Пылинка

      Ей уже тяжело припомнить его — то приторное, сладковатое зловоние, каскадом лившееся из Храма, точно порченный мёд. А ведь ещё не столь давно она могла поклясться, что никогда не сможет забыть этот гнилостный смрад, витавший светозарным маревом в каждом уголке королевства. Когда запущенная чума пожрала без остатка перепутье, смрад тот стал тем хуже: пока Хорнет несла дозор подле входа в Чёрное яйцо, в какой-то притуплённый, бесконечно долгий миг ей начало казаться, что бьющий душной пульсацией запах отпечатается в её рассудке раскалённым клеймом. Сложно забыть подобное… на первый взгляд.       Ныне от того зловония остался лишь издевательски незначительный рубец на памяти, да нацарапанные нетвёрдой лапкой обшарпанные ярлычки — тусклые мемориальные плашки того, что было: приторным, сладковатым, гнилостным, чумным… Мёртвым.       Когда она впервые за долгое время вознеслась на поверхность, из трещин в брусчатке угасшего перепутья робко пробивались молодые веточки бледного папоротника. Прежние — распухшие, заражённые — истлели и рассыпались рыжеватой пылью. Когда чума поглотила это место без остатка, древней ярости не избежали даже растения, а с её концом конец наступил и им. Теперь на месте больных и сгнивших проклюнулись новые: мягкие, завивающиеся к кончикам светлые листочки на эфемерных стеблях, покачивающиеся с дышащим из зева пересохшего колодца холодным ветерком. Им, как оказалось, нужно лишь время. Им, как оказалось, можно даже завидовать.       Сложно сказать наверняка, сколько воды утекло с тех пор, но раз бледный папоротник успел прорасти, а неподвижные оболочки, среди которых он мягко колыхался островками жизни, сгнить не успели… Хорнет рискнула предположить, что недостаточно. Папоротник этот, как ни крути, рос вопиюще быстро. Кто-нибудь чуткий и романтичный — поэт, художник — наверняка узрел бы в нём что-нибудь возвышенное. Какую-нибудь трагичную, но вдохновляющую аллегорию на вечный цикл перерождения, жизнь среди мёртвого, упорство пред лицом неумолимости и подобную чепуху.       Хорнет при виде бледных стебельков не испытывала ничего. Слишком мало времени прошло. Достаточно лишь для папоротника.       Но время… шло. По-настоящему, взаправду шло, и это осознание вызывало в ней смехотворную и горькую досаду. Перемена — та, на которую Хорнет так надеялась, и на которую уже даже не рассчитывала — наступила, и теперь… что теперь? Что было должно часовому опустевшего гнезда? Что было должно защитнице, которой не с кем сражаться? Что вообще… должно теперь, когда всё закончилось? По-прежнему хранить эти руины от мародёров и ворья, покушающихся их разграбить и вожделеющих нарушить покой мертвецов?       …таков был её долг. Так решила она сама.       Игла с тихим хрустом выскользнула из крошащейся кладки колодца, приручённым жучком нырнув в лапку, когда Хорнет грациозно выпрыгнула из единственного входа в королевство и потянула дрогнувшую нить. Привычным движением взмахнув оружием, она обернула шёлк в ушке вокруг своего запястья. В этой лощине расплетённая нить служила дурную службу, и Хорнет приучилась держать её поближе: больно непредсказуемо вёл здесь себя ветер. На то, чтобы принимать его во внимание при расчёте траектории иглы, у неё тоже ушло порядком труда и времени.       Её шаг был порывистым и лёгким — даже в этом увядающем городке Хорнет ступала так, словно готовая в любой момент отскочить от внезапного удара. Всегда двигаться, всегда хранить бдительность — угроза хоронилась в каждой тени горящим безумием взором; всегда реагировать на любой шорох, всегда атаковать первой и уклоняться при первом признаке опасности — мертвецы не платят по счетам, а плата за её ошибку слишком высока. Всегда.       Но что делать, когда “всегда” поджало лапки и завалилось брюшком к пещерному своду?       Старейшина — стоящий под фонарным столбом рогатый жук с развевающимся на ветру плащом, смотрящий вдаль с каким-то мягким умиротворением в глазах — сжимал в лапках незнакомый бледный цветок, когда воительница шмыгнула в проулок между домами с заколоченными окнами, надеясь избежать ненужного внимания. Время назад Хорнет бы насторожило то, что подобных растений она не видела прежде: неизвестное не сулило ничего хорошего в этом королевстве. Сейчас же… Цветком больше, цветком меньше. Пока этот не угрожал обрушить Халлоунест обратно в пекло, Хорнет могла позволить себе его игнорировать. Время назад её бы он насторожил, бесспорно — но то лишь время назад.       