь вы не будите забывать о столь полезной вещи, — заметил Яков.       Анна в ответ звонко рассмеялась. Теперь нет. Теперь не забудет.       Анна сидела в учительской и проставляла оценки, когда в помещение, где было довольно душно, вошла директриса. Анни тут же встала, но мадам Викторова едва ли обратила внимание на неё. Она огляделась и также спокойно удалилась, предварительно задержав пристальный взгляд на Анне. Как только дверь за ней закрылась, барышня села обратно на стул и нахмурилась. Что это было?       Эта была не единственная странность за весь день. Войдя в класс, где учились две убитые девочки, Анна обнаружила на столе коробку шоколадных конфет. Она обвела притихших учениц строгим взглядом, но ничего не сказала по этому поводу и начала вести урок. После занятия среди сданных работ она вновь обнаружила записку с весьма лаконичным требованием убираться, в коробке с конфетами было любовное послание. — Отправлю это на экспертизу, — произнес Штольман вечером.       Они медленно шли по парку. Было тихо. Под ногами лишь шуршали листья, покрытые инеем. — Что там с математиком? — поинтересовалась Анна. — Слухи оказались правдивы, — произнес Штольман. — Вот только здесь всё не так просто. Дело в том, что Казани он уже работал с мадам Викторовой. Она в той гимназии также занимала пост директрисы. А та ученица… Она утопилась. По официальной версии. — По официальной? — приподняла бровь Аннет. — А по неофициальной? — Согласно неофициальной версии её сначала избили, а затем скинули в воду, — произнес Яков. — А что с тайным поклонником? — поинтересовалась Анна. — Тот, с кем должна была встретиться Надежда? — Пока ничего, — с сожалением ответил Яков Платонович.       Вопрос с поклонником разрешился на следующий день весьма неожиданным образом. Ближе к одиннадцати часам в кабинет Штольмана заявился взволнованный Коробейников и сообщил, что было найдено тело Анатолия Кирилловича Артемьева. Ему кто-то проломил голову тяжелой статуэткой совы. — Что говорят соседи? — спросил Яков, осторожно перебирая бумаги покойного. — Никого подозрительного не видели, — ответил Коробейников. — Сказали, что к нему очень часто приходила женщина, по описанию похожая на мадам Викторову. И вчера вечером она тоже приходила. Соседка слышала их ссору. — Ну вот… А вы говорите ничего подозрительного, — хмыкнул Яков. — Что ещё сказала соседка? — Из-за чего они ссорились, она не поняла. Говорили, по её словам, намеками, — с сожалением сказал Антон Андреевич. — Вроде бы, женщина намекала, что господин Викторов забыл об осторожности… А ещё соседка сказала, что это было чем-то похоже на сцену ревности.       Разговор с мадам Викторовой показался Штольману напомнил хождение по кругу. Он задавал вопросы. Она ускользала. И так до бесконечности. Тогда он решил зайти с другой стороны. Следователь решил переговорить с ученицами. И для этого ему присутствие директора было необязательно. Достаточно было пригласить их и родителей в управление — Мы не были близки с Надин и Мари, — проговорила мадемуазель Щукина. — Однако вы и Свофья писали письма ей от имени тайного поклонника, — заметил Штольман. — Это была лишь blague*, — с милой улыбкой ответила Оленька. — Ничего более. — Вам не кажется, что это слишком жестокая шутка? — приподнял бровь Яков. — Так что же здесь жестокого? — кокетливо произнесла барышня.       Штольман посмотрел на округлое лицо девицы и понял, что говорить о вреде подобных розыгрышей бессмысленно. Она ничего не поймет.       С мадемуазель Ветровой всё обстояло иначе. Отец, узнав, в каком деле участвовала дочь, не постеснялся высказать ей всё, что думает по поводу её чувства юмора. Софья, слушая словоизлияния отца, умоляюще смотрела то на мать, то на следователя. — Это Оля придумала, — наконец ей удалось вставить слово. — Ей было интересно, поймет ли Надя, что это розыгрыш.       