Догма Бдительного

«Шесть утра, » — Джейвен плеснул воды в лицо и подумал, что ненавидит праздники. Дело было даже не в колокольном перезвоне часовни Тира и завываниях Анноэль, послушницы Ильматера отмеченной необычайно красивым и сильным голосом. Хотя хельмит и находил раздражающим то, что для других было небесной, божественной музыкой. Но этим музыкальным слиянием церквей Тира и Ильматера в Обители отмечали праздники, а праздники приносили ему только головную боль. Настроение вседозволенности, в сочетании с людскими толпами и обилием алкоголя порождали взлет преступлений и происшествий — на Макушку Зимы люди иногда замерзали в сугробах, если не находилось доброй души, чтобы унести их в тепло. Увеличивая количество патрулей Джейвен каждый раз ожидал плохих вестей. Как правило не ошибался — драка тут, ограбление там, здесь девицу принудили к чему-то непристойному. Он с тоской посмотрел в глаза отражению в воде. Вести из аллеи Шрама спокойствия тоже не добавляли. Очень вовремя там начали мутить воду, как нарочно подгадали. Или как раз и спланировали все дотошно, до мелочей. Мысль ввалиться на заседание городского совета и заставить их отменить празднования казалась все более и более привлекательной. Посмотреть на возмущенные, лишившиеся самодовольства лица Вандерфут, Анувиэн, Грейвса… Окончательно испортить с ними отношения. Что перевешивает — недодавленная угроза из Шрама, люди стоящие за убийствами послушников, затаившийся Проповедник или перспектива иметь во врагах городской совет в полном составе? Он встряхнул головой, отгоняя наваждение. Не было нужды добавлять еще проблем себе на голову, имеющихся и так хватало. Он вылез из воды, вытерся. Как бы он не относился к предстоящим «увеселениям», а выглядеть придется как на параде. Доспехи начищенные и отполированные почти светились в полумраке. Послушники готовили Собор к празднику — протирали и чистили подсвечники, зажигали свечи, вешали дополнительные знамена, мыли каменные мозаичные полы. Несмотря на постоянство их движения, храм был тих и спокоен. Лишенная окон апсида, в которой располагался алтарь, была освещена хитрой системой зеркал, предназначенной ловить солнечные лучи и перенаправлять их так, чтобы в любое время дня заливать алтарь светом. Вот и сейчас по нему струились потоками розоватые лучи рассвета. В стороне от алтаря, в тиши одной из капелл разговаривали две фигуры — дварфа и человека. Расшитая золотыми нитями епитрахиль с Оком Хельма, спускаясь почти до пола, бросала на лицо брата Сатарина отблески рассветных лучей, окружая его ореолом света. Сатарин хоть и не принимал формально сан епископа, его обязанности выполнял исправно. Собор готовился к большому богослужению и старший жрец был облачен подобающим образом — в белый как снег подризник и алый фелоний с золотой вышивкой. Руки в латных рукавицах сжимали обязательный шлем, украшенный золотыми накладками и чеканкой барбют. Напротив стоял худой, невысокий, едва ли на полголовы выше Сатарина, брат Томас, облаченный тоже сообразно богослужению. Что-то подтолкнуло Джейвена подойти поближе, оставаясь в тени колонн-стражей. -…истинно говорю, брат Джейвен по молодости и темпераменту не обладает мудростью для такого призвания. Оно непосильно для него. Его рыцари и инквизиторы должны быть беспристрастны, но они жестоки там, где доброго слова достаточно. Надо ли напоминать о случае с торговцем винами? Запытан, будучи невиновным — ведь нет греха в желание защитить родную сестру! Даже если она и оказалась еретичкой из культа Гонадора. — Брат Томас, не на тебя Хельм возложил это задание. И не на меня. Уж не нам, я думаю, оспаривать Его волю. — Сатарин, вернись из небесных сфер и подумай о земном. Ты потворствуешь Золотому Оку, как мягкий отец шалостям ребенка. А их деятельность пятнает их самих, брата Джейвена и тебя в глазах и прихожан, и Церкви, и мира, наконец! Случись что-то и ты потеряешь всеобщую любовь и уважение Обители, безусловно заслуженную тобой. — Что ж, и случись так, я приму это и удалюсь от мира в горный монастырь замаливать грехи, как подобает, — усмехнулся в бороду дварф. — Тогда о душе брата Джейвена подумай. Ты же не слеп, чтобы не видеть как он изменился. — Повзрослел? Брат мой, ты человек и проще тебе понять скоротечные изменения вашей расы. — Не такие, брат Сатарин. В каком ужасном мире пытки совмещаются с защитой и спасением невинных? Где была вера — теперь фанатизм, где было сострадание — теперь только грубость. Последнее, что в нем осталось светлого и незапятнанного — уважение к тебе. Используй же это! — Брат Томас, принесенные Джейвеном клятвы из коих и проистекают его методы не противоречат догматам