Часы. Панцирь покалывало от пронизывающего ветра, пока она пересекала городок, решительно не замечая режущие чуткий слух бормотания какой-то праздношатавшейся букашки. Дни. Очередной чужеземец; ей безразлично, пока тот безвреден, а с деревянным-то гвоздём только безвреден он и был. Ещё назойлив, разве что. Недели.       Часы, дни и недели. Важны ли они, когда всё стало лишь… временем, хоть даже не закрученным в петлю? Временем королевства, умершего бесповоротно — и защитница, прежде оберегавшая этот корчившийся в судороге полутруп от осквернения, осталась наедине с тихой, ироничной донельзя правдой. Всё закончилось. Закончилось разочаровывающе просто и резко, как внезапно оборванная нить, без финального аккорда этого затянувшегося реквиема: осталась лишь скорбная горстка выживших, рассеянных что семена по ветру и не знавших даже, что делать теперь с собой и с усыпавшими землю трупами. Всё закончилось.       У финала этого горький привкус пепла; смешно лишь, насколько после омерзительно сладкого гноя он был желанным и страшным.       Нить взвилась и дрогнула, когда Хорнет метко швырнула иглу и рывком подтянулась за ней, буквально взлетев на уступ обрушенного моста. Замявшись на миг, часовой неуверенно шагнула по мелким плиткам вперёд, к зияющей пустотой арке. Она помнила, что врата в королевство когда-то были запечатаны. Старые, почти разрушенные: в хрупком камне пестрили трещины столь крупные, что через них можно было легко просунуть лапку. Ныне от этих врат остались только обломки на подступе.       Сами по себе они бы не рассыпались. Хорнет догадывалась, кто — что — могло их разрушить; лапка до боли стиснула рукоять иглы. Когда защитница неожиданно для самой себя резко метнула оружие вновь, стык в камнях на обрыве пика хрустнул совсем уж громко и жалобно, брызнув вниз осколками и пылью.       Хорнет не намеревалась проходить через весь перевал Короля, но небольшой участок на вершине всё же проверить хотела. Вряд ли оно было там, впрочем. Вряд ли оно, вообще, ещё было. Она бы нашла его иначе.       Мелкие камушки предательски перекатывались под лапками пока она, помогая себе иглой и нитью, шустро карабкалась наверх; самые маленькие легонько шевелились даже от порывов ветра, постепенно соскальзывая в голодную пасть ведущей к перевалу ямы. Хорнет предполагала, где же именно маленький призрак находился сейчас. Хорнет даже догадывалась, что ответов на её вопросы оно не даст даже не потому, что не способно говорить — не только потому, по крайней мере.       Оно, вероятно, мертво. Неупокоенной тенью вернулось обратно в Бездну, куда она соваться пока не решалась. А может, оно попросту покинуло это старое, обречённое королевство, отказавшись принять на свои плечи гнёт сего бремени? Можно ли его за это судить? Разве его род не настрадался достаточно? Взглянуть лишь на запечатанного, бесцельно блуждающего по этим опустевшим тоннелям: Халлоунест не был добр к им подобным.       Она сама не была, коли на то пошло.       Взобравшись на вершину утёса, Хорнет порывисто оправила нить и воротник накидки; коготки покалывало. И всё же она искала. Искала, ведь сомневалась в том что оно, и впрямь, ушло иль просто сгинуло — не той оно было породы. Искала, ведь чуяла, что причастно именно оно — некому больше. Искала, ведь желала понять, спросить — пусть и знала, что ответа услышать не сможет.       «Что же случилось тогда, маленький призрак?»       В груди — там, где её задел в схватке сосуд — тянуло и пульсировало. Ветер продувал алую накидку насквозь, заглядывая в дюжину опустевших кармашков — нужда в привычных инструментах попросту отпала, или её желание их собирать попросту иссякло. Хорнет шагнула вперёд и огляделась, не рассчитывая ни на что, и не зря: на вершине Воющих утёсов пусто. Лишь пыль, холод и усыпанные окаменелыми раковинами пустоши вдали, синева и серость… да ветер завывал в глухой тиши.       Помнится, когда-то не столь давно она сразилась у подножья этого обрыва с жуком, откликнувшимся на зов Грезящей — той, чью маску он возвращал в это королевство. Скорей небольшая и неловкая стычка, чем настоящая битва; тогда она, отступив и позволив страннику войти в Халлоунест, почувствовала всей своей оболочкой еле слышный отголосок… чего-то. Чего-то надвигающегося; как коготки, взбирающиеся по лапкам к её спине и шее, касанием рисовавшие на них леденящие печати. То могли быть ветер и летящий в лицо песок, бесспорно, но ветер и песок не оставляли столь болезненного, едкого ощущения, что брызги жгучей кислоты.       Рапсодия грядущего. Эхо того, что может статься, дай ему только шанс. Эхо перемен.       