Пылинка

      Воздух — тяжёлый, спёртый и нестерпимо горячий — дышал на неё из зияющего тьмой провала упругой пульсацией. Поверхность Яйца, блестящая и идеально гладкая снаружи, колыхалась с каждой волной сладости и гнили, точно водная гладь; унизанные гнойниками стебли, проклюнувшиеся из этой поверхности, подрагивали в такт колыханиям, как веточки с золотыми пузырьками.       Плеск, неприметный и тихий: она почти слышала этот отдалённый плеск, доносившийся откуда-то далеко внизу. Плеск, плавающие на поверхности обрывки почерневших нитей, да шорох огромных клубков мокрого шёлка. Эти воспоминания пахли не жгучей болезнью, но сыростью, пылью и паутиной.       В детстве её то тёмное озеро под деревней пугало до ужаса, и не без причины. Один неверный прыжок — споткнуться, не успеть зацепиться за край уступа — и брошенной галькой рухнешь с огромной высоты, и отнюдь не факт, что в панике успеешь уцепиться за тонюсенькую, почти невидимую сеть паутины. Падала она лишь единожды, совсем ещё личинкой. Смутно помнила, как это случилось: лапки дрогнули, иль в спешке не рассчитала длину нити. На то, чтобы наловчиться и пользоваться ею столь искусно, как сейчас, у неё ушло порядком труда и времени.       Но она хорошо помнила Зверя, нырнувшую за ней во тьму и поймавшую на лету у самой водной глади. Помнила, как прохладные лапки дрожали, прижимая её маленькое тело к иссиня-серой шали; помнила, как легко и грациозно мать скользнула с паутины на выступ сплетённого грубым шёлком жилища в Дальней деревне. Смутно помнила и наклон укрытой маской головы, когда Херра бережно выпустила её, поправив карминовую накидку на плечах; лапка на миг задержалась, погладив по костяной, хрупкой ещё оболочке меж маленьких рожек.       Мать не произнесла тогда ни слова. Отвернувшись, припала на все лапки и легко заползла в тёмный провал, где ждали слуги. Род строил: рыл тайные тоннели в стене полости, на которой свито Гнездо. Тоннели, в самом сердце которых королева Глубинного гнезда уснёт вечным, беспробудным сном, чтобы выполнить свою часть сделки.       Впредь Хорнет не падала.       Лапка покрепче обхватила рукоять иглы. Глубокий, ровный вдох — пусть воздух и был больным и гадким, обжигающим панцирь изнутри. Иным он быть не мог: печати сломлены, и каменным крошевом устилали преддверие Яйца. Ей оставалось только ждать, а это и не тяжко более. Большой обломок врат перед опущенным кончиком иглы наблюдал за ней с безмолвным равнодушием — наблюдал потухшей печатью, изображавшей маску матери. Она ждала уж очень, очень долго.       Сможет подождать и ещё чуть-чуть.       Хорнет коготками скользнула по рукояти иглы, самым маленьким поддев шёлковую нить, проверяя, прочно ли та повязана. Мысли копошились в голове, кишели и стрекотали, точно заражённые твари в недрах места, прежде известного как “дом”. Теперь, когда печати разрушены… она могла бы сказать, что дело оставалось за малым, но столь абсурдная ложь оставляла во рту мерзкое послевкусие.       Чудно, что она так спокойна сейчас. Когда оно прибудет в храм болезни и гнева, что некогда давным-давно вселял в души тут молящихся умиротворение и покой, немал шанс, что сама Хорнет впредь не покинет этих стен. Она не знала, сможет ли помочь — не знала даже, примет ли оно эту помощь — но если оно откажется, если не справится, если она в этот миг будет находиться в пределах Яйца…       «…если силы всё же окажется недостаточно?..»       Маленький коготок нервно постукивал по лезвию. Собственная нерешительность внушала отвращение похуже витающей в воздухе заразы. Так должно быть: Хорнет попытается дать ему шанс покончить с этим, так или иначе. Если этот шанс есть, сколь невозможно маленький — её долг, как защитницы королевства, ухватиться за него. А выбор… Она запрокинула голову, подняв взгляд на пульсирующие заразой лозы, оплетающие свод и стены Храма янтарным плющом. Она сделает всё в своих силах.       Выбор же останется за маленьким призраком.       Сколько времени уже прошло?.. Секунды, минуты, часы — время в Халлоунесте с самого рождения последнего издохло в муках, и толку от них чуть. Противясь нестерпимому желанию задремать, Хорнет вслушивалась в упругое, хлюпающее биение пузырей болезни, проросших сквозь трещины в плитках пола, надеясь услышать за этим затихающим ритмом топот маленьких лапок. В последнее время ей снились очень диковинные сны. Никак, на первый взгляд, не связанные с заразой, что терзала умы иных спящих, но странные тем не менее. Странные, и такие… настоящие. Она не уверена, что они вообще были её снами.       