нашей веры, как бы тебя это не ужасало. Обдумай это. Ступай, — брат Сатарин повелительно провел рукой в сторону, поспешнее, чем стоило, выдавая насколько разговор его тяготит. Брат Томас поджал губы, но поклонился и ушел без возражений. — Выходи, сын мой, — позвал Сатарин, не оборачиваясь. Джейвен, стараясь не грохать сабатонами по напольной мозаике, подошел к жрецу, опустился на колени и поцеловал епископский перстень на его руке. — Прошу вашего прощения, и в мыслях не было подслушивать… — Нет в том вины. И пусть слова брата Томаса тебя не беспокоят. Люди вольны иметь мнение, и только богам известно кто прав, а кто совершает ошибку. — Но его слова беспокоят меня, тем больше, что я чувствую в них зерно истины. Брат Сатарин поднял рыцаря с колен. Взгляд из-под тяжелых век светился одновременно отеческой любовью и укоризной. — Мальчик мой. Брат Томас в силу своего опыта считает, что мы должны защищать других, закрывая их собственной грудью… и умирая на клинках зла. Поступи мы так во время осады, и фальшивая Пророчица все еще властвовала здесь. — Но он говорит и о другом. Что первейшая заповедь — не навреди невинному, — отвел глаза Джейвен. Взгляд дварфа скользил по его лицу. За долгие годы служения Хельму, Сатарин привык верить в силу собратьев по вере. Во время молчания их бога, без божественной поддержки, и паладины, и священники, и монахи продолжали свое служение. Без возможности исцелять — лечили травами и алхимией, без возможности сжигать скверну — сражались как обычные солдаты. Только их стойкость и вернула бога к жизни. И теперь, когда Хельм отвечал на молитвы, их Церковь не возродилась, как надеялся Сатарин, а лишь погрязла в сомнениях и внутренней грызне. Пожилой священник не хотел верить, что ему не удалось оградить Обитель Хельма от этого, но факты хмуро смотрели в лицо. Джейвен по своему истолковал его взгляд и произнес: — Исповедуйте меня, святой отец, ибо я согрешил.

***

Перед главными вратами Обители Хельма было расчищено место для казней — Золотое Око не желало осквернять Обитель смертью. Сегодня своего приговора ожидали три ведьмы, последовательницы культа Гонадора, бога мерзости и слизи. На казнь собралось больше народа, чем Джейвен ожидал. Даже раннее утро не притупило желание людей поглазеть. С отвращением паладин замечал, что для многих это было чем-то вроде представления. Предвкушающие взгляды попадались ему повсюду. Он хотел бы обмануться и поверить, что это были всего лишь люди, ожидающие торжества справедливости, но не мог. Бросив поводья коня одному из своих рыцарей, Командующий поднялся на помост, кивнул трем спикерам городского совета и Верховной жрице Суни в знак приветствия и извинения за свое опоздание и неподвижно застыл, опираясь на Волю Хранителя. Золотое Око расследовало преступления, брало преступников под стражу, но обязанность судить и выносить приговор была разделена между городским советом и церквями Хельма и Суни. Кого-то — воров, убийц и насильников — орден сразу отдавал совету, не пачкаясь о такую тривиальность. Иначе обстояло с еретиками и демонопоклонниками, будучи угрозой всему миру, судить их должен был мир. По-крайней мере, так Джейвен обосновал свое предложение совету, когда его орден только-только обосновался в Обители. Совет тогда принял его слова воодушевленно и пожалеть об этом решении успел уже не раз. Амарандина Вандерфут, престарелая Глава совета, вздохнула и махнула рукой. — Мы наконец-то можем начать. Священник Тира приступил к своим обязанностям. Джейвен его практически не слушал. Да и зачем, если сам возглавлял расследование. Староста Хайклиффа просил разобраться с исчезновениями людей. Расспросив жителей, орден вышел на живших на отшибе городка ведьм. Конечно, они пытались прикинуться обычными целительницами. Конечно, чем больше рыцари искали, тем больше грязи всплывало. Настолько три ведьмы, старуха, женщина средних лет и юная девушка, вросли в общину Хайклиффа, что в какой-то момент Джейвен испытал желание взять под стражу всех и допрашивать, пока не сознаются во всем, включая организацию падения Нетерила и войны с Королем Теней. Остановили Командующего воспоминание об ошибке с Пылающей Зарей и более чем вероятный гнев невервинтерского Лорда-Защитника, который такое самоуправство гарантированно не одобрил бы. Будь у Джейвена кроме чутья твердые доказательства, к ведьмам добавились бы и староста, и местный кузнец, который обвинил младшую из ведьм в попытке соблазнить его и убийстве его тяжело больной жены. «Я отверг ее и она убила мою бедную Эльзу!» Глядя на безутешного вдовца, паладин мог поклясться, что в лучшем случае кузнец с ведьмой сговорились, в худшем — это