Ветер вторил её мыслям хриплым, надсадным воем: пыль и камушки под лапками шевелились от него потревоженными ползунами. Силуэты устланных дымкой земель виднелись вдали, недвижимые и безразличные. Затянутое тучами далёкое, незримое небо взирало с высоты своего гнезда с безмолвным, презрительным осуждением, и немым вопросом. «К чему всё это? Чего ради вы продолжаете корчиться в судорогах? Зачем, ведь все остальные давно мертвы?»       Ответ ей неведом.       Хорнет встала на краю обрыва, обратив невидящий взор к серым пустошам, размышляя с непривычной, противной меланхолией — но что с того? Меланхолия была всем, что у неё осталось, и некому судить её за слабость.       Теперь, когда болезнь сгинула… возможно ли отстроить разрушенное и вернуть утраченное? И такая уж здравая это затея — пытаться воскресить то, чему место в могиле? Будут ли когда-нибудь по тропам перепутья, средь веточек бледного папоротника, вновь блуждать лапки жуков — настоящих, здоровых, живых?       Хорнет выдохнула. Кончик иглы в лапке водил узоры меж пыли и обветренной гальки. Должно ли её вообще это тревожить? Должно ли. Дóлжно ли?       Кажется, оно смеялось над ней. Это королевство. Смеялось прямо в лицо, хрипло и издевательски, с агонией в каждом мученическом вдохе. Пепельные коготки поднимались по задним лапкам, ползли мелкими букашками по спине и животу, подбирались к горлу и смыкались на нём мёртвой хваткой, мёртвой хваткой того, что и так давно мертво.       И что же теперь?       …хватит на сегодня поисков. Теперь… она возвращается домой.

***

      Совсем как прежде, тут пахло сыростью, пылью и паутиной.       Темно — здесь всегда было темно, и эта тьма знакома до щемящей ностальгии. Лишь светящаяся плесень на камнях и редкие лоскутки тонких люминесцентных грибов рассеивали вязкий мрак; они, да парящие облачка сияющих спор всякий раз, стоило кому пройти рядом. Хрустальные сферы со светомухами редкость в Глубинном гнезде, и неудивительно: до заражения все твари недолюбливали свет. Хорнет их прекрасно понимала.       Она инстинктивно пригнулась под протянутой над головой тонкой ниточкой паутины. Маленькая тайна, ныне известная только ей: оборви ложную — и добрая треть Гнезда по вибрации примкнутых нитей почувствует, что в логово проник чужак. Оборви укромно припрятанную нужную, попав в беду — и тебе, возможно, пришёл бы на выручку один из верующих. Ключевое слово “возможно”. Возможно, пришёл бы на выручку. Возможно, попросту прикончил бы, ведь всех до единого сразила зараза: проломив клешнями панцирь дочери своей королевы, он бы искренне и беззаветно верил в то, что защищал род и Зверя.       Но это уже не имело значения: они мертвы. Теперь никто не придёт, даже если она изорвёт все нити в Гнезде.       Ей, вероятно, стоило радоваться обретённому ими покою, освобождению от цепей чумы, но… Хорнет не могла. Не было в их гибели ничего справедливого. Бессмысленные и мучительные смерти во имя чужих жестоких ошибок и чужой же бесплодной злобы. Легкий металлический привкус плясал на кончике её языка, горький и противный. Что бы ни произошло на самом деле… какая-то её часть надеялась, что виновные получили по заслугам. Бесспорно низкая, мстительная часть — но и Хорнет не была благородным рыцарем.       Благородные рыцари чуму не пережили.       Следуя скорее воспоминаниям, чем собственному зрению, Хорнет проворно запрыгнула на неприметный потайной уступ в своде мглистой полости, вонзив иглу в устилавшую его кладку древних панцирей. Под лапками, за краем обрыва, виднелось в полутьме одно из гнездовий — яма, заполненная острыми колючками и неподвижными оболочками ныне мёртвых тварей. Лишь изредка там робко и опасливо копошилось что-то живое. Попади к таким прежде — перемололи бы в секунды, но теперь они могли только таиться среди гниющего, как и всё в этом королевстве. Сила по ту сторону печатей, собственным злым капризом оживлявшая мертвецов из раза в раз, потухла и оставила жуков их покою. Неприятная мысль искрой вспыхнула в голове принцессы этих гиблых мест, озлобленная и мерзкая.       «Хоть голодать выжившим не придётся».       Передёрнувшись и отвернувшись через силу, Хорнет порывисто вонзила иглу в массивную раковину в стене ведущего наверх лаза. Легко вскочив на плоскую грань оружия, она нацелилась и быстро от неё оттолкнулась. Уцепившись коготками за стык спирального панциря стены, часовой рывком дёрнула за нить и тут же вонзила выскользнувшую иглу в стык соседней раковины, вновь запрыгнув на неё и повторив, шустро карабкаясь так по практически отвесной стене.       