Битвы. Мрамор и бронза. Жуки в чужеземных масках. Призрак.       Возможно, она сходит с ума.       Эта мысль не понравилась ей. Право рождения, быть может, и уберегало от заразы, но сам застой неумолимо подтачивал её острый ум. Она уже не могла вспомнить, как давно стояла здесь, перед входом в Чёрное яйцо. Не могла вспомнить даже, сколько этого проклятого времени прошло с тех пор, как она стала самопровозглашённой защитницей этих развалин, что когда-то нарекли “вечным королевством”.       Игла знакомой и приятной тяжестью покоилась в ладони, и Хорнет выпустила вдох, который не знала, что удерживает. Воздух покалывал обоняние тошнотворными миазмами, окатывающими затухающим, слабеющим пульсом. Уже который раз она убеждалась, что достаточно крепко сжимает своё оружие?..       …Неважно, который. Она простоит столько, сколько потребуется. Лишь так она сумеет отплатить свой долг. Так должно.       Но… почему становилось…       Хорнет. Защитница прогнивших руин.       …тише.       Скверное, нехорошее чувство зародилось в её нутре. Дёргалось, хрустело, подступало к горлу — как клешни хищника, подкравшегося со спины во время дрёмы.       Становилось… тише.       Она напряглась. И, медленно, настороженно повернувшись ко входу… Хорнет застыла.       В оторопи уставившись на то, как водянистые пузыри заразы с вязким хлюпаньем лопались, пачкая брызгами гладкие плитки пола Храма. Мембрана этих пузырей неплотная и склизкая — чем-то похожая на плёнку, покрывающую жучиные внутренности — но она никогда не лопалась сама по себе, особенно так. Точно волна прокатилась, проткнув эти гнойники ровной линией, один за другим, от арочного проёма входа до самой дальней стены… Жгучий янтарный ихор, выплеснувшийся из них наружу, с шипением испарялся на глазах, и она с запоздалой досадой осознала, почему становилось тише. Не поймала момент, копошась в мыслях — точно дура, заплутавшая в грёзах!       Хорнет. Часовой умирающего королевства.       Пульсация, пышущая из недр Яйца обжигающим жаром, прекратилась.       Глухой, стрекочущий треск донёсся со свода Храма. Хорнет резко запрокинула голову, с дурным предчувствием разглядывая, как оплетающие костяную решётку исполинского зверя чумные стебли с хрустом чернели и подрагивали в предсмертном спазме. Шелестящий звук пронёсся под сводом — точно нечто… выдохнуло тихо в облегчении. Она лихорадочно соображала. Что-то происходит. Что-то, что она не понимала до конца, и Хорнет это непонимание настораживало и пугало.       Что-то не так. Что-то очень, очень не так.       Мелькнула мысль выглянуть, проверить — убедиться, что это происходит не только в Храме — но та сгинула, едва до слуха донёсся звон цепей и тяжелый, грузный топот чего-то, неумолимо приближающегося. Хорнет напряглась, стиснула рукоять иглы, задержав дыхание и быстро повернув голову к темноте провала, ведущего вглубь Яйца — вглядываясь туда, откуда доносились эти звуки, туда, откуда минутой ранее нестерпимо разило заразой и гнилью, туда, где запечатано…       Надтреснутый и испещрённый узорными бороздами гвоздь, ныне служивший скорее опорой, чем оружием. Изодранный, зеленовато-бурый плащ, укрытый потемневшей от времени бронёй с тяжёлыми наплечниками — в кольцах на их внешней стороне всё ещё были вдеты массивные цепи, с дребезгом волочащиеся по пыльному полу. Лишь одну верхнюю лапку ей было видно — там, где должно быть второй, заметна лишь испачканная гноем накидка под драным плащом. Костяная оболочка с двумя зияющими провалами, которую она прежде видела уж столько раз — достаточно лишь заглянуть на пустую площадь в сердце этого мира.       Только вот трещины меж рогов на мемориале не было.       …где было запечатано оно.       Смотрело, застыв на миг при виде неё; шёлковая нить с шелестом взвилась в воздух, когда Хорнет импульсивно встала в боевую стойку, перехватив поудобнее своё оружие. Она скверно понимала, что произошло: не понимала совершенно даже. Понимала Хорнет лишь одно.       