***
В госпитале Цитадели лежали Горгий, находившийся в коме после операции, и Рамзес со сломанным позвоночником. Дела других пострадавших шли получше, их жизнь точно была вне опасности. Более-менее пришёл в себя Реджинальд Колли. Когда Ольга навещала раненных в госпитале, Реджинальд попросил её подойти поближе, дрожащей правой рукой нашарил Ольгину руку и поднёс к губам — поцеловать. Ольга позволила ему это и сама чмокнула Колли в щёку, пожелав набраться сил как можно скорее. Медсестра Кэтрин Зеленоглазая сказала Ольге, что кровь Высокого, покрывшая раны укушенных чудовищем с Тёмной стороны, нейтрализовала яд, воспрепятствовала заражению, и, по-видимому, способствовала ускорению регенерации тканей. Во всяком случае, Реджинальду не грозила ампутация руки и ноги. Врачеватели предполагали, что он даже хромать сильно не будет. Оставалось надеяться на то, что и у Горгия ускорится регенерация. Пока он лежал неподвижно, бледный и жалкий. В свободное время Ольга, заглянув к Рамзесу и остальным, с разрешения врачевателей, долго сидела в отдельной палате командира, постепенно привыкая к его новой, безобразной внешности. Этот облик казался знакомым, и она уже поняла, почему. У себя дома, в верхнем мире, Ольга обшарила интернет и пришла к выводу, что новый Горгий больше всего смахивает на неандертальца, если верить многочисленным реконструкциям облика представителей этого вымершего вида рода Люди. Отыскалось в интернете и то странное имя, которым Высокий назвал Горгия — Имсети. В Древнем Египте Имсети был богом-хранителем мёртвых и их помощником на пути в загробный мир, одним из четырёх сыновей бога Гора. Его единственного из братьев изображали на канопах с человеческой головой. В мифах утверждалось, что Имсети, как и его братьев, Гор назначил хранителем одной из сторон света. Братьями древнеегипетского Имсети были Хапи с головой бабуина, Дуамутеф с головой шакала и Кебехсенуф с головой сокола. Разумеется, было лишь совпадением то, что Кебехсенуф хранил запад, а Дирк Сокол был командующим западного отряда. Нельзя же всерьёз соотносить тех древнеегипетских божеств, повелителей Огня, Воды, Земли и Воздуха, со знакомыми ей Горгием, Дирком, командующим восточным отрядом Раджем Шакалом и командующим юга Хабибом Павианом. Ольга почитала об Имсети как о боге-звезде, повелителе огня и закрыла сайт, потому что Горгий-человек, безусловно, богом не являлся. Будь он божеством, то расплющил бы чудовище с Тёмной стороны в лепёшку мановением пальца, не допустив гибели товарищей, и сам бы теперь не валялся в госпитале полутрупом.***
Ликвидация прорыва, его последствия и преображение Горгия Махайрода стали самой обсуждаемой темой в разговорах Проводников. Обедая в переполненном зале у Робера Вепря, Ольга поняла, что большинство приняло к сведению слова Высокого о том, что Махайрод потратил слишком много сил на Запечатывание. Из этих слов делали вывод: сил Горгием было израсходовано столько, что в результате исчезли все магические усовершенствования его облика признанного красавца и покорителя женских сердец. — Надо признать, Махайрод проделал просто колоссальную работу по улучшению своей внешности! — сладким голоском пропела Сатеник Кукушка, и Ольге захотелось дать ей в лоб. Нашлись те, кто настаивал на том, что преображение Горгия есть результат губительного воздействия яда чудовища с Тёмной стороны. Им резонно возразили, указав на то, что укушенный чудовищем Реджинальд Колли как был рыжеволосым аристократичным красавцем, так им и остался. Сама Ольга склонялась к принятой большинством версии произошедшего, тем более что у неё в ушах звучали слова командира: «На пороге смерти мы принимаем истинное обличье». Тогда получается, что, потратив все силы на Запечатывание, фактически принеся себя в жертву, Горгий умирал, и