Догма Бдительного

Эвелин все еще спала, хотя уже гораздо меньше напоминала человека, решившего нанести визит к Келемвору. Смертельная бледность исчезла, глаза не были больше обведены темными кругами, а руки не были ледяными. Джейвен отвел прядь волос от ее лица. И это казалось кощунством после пребывания в застенках, словно он касался окровавленными, грязными руками белого чистого шелка. «И других рук у меня нет, и отмыть их нельзя.» И он продолжил гладить ее по щеке, чувствуя себя то ли забравшимся в чужой дом вором, то ли ребенком шалящим назло родителям. А какие у него были варианты? Отталкивать ее от себя надо было раньше, пока все не перешло ту грань, после которой боль становится нестерпимо жестокой. И Эва была не из тех людей, кто спокойно переносит ситуации, в которых за нее решает кто-то другой. Достаточно вспомнить ее подружку-эльфийку, так это и не понявшую. Перед глазами встала жрица Сеханин, застывшая над осколками Лунной Слезы с потерянным лицом. Но думать о ней было неприятно и паладин отогнал эту мысль подальше. Какая-то цепочка свешивалась из-под одеяла. Он осторожно вытянул ее из пальцев Эвелин. Амулет Рошельта. Удивительно, как легко с ним было расстаться, хотя других вещей в память о наставнике у него не осталось. Все они были или похоронены вместе с ним или отправлены дальней родне в Кормир. И все равно, он надел амулет на шею Эвы без сожалений, как само собой разумеющееся. Просто так надо было. Джейвен покачал амулет в пальцах, поймал, перевернул, глядя в пустоту. Мыслей в голове не было. Желаний тоже не было. Мир свернулся в точку, плавающую в воздухе пылинкой. Отрешенность от мира была абсолютной. Отчасти поэтому он возвращался сюда в каждую свободную минуту, чтобы взять и унести частичку покоя, которого не было и не могло быть для него нигде больше. Послышались шаги брата Халида, и паладин с тихим вздохом приподнял голову Эвелин, возвращая амулет на его законное место. Священник напоминал пожилого ворона под дождем — грустное смирение перед неизбежностью и тоской по невозможности что-то изменить.  — Столько лет спасать жизни и здоровье, чтобы оказаться бессильным перед собственным изобретением! Оказаться слишком умным для самого себя! По чашкам в этот раз был разлит совсем не кофе, и даже не чайная смесь. «Пить вино из фарфора — это какой-то новый уровень морального разложения,» — подумал Джейвен. Особенно, если речь шла об алхимике, ругавшем своих учеников за неправильный выбор лабораторной посуды. Говорило ли это о степени отчаяния в котором находился брат Халид? Медная джезва, впрочем, стояла на огне и аромат кофе распространялся по лаборатории. Бутылка «Драконьего дыхания» соседилась с домашним вином на столе, дожидалась своего часа.  — Я физически не могу ускорить изготовление противоядия. Основа и само противоядие должны вариться строго определенное время. А Сатарину с каждым днем все хуже!  — Насколько? Лекари Обители не допускали к архиепископу никого, включая Джейвена. Четвертый этаж Собора был полностью изолирован. Причины были понятны, но тревога от этого не уменьшалась. Священник снял джезву с огня, перемешал и разлил кофе по чашкам.  — Он бредил сегодня. Не узнавал никого. И повторял «книга Хельма, книга Хельма». Может возьми он ее в руки, ему легче стало бы. Я уж за тобой собирался послать. Джейвен посмотрел на брата Халида и опустил глаза.  — Только у меня ее нет и не было. Хотя мы и пустили слухи, что она доверена на хранение моему ордену. Сатарин хотел так отвести подозрения от своего истинного приемника.  — Ты на меня смотришь, словно это я. Но я тебя разочарую. Позволив этой информации улечься, паладин не глядя налил в кофе «Драконьего дыхания» — явно больше положенных двух чайных ложек — и выпил. Смесь не подвела, пробежавшись огненным шаром по голосовым связкам, но даже ей не удалось выжечь вспышку ярости.  — Бездна меня поглоти, и где она тогда?!  — У Томаса? — предположил брат Халид спокойно. «Легко тебе оставаться бесстрастным, порядок в Обители не твоя ответственность, не тебе отвечать за убийства, кражи и отравление,» — с раздражением подумал паладин.  — Невозможно.  — Дорогой мой Командующий, это для тебя брат Томас как кинжал в боку. И не сверкай глазами, я тоже с ним не в ладах. Сам знаешь его привычку все делать исключительно молитвами и добрым словом. А уж мои эксперименты он и вовсе назвал бы противной Хельму ересью, если бы знал о них. Но он наилучшая кандидатура.  — Нет. Священник вздохнул.  — Мы не будем спорить об этом. И учить тебя я тоже не буду, но проверь личные архивы Сатарина и поговори с его окружением. Возможно, книга все еще на своем месте. Или ты наткнешься на того, кому она была передана. Если честно, я крайне удивлен, что Сатарин решил оставить это в тайне от тебя. Зная как он к тебе относится. Джейвен потер лицо ладонями и глубоко вздохнул. Надо было как-то попытаться объясниться.  — Тебя не было здесь до осады. Ты не видел Рохини. Мудрую, чистую, непорочную, самоотверженную целительницу и пророчицу, предвещающую скорое возвращение Хельма. Одного ее взгляда хватало, чтобы хотелось ей верить. Идеальная маскировка для мерзкой демоницы. И брат Томас с его кротостью и смиренностью едва ли не точная копия. Не мог Сатарин ему довериться. Не после предательства Рохини. Повисло молчание, Джейвен оглядывал стеллажи с ингредиентами, готовыми зельями, рабочие верстаки с мерными весами и чашами, сложные конструкции из стеклянных и медных колб, реторт и перегонных кубов. Он никогда не испытывал интереса ко всему этому, чем видимо и нравился пожилом алхимику, не терпевшему вмешательство в свою работу. Сейчас это было хорошим предлогом ничего не говорить. Халид тоже оставался безмолвен, что-то обдумывая.  — Ты не будешь сильно разгневан, если я к дверям поставлю стражу? — прервал молчание Джейвен, не глядя на священника.  — Раньше был бы, но моих охранных заклинаний и ловушек оказалось не достаточно, чтобы отвадить воров. Или ты все-таки собираешься меня отправить на свидание с теми людьми, что заведуют дыбой и веревкой? Была в голосе Халида серьезность, не позволявшая воспринять его вопрос как мрачную шутку, и Джейвен вскинулся, оскорбленный самим допущением такого варианта:  — Я вроде не давал поводов так думать?  — Как знать, — печально ответил Халид, — когда над человеком висит понимание, что он косвенно причастен к отравлению самого уважаемого лица в Обители Хельма, возникает желание самому сдаться в руки палачей. Во имя высшей справедливости и искупления грехов. Но если причина не в этом, то в чем тогда? В твоей любовнице? — И первый раз за день весело усмехнулся. — Здесь нечего стыдиться, но не надо и обладать высшей мудростью, чтобы сложить два и два. Раненая наемница почему-то оказывается не в храме Ильматера, а у меня на больничной койке. И ты похоже решил поселиться на стуле рядом. А за несколько дней до этого просил зелье «Орлиного Величия», при чем не стандартное, а мой собственный состав. С противозачаточным эффектом. Если бы взгляды могли убивать, то брат Халид стоял одной ногой в могиле.  — Вы бы уже все определились, чего вы от меня хотите — обета безбрачия или разврата по калимшански? — огрызнулся сравнявшийся цветом со своим поддоспешником паладин и помрачнел. — Да нет, здесь другое. Если у тебя украдут еще и противоядие, мы можем оба сдаваться палачам. «Ну да, да, язва ты застарелая, я не могу оставить Эвелин без защиты.» Впрочем, и озвученное им объяснение было правдой. Он действительно не представлял, что еще мог сделать в случае смерти брата Сатарина. *** Едва ли полдень прошел, как дверь кабинета Джейвена распахнулась с грохотом, заставившим даже сэра Морнана вздрогнуть. А следователь с многолетним опытом перевидал всякое на своем веку. Сложно было понять, как худая фигура на пороге могла произвести такой роскошный в своей мощи звук. Брат Томас пылал праведным гневом, столь не вязавшимся с его обычно кротким нравом и непрошибаемым спокойствием. Его тихий голос звенел серебром и сталью:  — Я требую немедленно прекратить истязания брата Винсельма! Джейвен кивнул обескураженному стражнику за спиной брата Томаса и когда дверь закрылась, произнес:  — Брат Томас, я не врываюсь к вам на проповеди, потрудитесь и вы… Священник резко оборвал его:  — Не смей меня учить, палач! Есть ли в тебе хоть капля человечности?! Брат Винсельм наш собрат по вере, в чем бы он не был виновен. Такое обращение недопустимо!  — Законом — допустимо, — возразил сэр Морнан. — Более того, ваше требование идет в разрез с предполагающимися законом процедурами ведения расследования…  — Молчите, полицейская ищейка, даже не заикайтесь о людском законе, когда попирается божественный!  — Покиньте мой кабинет, брат Томас. Вы не будет в таком тоне разговаривать с моими рыцарями, — Джейвен поднялся из кресла, скрещивая руки на груди.  — Ты не забыл еще где находишься и кем являешься, паладин? Вы не более чем грубый и неразумный инструмент для решения проблем, где затрачивать божественную мудрость бессмысленно. — Брат Томас невольно задрал голову, чтобы встретиться взглядом с рыцарем. — Только посмей ослушаться и я созову Совет Шлемов и добьюсь чтобы с тебя не просто сняли паладинский сан и ранг Верховного Стража, но и предали анафеме со всем твоим безбожным орденом! Игра в гляделки продолжалась достаточно долго, чтобы показаться смешной.  — Допросы брата Винсельма будут продолжаться, — процедил Джейвен и, не скрывая сарказма, продолжил, — но из уважения к вам, следственная мера, называющаяся пытками, к нему применяться не будет. Покиньте мой кабинет, епископ. Меня удручают ваши попытки препятствовать справедливости и защите невинных от преступника и еретика. Когда дверь за братом Томасом закрылась (тоже не без грохота), Джейвен опустился обратно. Молчавший все это время сэр Морнан вынул изо рта трубку и тихо спросил:  — Вы не поторопились согласиться с его требованиями? Мы в своем праве.  — Нет, сэр Морнан. Мы в своем праве, но и он способен претворить угрозы в жизнь. После зверств ордена Компаньонов Истинного Видения в Мазтике, любому ордену хельмитов пришлось бы потрудиться в доказывании своей чистоты. Церковь Хельма, ужаснувшаяся как деяниям своих жрецов и паладинов, так и реакции на них народов Фаэруна, готова была отречься и осудить любые излишне фанатичные действия любого своего ордена. Что уж говорить об осколке ордена Рукавицы, едва насчитавшего свое первое десятилетие существования? Если бы речь шла о нем одном, Джейвен рискнул бы. Но в том и было коренное отличие одинокого странствующего паладина от главы рыцарского ордена. Погубить все, что делал и над чем трудился последнее десятилетие, из-за впавшего в ересь монаха? Он вполне представлял как будет выглядеть в глазах Совета Шлемов. О, у него нашлось бы что им сказать, но слово уважаемого епископа имело больший вес против… выскочки. Он уже бывал в похожей ситуации. И в этот раз нельзя будет уйти с гордо поднятой головой, втоптав орденский амулет в пол. Не дадут. Последствия будут несравнимы. Под удар попадет каждый, кто в него поверил и доверился. Отлучение было страшно, но не настолько как оказаться на милости всех, кому его орден перешел дорогу. Пощады ждать не придется. Джейвен заметил, что его руки неосознанно сложились в кулаки только почувствовав боль — ногти впивались в кожу.  — Не скрою, я надеялся, что брату Томасу хватит осторожности не проявлять своей заинтересованности хотя бы еще пару дней.  — И что мы будем делать теперь? В страже мы, например, частенько использовали носок набитый песком, чтобы, как бы это выразиться, смягчить преступника.  — Нет, это все равно оставит следы, да и Проповеднику это как блошиный укус для лошади, — ответил Джейвен. — Напомните, как точно звучит в законодательных укладах определение пытки?  — Причинение физических увечий с целью выявления истины. К таковой относят применение к телу подследственного физической силы, различных устройств и инструментов, воздействие стихиями или боевой магией — тайной, природной и божественной. Следователь произносил слова сухо и без выражения и выжидательно замолчал, разглядывая хищную улыбку Командующего. — Ну раз то, что по закону считается пыткой на севере нам недоступно, обратимся к методам южных королевств. Не давайте Проповеднику спать. Заставляйте ходить по камере, таскайте если будет нужно. Но не позвольте ему уснуть ни на минуту. Пожилой следователь приподнял брови.  — И все?  — Лишение сна — медленный, но действенный способ. Применяется в Калимшане к представителям высшего сословия.  — Ну что ж под букву закона это действительно не попадает, — заключил после краткого размышления сэр Морнан и легко похлопал рукой по протоколам допросов, — в любом случае, этого уже с лихвой хватает, что бы отправить доброго монаха на виселицу. Признал одурманивание магией послушников и их последующее убийство. За такое в церкви Хельма по голове не гладят. Но вы не довольны?  — Человек, отдававший Проповеднику приказы, спокойно ходит по Собору и без стеснения вваливается ко мне в кабинет с требованием не делать больно его хорошему другу. Чем я должен быть доволен?  — А чего мы собственно ждем? Признаний Винсельма?  — Развязки.  — Позвольте посоветовать…  — Арестовать милейшего Томаса прямо сейчас? Увы, играя с ним в шатрандж я пропустил шах королю — отравление архиепископа. Мы в крайне опасном положении, сэр Морнан, за нами больше нет заступника, — чтобы совсем уж не не подрываться моральный дух своего рыцаря Командующий продолжил, — но и Томасу неуютно. Поверьте, это был ужас от того, как мы близко подошли к нему. Джейвен искренне надеялся, что его улыбка была достаточно уверенной. *** Эвелин открыла глаза и почувствовала, как на лице появляется улыбка. В стуле напротив ее кровати сгорбилась погруженная в дрему мужская фигура. Смуглая грудь под полурасстегнутым поддоспешником мерно поднималась и опускалась. Полюбовавшись с полминуты она протянула здоровую руку и погладила паладина по щеке.  — Эй!  — Это тебе — эй, — он открыл глаза, испещрённые сеточкой капилляров и обведенные лиловыми кругами, и накрыл ее руку своей ладонью. — Как ты?  — Наверное, неплохо, — улыбнулась она одними уголками губ. — Плечо только болит, даже сравнить не с чем.  — Брат Василий просил передать свои глубочайшие извинения.  — Брось. Я едва тебя не убила. Второй раз уже. Даже не уверена, чем все это могло кончиться.  — Я спокойно принял бы смерть от твоей…  — Прекрати! Я и думать не хочу об этом. Эвелин нахмурилась, попыталась привстать и свернулась клубочком от боли. Надо было как-то привыкнуть, что любое движение правой рукой вызывало огненный взрыв в плече. Она лежала, закрыв глаза, считая цветные круги и чувствуя как ладонь Джейвена гладит ее по волосам. «Левой рукой, левой,» — напомнила она себе, когда радужные брызги улеглись, и притянула его за шею вплотную. И в этот раз ей не пришлось намекать паладину, чего она именно она от него ждет. Оторвавшись друг от друга, они молчали. Джейвен так и сидел на полу, упершись локтями в матрас. Потом стянул с безымянного пальца орденское кольцо и вложил его в руку Эвелин. На внутренней стороне ободка шла гравировка, но разобрать слова в свете лампы у Эвелин не получилось. Паладин глядя в пустоту проинформировал, словно и не к ней обращаясь:  — С завтрашнего утра Обитель Хельма будет переведена на осадное положение. Все врата закрыты. Комендантский час. Когда… если, — поправился он, — все пойдет совсем плохо, это кольцо станет твоим пропуском наружу.  — С чего ты взял, что я просто возьму и уеду? — спросила Эвелин, затылком что-то предчувствуя.  — С того, что уедешь. Моя мать умерла когда мне было шестнадцать, я не могу позволить, чтобы твой ребенок остался сиротой. Эвелин подскочила, забыв о боли в плече, по спине словно ледяным штормом ударили. Ее затопило гневом, стыдом и унижением. Несколько секунд она просто кусала губы, давая внутренней буре немного улечься.  — Ты посылал шпионить за мной! Поверить не могу.  — Присматривать, — поправил Джейвен. Эвелин отвернулась к стене, не слушая.  — Я не собиралась тебя обманывать! Признаваться, что все мужчины сбегали от нее только узнав о существовании Каса, было унизительно. И то, что она из раза в раз приходила именно к такому исходу, заставляло думать что в ней самой что-то не так. «С чего бы сейчас было иначе?» Еще унизительнее было бы признаться, что горстки чужого тепла приходилось выманивать уловками и хитростью, испытывая потом стыд за недоговорки и умалчивание.  — Да, у меня есть рожденный вне брака сын, — голос у воительницы стал злым и холодным. — Семья моего отца отказалась от меня и упорно делает вид, что меня никогда не существовало. Для них я — позор и головная боль. А все знакомые страшно извиняются, захлопывая перед моим носом дверь. Эвелин продолжала говорить и сама уже хотела остановиться, но слова вырывались против воли, цепляясь и вытаскивая друг друга из темной непроглядной воды, в которую обратилось ее сознание. Рыцарь тихо скользнул обратно на стул, слушал ее, почти не моргая, тер глаза, виски, и уловив маленькую заминку в ее затянувшейся речи, произнес:  — Давай так, ты уезжаешь в Лускан к сыну. Если я переживу все, что здесь будет твориться в ближайшие недели, то приеду к вам и ты меня с ним познакомишь. Это не предложение, это приказ.