Резной гвоздь с хрустом раскрошил плитку, когда оно крепко стиснуло рукоять. Глазницы костяного панциря зияли чернотой — лишь с плаща стекали последние янтарные капли, исчезающие, не долетев до земли. Угольки сомнения с треском вспыхнули в груди, но она их без раздумий затушила.       Зараза не должна вырваться окончательно.       Игла со свистом прорезала воздух. Оно резко взмахнуло лапкой с гвоздём, и металл столкнулся с металлом. Оно отбило удар, напружинившись и нырнув к полу, растворяясь чёрным силуэтом. Нить издала протяжный “трынь”, как натянутая струнка — Хорнет резко дёрнула её на себя, инстинктивно спрыгнув с подступа к Яйцу, и не мигом позже. Когда рукоять вновь оказалась в её лапке, там, где она стояла прежде, паутиной расплелась глубокая трещина с торчащим в центре гвоздём, обрушенным с высоты. Оно грузно приземлилось следом, с хрустом выдрав своё оружие из пола — и едва успело отшатнуться, когда Хорнет с боевым кличем набросилась на него в прыжке, выпадом вспоров ткань плаща. Медленное — его реакция хороша, понимала она, но оно всё ещё слишком медленное.       Вдетые в наплечники цепи — которые оно, вестимо, просто выдрало из стен своей тюрьмы — задребезжали, и сосуд, неловко повалившийся на колени, неожиданно резко завёл за спину лапку с гвоздём. За взмахом, который Хорнет не без труда отбила иглой, неожиданно резко последовал второй; часовой не успела контратаковать, с неровным вдохом отшатнувшись от удара. Панцирь на груди болезненно хрустнул… поразительно слабо и тихо для удара таким оружием. Оно занесло гвоздь в третий раз и, не дожидаясь взмаха, Хорнет резво пригнулась, огибая его по дуге. Шмыгнув под занесённым, так и не обрушенным оружием, она смогла на лету глубоко царапнуть иглой панцирь на его бедре.       Она развернулась уже за спиной сосуда, быстро просунув свободную лапку под зашелестевшую накидку, где в кармашках припрятаны шарики с колючками… И оцепенела.       Третьего удара не последовало, поняла Хорнет, отступив и шагнув чуть в сторону — потому что оно грузно повалилось на бок. Лапка, державшая рукоять гвоздя, дрогнула в судороге; сосуд припал на правое плечо, и наплечник его доспехов со скрежетом царапнул плитки пола храма, когда оно с усилием повернулось к ней. Слабое — оно умеет, обучено сражаться, понимала она, но оно слишком слабое. Израненное. Пустое.       Покончить с этим. Она обхватила иглу обеими лапками, направив кончик на костяную оболочку головы, точно на трещину меж массивных рогов. Бить без пощады. Так должно. Зараза не должна…       Ровная ниточка мыслей с тихим стоном дрогнула и оборвалась.       Защитница отступила ещё на шажок, безмолвно уставившись на лужицу, растекающуюся под дрожащим сосудом. Лужицу кромешной черноты, проклёвывающуюся взмывающими в воздух точками — точно идеально круглые прорехи на пёстром полотне пространства. Эти точки колыхались и парили пару секунд, прежде чем беззвучно втянуться обратно в тело существа, тщетно пытавшегося подняться, опираясь на гвоздь в трясущейся лапке.       Чернота — и ни одной янтарной капли. Ни звука, кроме дребезжащего лязга доспехов. Хорнет сделала неуверенный шажок вперёд, не опуская иглы; оно отчаянно дёрнулось, с мучительным усилием заставив себя приподняться на коленях. Пустота сочилась из испещрённого трещинами панциря, меж пластинок тёмной брони, из нанесённой ею раны на бедре.       Не оранжевый ихор. Пустота.       Угольки вновь зашипели в её груди, пока Хорнет лихорадочно соображала, цепко сжимая оружие и следя за каждым движением сосуда. Источник заразы, запечатанный в нём вековой гнев — сколь она ни вглядывалась в пустые глазницы оболочки, тщетно силившейся подняться ровно, она не могла увидеть и искорки того, что должно там находиться. Пустое. Оно пустое — во всех смыслах.       Но это невозможно. Неужели она действительно сошла с ума?       Хорнет напряглась, когда оно подняло дрожащую лапку с гвоздём. Но атаковать не попыталось — неожиданно для неё, остриё упёрлось в стык под пластинами его же наплечников. Оно замерло, собираясь с силами — и надавило. Почерневший с годами в заточении металл жалобно скрипнул, сминаясь; оно не смогло с первой попытки, обессиленно содрогнувшись и уронив лапку.       