Догма Бдительного

Утреннее солнце заливало светом крышу Собора. Прислонившись к парапету, Эвелин смотрела на Обитель Хельма как с одного из небесных планов. Отсюда даже последствия битвы и пожара выглядели проделкой испортивших красивую игрушку детей. Казалось, нужно только взять в руки кисть и исправить чужую глупость, закрасив веселыми цветами черные подпалины. Высота, на которую был поднят Собор, делала город похожим на сонный муравейник. Люди казались неотличимыми от насекомых, их заботы суетными, далекими и непонятными. «Наверное, и боги нас видят именно так. Если вообще смотрят вниз.» Два предыдущих дня Эвелин провела в подчеркнуто домашних хлопотах. Уборка в доме, приготовлении еды, вдумчивое пересобирание своего багажа. В Обитель она выходила ровно два раза — проведать Алтанталаса и поговорить с принявшими властные полномочия сэром Морнаном и братом Халидом. Суматоха, объявшая местную церковь Хельма, прошла мимо нее. Собор напоминал гудевшее осиное гнездо. Естественно, она предпочла держаться от него подальше. Дом в который ее привел всего несколько дней назад паладин стал ее форпостом. Один раз ее навестил сэр Морнан, тяжелые круги под глазами и легкая небритость были откровенными признаками, что даже такое краткое исполнение обязанностей Командующего было ему в тягость. Пожилой следователь выглядел откровенно несчастным, хотя и держал спину прямой как шпага. Спустя пару минут разговора, Эвелин просто поднялась и молча поставила перед слегка сконфуженным рыцарем тарелку говяжьего рагу. Конфуз, впрочем, быстро уступил голоду, и рыцарь благодарно принялся за еду. Из последовавшего разговора с ним все новости достигли ее, но практически не заинтересовали и не затронули. Судьба брата Томаса ее не волновала, она понимала, что брат Халид, поставивший-таки архиепископа на ноги, не даст мятежному священнику уйти от расплаты. Сэр Морнан намекнул на осложнения между Золотым Оком и городским советом, но непосвященная в тонкости их взаимоотношений, она не могла оценить степень проблемы. То, что сам Орден находится в крайне подавленном состоянии ей и так было понятно. Но… она это уже видела. Орден пережил один раскол, переживет и такую мелочь как один командир-предатель. Хотя подробности боя у ворот аллеи Шрама, принесенные на хвосте братом Василием, и холодили ее душу. Эвелин испытывала пошлую, злейшую усталость от Обители Хельма. У нее не было ощущения победы, ушедшей с плеч каменной плиты, не было чувства завершенности. Она понемногу писала письмо в Лускан, обещая скоро вернуться, и останавливалась, не заканчивая предложений. Делать здесь ей было больше нечего, но и уехать она все еще не могла. Не сейчас и не вот так. Рассматривая бесстрастно-спокойный профиль Джейвена, она тихо пересказывала ему вести. Глупо наверное было надеяться, что он откроет глаза просто из желания немедленно все исправить и переделать. Но она надеялась. Упрямый паладин оставался где-то в другом мире, в котором не было предателей, отступников и проблем. «И меня тоже», — подумала Эвелин, откидываясь на спинку кресла. Не так давно, она готова была убежать отсюда и забыть обо всем. И что изменилось? Женщина потерла виски в раздражении. «Ты снова оказался прав, омерзительно, отвратительно прав». А она снова оказалась верящей в лучшее в людях дурой. Эвелин устала бороться со слезами горечи. Она не выла в голос, не всхлипывала, только свернулась в клубок с закрытыми глазами. Слезы катились и катились, скатываясь по щекам и падая вниз, пока горячие пальцы не стерли их аккуратно, а знакомый голос не произнес тихо:  — Я этого не стою. Солнце продолжало светить, горожане продолжали спешить по своим делам.  — Знаешь, я не могу понять божественную логику, — дала голос мучившим ее сомнениям Эвелин. Джейвен помолчал, но наверное их мысли сходились сейчас так близко, что ему не нужно было гадать к чему  — Предопределение. Мы не властны выбрать свою судьбу, но можем выбрать свой путь к ней. Может, Томас действительно был единственным способным совершить призыв. Но его действия сделали Стража… таким, какой он сейчас.  — Хочешь сказать, Томас должен был призвать оскверненного Стража, чтобы ты эту скверну снял? Только так он мог вернуться в Обитель?  — Я ведь ее не снял. Эвелин поморщилась. Церковь Хельма до сих пор пыталась определить благом был или угрозой вернувшийся к ним дух-хранитель.  — И до чего ваши священники доспорились о его нынешней сути? Паладин пожал плечами.  — Ни до чего конкретного. Он вызывает у них ужас, но если отбросить эмоции — Страж не причинил вреда никому за это время. Он… хранит Обитель, как должен. Последовал тяжелый, измученный вздох.  — Если совсем честно, я не вижу проблемы. Наш Господь тоже никогда не отличался добротой, чтобы мы там не рассказывали в проповедях пастве. Эвелин приподняла бровь в удивлении. Из уст паладина это звучало почти богохульством. Но мысленно она согласилась. Два века назад действия Хельма привели к катастрофическим для магии и Плетения последствиям. Не из зла, только по велению долга. Пожалуй, она могла понять и благосклонность Бдительного к Джейвену. Паладин, пусть и падший, действовал ровно так, как действовал бы сам Хельм. «И Страж Обители такой же? Сходство между ними как у оттисков одной печати».  — Если для исполнения его воли это должно было произойти, то кто мы чтобы ее оспаривать?  — Хельма не радует бессмысленная резня, ты сказал однажды.  — Смысл обходит сейчас Обитель, неусыпно, свободный от человеческих слабостей, — возразил Джейвен. Гигантский воин в доспехах, напоминающих своим цветом остывшую золу, действительно скользил по улицам. С высоты он тоже не сильно отличался от муравья. Оставалось уповать, что Бдительный его видит лучше, чем смертных.  — Знаешь, я опять видел истекающее слезами Око Хельма, — глухо сказал Джейвен, следя взглядом за маршрутом хранителя.  — Мне сложно представить твоего бога плачущим, — мягко заметила Эвелин. Джейвен оперся на парапет и прикусил нижнюю губу.  — Мне тоже, тем не менее… Ты слышала когда-нибудь о богине Мурдэйн? Эвелин отрицательно качнула головой. Имя ничего ей не говорило, но одни и те же боги могли носить разные имена и маски у разных народов. Эльфы почитали Селуну как Сеханин, рашеменцы знали Чонтию как Баллу, а Майликки как Келлиару.  — Она была богиней прагматизма и рассудка. Когда Латандер попытался изменить расстановку сил между богов в свою пользу, его действия привели к гибели некоторых из них, в том числе и Мурдэйн. Говорят, все слезы Хельм истратил оплакивая ее смерть. Я никогда не задумывался над символизмом плачущего Ока, но сейчас не могу отделаться от плохих предчувствий. Эвелин взяла его ладонь в свои руки и, заглядывая в глаза, попросила:  — Остановись. Сейчас об этом не думай. Джейвен притянул ее к себе, коснулся губами ее лба и смиренно ответил:  — Как скажешь.