девушка отвергла звероподобного, до глаз заросшего бородой ухажера, за что и была оговорена. На кузнеце Джейвен даже использовал некоторые не слишком этичные техники, но добился лишь признаний в занятии контрабандой. Суровый взгляд, пустой пергамент и фраза «У меня другие сведения» способны чудеса творить с человеком, у которого есть что-то на совести. Но в убийстве жены и сговоре с отравительницей кузнец не сознавался. Трясся от ужаса, но отрицал все. Староста же успешно играл роль божьего одуванчика, не осознававшего кого приютил на краю деревни и поднявшего тревогу лишь на второй год, как начали пропадать одинокие путники. Наивность не наказуема, а доказательств, что староста обо всем знал и молчал, пока ведьмы ему были выгодны, опять же никаких не было. Когда Золотое Око обнаружило алтарь Гонадора и желатиновый куб в подвале ведьминской лачуги, все остальное ушло на второй план. Оглашение преступлений и их доказательств шло своим чередом. Толпа, включая представителей общины Хайклиффа — тех самых старосты и кузнеца в сопровождении десятка других жителей — гудела, вздрагивали от ужаса спикеры. И не удивительно. Джейвен, лично видевший разжиревший желатиновый куб и кости его жертв, думал, что ко всему привык, но и его реакцией на масштаб преступлений было немое потрясение. Из того, что оставалось от путников после пиршества чудовища, ведьмы варили зелья, а личными вещами торговали все в том же Хайклиффе. «Почти два года, » — скрипнул паладин зубами. «Что не так с этим миром?» — По закону Невервинтера, наказание за столь ужасные преступления — смерть через сожжение на костре, — закончил тирранин, и с треском захлопнул свиток с обвинением. Толпа молчала и глазела на преступниц. Старуха тихо плакала, вытирая связанными руками морщинистое лицо, девушка апатично смотрела в пустоту, женщина бросала злые взгляды то на толпу, то на помост. Ее рот был заткнут кляпом, видимо, она уже успела пообещать всем страшную смерть от рук Того, Кто Таится. Амарандина Вандерфут поднялась со своего кресла, огляделась по сторонам и, собрав решительность, громко произнесла: — Думаю ни у кого не возникнет возражений, что в этом случае наказание более чем, — она вздохнула, — соразмерно преступлению. Прежде, чем с ней успели согласиться другие, Джейвен поднял руку в латной рукавице, привлекая внимание: — Око Хельма бдительно. Как свидетельствует брат Уирелл из церкви Ильматера, — он указал на ондого из священников, — младшая из ведьм, Тамария, носит ребенка под сердцем. Золотое Око не лишено милосердия. Я предлагаю отложить исполнение приговора Тамарии до рождения ребенка. Паладин посмотрел в глаза кузнеца, наблюдая за реакцией. Кузнец покраснел и, не выдержав, заорал: — Да что она родить может, кроме такой же бездушной твари? Проигнорировав выкрик, вторая из спикеров, Ализара Каллум, с чисто эльфийским достоинством и спокойствие сказала: — Дети не должны отвечать за грехи отцов. Я согласна. — Не возражаю, — подала голос жрица Суни, по тону было ясно, что все это ее тяготит, и чем быстрее закончится, тем лучше. Приговор был вынесен. Младшую из ведьм стражники потащили обратно в Обитель. Оставшихся двух подтолкнули к приготовленным кострам. Ведьмам повезло в одном — магический огонь горел жарче и сильнее обычного, и их страдание не затянется на долгие часы. В других случаях родные могли подкупить палача, чтобы костер был сложен из сырых дров, от дыма которых приговоренный задыхался быстрее, чем от ожогов и болевого шока, но у ведьм не было такой роскоши. Вонь горелого мяса повисла в воздухе. Джейвен смотрел то на костер, то на толпу. «Ну что, нравится представление?» Толпе нравилось, находились даже те, кто бросал в приговоренных камни. Маска несчастной доброй бабушки внезапно слетела со старухи, обнажив суть — старую, хищную и опасную тварь. Она прекратила плакать и начала шептать заклинания. Но со связанными руками, без магических пасов ее выбор заклинаний был ограничен, а сохранять концентрацию, когда от ног остаются лишь угли, невозможно. Заклинания сменились на крики. Голос старухи сорвался и превратился в скрежещуще-визжащий ужас, словно изнутри царапающий череп. Ее соратница из-за кляпа выла гораздо тише, но не менее пугающе. Джейвен отчетливо представлял, что происходит с ними, много раз видев действие демонического огня — кожа покрывается волдырями, лопается, сгорает без следа, мышцы обугливаются, принося невыносимую боль, настает очередь костей. Боль безостановочно поднимается вверх, от ног к голове. Заглянув в глаза обеих женщин, паладин видел только истошное безумие, страх и мольбу об избавлении, но сострадание было где-то недосягаемо далеко.