Странное оцепенение окатило её при виде происходящего. Хорнет могла лишь наблюдать, наставив кончик иглы на подрагивающее существо, как оно после долгой передышки попробовало вновь. Панцирь под его нагрудником вздымался и опадал; металл под гвоздём противно заскрежетал, когда оно глубоко загнало оружие меж сегментов — и наконец, поддался. С обречённым лязгом наплечник упал с тела дрожащего сосуда, грохнувшись на пыльный пол. Вдетые в кольцо цепи зашевелились как живые: озарившись на миг, раскалившись добела, с гудящим звоном они распались на изломанные звенья, парящие пылинками бледного света.       Лапка с гвоздём обессиленно свесилась вдоль его тела. Оно… дышало?.. — всё так же неровно и рвано, но будто… легче. С трудом подняв голову, сосуд безмолвно уставился на неподвижную Хорнет, как если убеждаясь, что та не собиралась бросаться в атаку. Оно вновь подняло лапку, наставив гвоздь на второй наплечник, и это повторилось вновь.       «Что оно делает? Что случилось?»       Металл скрипел.       «Куда делась зараза? Неужели… неужели всё-таки вырвалась? Но если так…»       Запечатанный вновь уронил лапку с гвоздём; последний выпал из коготков, скрючившихся в судороге. Оно согнулось в спине, медленно прижавшись головой к полу и вздрагивая всем телом.       «…то почему ничего не происходит? И почему оно ещё живо?»       …“живо”. Какой-то горький смешок чуть не вырвался из её груди, потушенный в самый последний миг. Её… родственник… содрогнулся, разгибаясь с мучительным трудом: протянув трясущуюся ладонь, оно попыталось обхватить ею рукоять гвоздя.       «Если это жизнью-то можно назвать…»       У него ушло больше времени на сей раз. Но когда оно всё же сумело заставить себя взяться за оружие и вновь наставить остриё на свои доспехи, наплечник поддался почти тут же. Цепи раскалились, лязгнули — и, совсем как в первый раз, распались на звенья и россыпь искр. Без наплечников, нагрудник и пластина на спине рассыпались сами, печально скользнув в пыль вместе со драным плащом.       Лапки, обхватившие рукоять иглы, сжались вокруг неё до боли крепко. На запечатанном осталась только старая, грязная, слишком короткая для него накидка с темно-рыжей изнанкой: и если прежде трещины на его оболочке были видны лишь ниже грудной клетки, то сейчас отпрянувшая Хорнет смогла разглядеть то, что прежде было скрыто.       Чума вырвалась уже давно — и до сего момента защитница не без причин считала, что ей уже довелось повидать худшее, что болезнь обрушила на королевство. Пошатывающиеся мертвецы, шаркающие и спотыкающиеся через шаг; гнойные нарывы, растущие из трещин панцирей и лопающиеся с любым неверным движением; отравленный жгучий газ, клокочущий в телах с каждым судорожным вдохом. Но сейчас, заметив наконец, что виднелось под накидкой освободившегося сосуда, она чувствовала, как же ужасно пересохло в горле. Коготки покалывало — чуть-чуть, у самой ладони. Заметить нетрудно было.       Труднее было подавить тошноту.       Хорнет запоздало поняла, что оно смотрело на неё. Замерев, стояло на коленях — и даже на коленях оно было выше — склонив голову чуть набок. Она помнила похожие взгляды. У всех маленьких сородичей запечатанного, умудрившихся выкарабкаться из Бездны, были похожие. Со всеми, кого она могла обнаружить — всеми, кроме одного — Хорнет расправилась без пощады. Так было должно. Нельзя было допустить, чтобы слабый сосуд добрался до сердца заразы.       Слабый…       Этот взгляд. Этот пустой совершенно взгляд.       «Такой похожий взгляд».       Шанс на перемену. Иной путь — но это…       Это милосердие. Конец мучению. Это милосердие.       Бить без пощады. Лишь так она…       «Лишь жалость этому проклятому роду».       Впервые за долгое время — впервые за всё долгое время, что она могла вспомнить — Хорнет показала слабость. Она не могла позволить её себе, не могла никогда — эти руины перемалывали в своих жвалах слабаков лишь за так. У неё был долг, который она обязана отплатить — долг, который могла отплатить, лишь взяв бремя будущего на свои плечи. И одну вещь она, будучи “бледным подарком гнезду”, уяснила наверняка.       «Мать…»       Мертвецы не платили по счетам.       Хорнет — защитница прогнивших руин, часовой умирающего королевства — впервые за долгое время не сдержала дрожь в лапках. Кажется, именно из-за похожей дрожи она когда-то и свалилась с того уступа. Она не помнила точно.       Кончик её иглы дрогнул следом — и медленно опустился.