Высокий подоспел как нельзя вовремя, успев его спасти. Через неделю после ликвидации прорыва, Ольга после работы обедала у Робера Вепря в уединённом уголке большого зала ресторана, неподалеку от открытой двери в соседний зал, в так называемую «пивную», то есть своеобразный мужской клуб. У женщин-Проводников был свой клуб в «кондитерской» — ещё одном зале, смежном с обеденным. Сидя в своём укромном убежище за раскидистой пальмой, Ольга слышала, как в пивной болтают мужчины. Услышанное заставило её до боли сжать кулаки, запустив ногти в ладони. — Махайрод оказался глупцом: у него под рукой были девчонка с мальчишкой, а он, прекраснодушный идиот, выкачал всю кровь из себя, вместо того чтобы использовать щенков. Другой властный басовитый голос поддержал первого говорившего: — Сосунки только и годятся на то, чтобы принести себя в жертву. Добровольно, разумеется. Им же много рассказывали про долг и всё прочее — они должны сами предложить старшему использовать себя. Тогда и крови было бы больше, и Запечатывание прошло бы быстрее. Я слышал, что Махайрод много распинался на советах про эффективные меры, а как дошло до дела — сам оказался малодушным слюнтяем. Чиркнул бы по горлу девку и колдовал бы себе свободно, на полную. Тем более что та желторотая шалава на всё была готова ради командира, как и другие девицы из его пятёрки. Вступил третий голос: — Боюсь, что Горгию не то что командующим, но и командиром пятёрки больше не бывать: силёнок не хватит. А ещё говорят, что он того, выгорел. Теперь не обернётся ни саблезубым, ни красавчиком. Бабы, которые раньше перед ним штабелями укладывались, сами ноги раздвигали, сейчас на него даже не взглянут. От этакого страшилы теперь и в верхнем мире шарахаться станут. Четвёртый, молодой голос подхватил со смехом: — Так он в верхний мир и не попадёт теперь: не сможет, если выгорел. Будет шариться здесь, в подземелье, до самой смерти как крыса, и отрабатывать свой кусок хлеба, подметая улицы. Я бы посмотрел на Саблезубого с метлой в руках. Болтуны заржали. Пятый добавил: — Такой урод сам по себе редкостное зрелище, а уж с метлой и подавно! Замерев, Ольга сидела, не в силах подняться и, скажем, заглянуть в пивную, увидеть лица тех, кто жестоко издевался над её командиром. Аппетит пропал. С трудом совладав с собой, она оплатила заказ и поплелась на улицу. В подземной Цитадели улицами называли широкие проходы между рядами помещений. Ольга переместилась или, как сказали бы фантасты, телепортировалась к себе домой, упала на кровать и долго плакала.***
Отойдя от шока и поразмыслив, Ольга решила, что кое в чём жестокие болтуны были правы. Ей же объясняли, что долг Стража состоит в том, чтобы в случае необходимости пожертвовать своей кровью и жизнью, чтобы Запечатать прорыв. Вспоминая свои мысли: «Я не готова. Я не хочу умирать», Ольга признала, что не была готова исполнить свой долг. Видимо, командир понял, что она трусит, боится и потому не потребовал, чтобы Ольга приняла участие в ритуале, а почти убил себя. Если бы кровь дала и она, Горгий не лежал бы сейчас пластом, еле дыша. Выходит, это она виновата в том, что командир едва не погиб. Это она позволила ему умирать у себя на глазах, эгоистично твердя: «Я не готова» — пусть и мысленно. Думая об этом, Ольга отдежурила в очередной раз, а отдохнув, отправилась в госпиталь Цитадели. Она заглянула поочерёдно к шестерым тяжелораненым, передав им газеты из верхнего мира, конфеты, фрукты. Пересиливая себя, она поболтала с Реджинальдом и сидящими у него Миргеном Зайцем и Ай Арыг, отдала им специально захваченные с собой кексы и отказалась от предложения выпить вместе с ними чаю. Зайдя в палату к Рамзесу, Ольга только посмотрела на него, спящего, исхудавшего и осунувшегося. Застать его бодрствующим ей удавалось редко, и