Мадемуазель Рудина оказалась намного сговорчивее подруг. Она с нескрываемым удовольствием поведала и письмах, и о том, что как-то проболталась о розыгрыше господину Артемьеву, когда то застал её около стола Надежды с конвертом в руках. — Никто из девушек не планировал приходить на ту встречу, — произнес Яков. — И господин Артемьев это знал. — Яков Платонович, как вы думаете, смерти трех барышень, смерть господина Артемьева и спешный отъезд двух учительниц как-то связан? — тихо спросила Аннет.       Яков уже задумывался об этом и постепенно склонялся к варианту, что всё произошедшее взаимосвязано. Но только он не мог пока уловить эту связь. — Анна Викторовна? — спросил Штольман.       Анна чуть качнула головой и чуть печально улыбнулась. — А ведь меня и вправду можно считать блудницей, — едва слышно проговорила она. — У меня всегда было слишком много свободы, и потому меня запросто… — она чуть запнулась и отвернулась, стараясь скрыть слезы. — Анна Викторовна, — присев перед барышней на корточки, мягко проговорил Яков. — Вот уж кем, а блудницей вас назвать точно нельзя.       Он осторожно коснулся её щеки, заставив барышню посмотреть на неё.       Анна сама не поняла, как это произошло. Будто невидимая рука, подтолкнула её в спину… Она осторожно прикоснулась к его губам. Всё такие же… Немного шершавые, но теплые.       Штольман удивился, но быстро перенял инициативу. Он поднялся, увлекая за собой Анну, которая даже и не сопротивлялась. Наоборот, казалось, она была готова подчиниться любому его слову или движению. По крайней мере, именно в этот момент.       Штольман резко остановился, когда понял, что Анна уже сняла шейный платок и добралась до пуговиц. Это послужило для него ушатом холодной воды. Он уже хотел отстраниться, но мягкие теплые губы, скользнувшие по его шеи не дали ему это сделать. Он резко выдохнул. Боже, что они отворят? — Анна Викторовна… — Анни, — прошептала она. Её горячее дыхание обожгло его кожу.       Яков собрал остатки воли в кулак и отстранился. На лице Анны мелькнуло что-то странное. Что-то похожее на смесь разочарования и благодарности. — Анна Викторовна, нам следует остановиться, — как можно тверже произнес следователь. — Вы правы, Яков Платонович…       Выпал снег, но Анна впервые в жизни не обратила на это внимания. Она сидела перед зеркалом и смотрела, как кауфер укладывает её волосы в прическу. Рядом крутиться матушка, с восторгом комментируя платье. И тетушка ей охотно вторит. Но Анни также не обращает на них внимание. Она смотрит на свое отражение и представляет, как по её телу скользят руки Якова.       Штольман думает примерно о том же. Он с трудом сдерживает порыв сорваться с места и отправиться к невесте. Вместо этого следователь пытается взять себя в руки, но в памяти настойчиво всплывают её поцелуи, а кожа продолжает чувствовать её невесомые прикосновения. И Яков понимает, что ещё чуть-чуть, и он начнет сходить с ума.       Дорога и крыши домов покрылись тонким слоем белого снега. Легкий мороз охлаждает кожу. Небо чистое. Нет ни облачка. Только диск холодного осеннего солнца озаряет шпиль Адмиралтейства и купола соборов.       И день как в тумане… Действия, слова едва доходили до сознания Якова и Анны. Они хотели лишь одного — остаться наедине друг с другом. И потому, когда на Петербург опустилась ночь, а гости разъехались, они испытали самый настоящий прилив радости… — Анна Викторовна Штольман, — прошептал Яков на ухо Анне. — Теперь ты точно моя. — Твоя, — тихо ответила Анна, касаясь его губ…