тогда он требовал рассказать ему о состоянии Горгия. В палате командира Ольга опустилась на стул у кровати, и долго сидела, глядя на уродливое лицо Горгия с закрытыми глазами, на аппарат искусственной вентиляции легких, капельницу, трубки, тянущиеся к телу. Она мысленно просила прощения у командира за своё малодушие, за трусость и утирала слёзы, молила Творца о выздоровлении для Горгия, обещая, что впредь она будет помнить о своем долге Стража. Из печальных раздумий её вырвала рука, прикоснувшаяся к плечу. Оглянувшись, она увидела чёрную маску и седые волосы, не прятавшиеся сейчас под откинутым капюшоном плаща. Ольга вскочила и поклонилась главе Проводников, надеясь на то, что дорожки от слёз на её щеках, опухшие глаза и покрасневший нос не слишком заметны. Высокий мягко произнес: — Рад видеть тебя здесь, Белка. Как Горгий? — Всё в том же положении, Высокий. Он ведь поправится? — Конечно, поправится, куда же он денется. Я сейчас напомню ему о том, что здесь его заждались. С этими словами Высокий подошёл к кровати, снял чёрные перчатки. Возложив руки на лоб лежащего, он замер, затем провёл ладонями над сердцем, над ранами Горгия. Опустил руки. Затаив дыхание, Ольга ожидала, что раненый сейчас откроет глаза, как это обычно бывало в книжках и фильмах, но ничего не произошло, и она начала откровенно хлюпать носом. Стыдно, но она не могла с собой справиться. Повернувшись к ней, Высокий участливо спросил: — Что с тобой, Белка? И Ольгу прорвало. Она рассказала Высокому о своей трусости, о том, как не смогла заставить себя исполнить свой долг, а поплатился за её малодушие командир. Глава Проводников молчал. Когда бессвязный поток её самобичевания иссяк, Высокий мягко проговорил: — Не вини себя, девочка. Горгий твой командир и, безусловно, видел, что ты была не готова пожертвовать собой. Ты слишком молода и не успела ещё свыкнуться с мыслью о смерти. А ритуал Запечатывания требует полной самоотдачи и полного понимания того, что ты делаешь и на что идёшь — без этого твоя кровь и даже твоя смерть были бы абсолютно бесполезны. Магия крови Стражей попросту не сработала бы так, как должно. Выдержав паузу, Высокий произнёс: — И ты напрасно считаешь только себя ответственной за последствия чужого выбора. Решение принимал Горгий, а у него были свои причины поступить именно так, как он поступил. Глаза владыки в прорезях маски казались светло-серыми, серебряными. Ольга видела в них доброту, участие, печаль и слушала проникновенный голос: — Горгий гораздо старше тебя: он видел жертвоприношение Двухсот. Во время того легендарного Запечатывания погибли два его сына. Пережив подвиг Двухсот, Горгий поклялся, что никого не станет приносить в жертву. Он пожалел тебя, дитя, и не счёл нужным преступать свою клятву. Ему проще было умереть самому. Высокий вновь помолчал и продолжил: — А теперь утри слёзы, дитя. И никогда не рассказывай Горгию об этом разговоре и о своих сомнениях в правильности его, запомни, его решения. Обещай мне это. Всхлипнув в последний раз, Ольга пообещала молчать. Глава Проводников ласково погладил её по голове, надел перчатки, накинул капюшон и покинул палату. Она оглянулась на Горгия, по-прежнему безмолвного, бесчувственного, но теперь ей верилось, что он очнётся в свой срок. Ведь не стал бы Высокий требовать от неё обещания не рассказывать что-то обречённому на смерть? Она вышла из палаты, соображая, на сколько же лет Горгий старше её, если у него в легендарные времена Двухсот уже было двое взрослых сыновей. Ой, мамочки, получалось, что у Горгия с ней гораздо большая разница в возрасте, чем даже у Арвен с Арагорном. Размышлять на эту тему дальше Ольга себе запретила и, впервые со времени прорыва, начала думать о том, что, возможно, всё постепенно наладится. Просто потому, что хуже уже некуда.