Когда она уцепилась за вершину, её лапку встретил мягкий узорчатый шёлк ковра; старого, сотканного ещё до худших времён на паучьих станках. Взобравшись и привычным движением сняв уцепившуюся за рога паутинку, Хорнет выбросила её обрывки в зияющий лаз — который, повозившись, прикрыла тяжёлой металлической пластиной, больше собственного спокойствия ради, чем защиты. Нечему было застать её врасплох в этом месте, но старые привычки умирают медленно. Совсем как старые королевства.       — …я дома.       Её небольшое убежище откликнулось неизменным молчанием. Катушки намотанных нитей припасённого шёлка заслоняли отсюда её верстак с инструментами, осколками металла и крепкого панциря. На нём же покоилась единственная сфера с вялой светомухой — большая часть комнаты из-за этого была погружена в густой и плотный сумрак, но Хорнет это не смущало. Вонзив иглу в одну из множества мягких подушечек, усыпавших не укрытый ковром каменный пол её укромного жилища, она плавно опустилась на другую и склонила голову на грудь.       Только сейчас часовой в полной мере испытала, как же сильно она устала. Оболочку тягуче, противно ломило в раненной груди и плечах; узор ковра перед глазами плыл и смазывался маслянистыми разводами, а костяной панцирь на голове, казалось, вот-вот треснет и расколется. Хорнет для того даже не понадобится запертое в ней взбешённое божество.       Зябко. Закопаться бы в подушки с головой и уснуть. Её нынешнее гнездо не столь уютно как комнатка, что была у неё прежде в доме ткачей, но беднякам не выбирать. Как давно она не была там, если задуматься? Как давно отказывалась и приближаться к месту, где выросла? Как давно избегала появляться в Гнезде? С тех пор как мать…       Хватит.       …ей стоило отыскать оболочки маленьких ткачей. Предать земле, пока их не пожрали. Она, как и покинувшие Халлоунест взрослые, так и не смогла поднять на них иглу. Да толку-то? Они бы просто восстали вновь. Жаль… жаль, что ни один не проснулся. Редкие твари и жуки, что заболели не столь давно и ни разу, будучи заражёнными, не погибли, смогли очнуться от жгучих грёз — но не ткачи. Ни один. Может, потому что были ещё маленькими? Ей жаль; так жаль, ведь она не успела даже…       Стенать.       …запечатанный остался в живых, даже будучи сосудом для этой заразы. После того, как это — чем бы “это” на самом деле ни было — произошло, оно пыталось… делать что-то с собой, вроде. Не развалилось где-то в ожидании собственной кончины, по крайней мере, и это хорошо. Жалость — жалостью, но слабаков Хорнет неизменно терпела очень дурно. Она не собиралась с ним нянчиться, пусть и в беде бы не оставила… Впрочем, оно вряд ли в этом нуждалось: Хорнет редко видела сосуд с момента его высвобождения, но в переделку оно пока не попадало. Лишь пару раз она замечала хромающий силуэт в тоннелях…       Никчёмная.       …может, оно искало чего. Удобный лаз для спуска, например: к руинам дворца в котловане, где ныне щерился белёсыми шипами огромный кратер, или к тому, что таилось даже глубже под ними. А может, оно просто шаталось по руинам мёртвого королевства неприкаянным духом, искалеченное и пропащее. Кажется, в последний раз сосуд пытался добраться до садов Королевы, если она верно помнила тропки, а она помнила верно; искал… её, быть может. Белую леди. Свою родительницу. Металлический привкус появился на языке, да слабая резь кольнула в глазах. Забавно, что оно и не понимало размаха своего везения. Хоть и “везением” это назвать, увидев панцирь под его накидкой, больно трудно…       Ты.       …она так и не отыскала маленького призрака. Ни расколотой оболочки, ни свежих следов, ничего. Хорнет не верила, что оно просто сгинуло: то, что дважды схлестнулось с нею в битве, пересекло всё королевство в своих поисках и оборвало жизни сокрытых в его недрах Грезящих, не могло просто взять и помереть в какой-то прогнившей норе. Могло ли оно и впрямь сбежать? Сломить печати, а перед самым финалом этой затянутой трагедии просто струсить, оставив за спиной и королевство, и её, и их запечатанного родственника? Будь это правдой, как сильно ей бы ни хотелось, винить его за это Хорнет не могла. Если… если не её долг…       Дрянь.       Кислая горечь подступила к её глотке и сдавила удавкой: подкатила тошнотворным и липким отвращением. Запоздало она услышала, как исступлённо начало биться сердце в груди; запоздало почувствовала, как коготки вспороли ткань подушки под коленями. Хорнет судорожно выдохнула, прижав подрагивающую ладонь ко лбу. Белая кость на ощупь была горяча, как тлеющие угли.       Хватит. Ей от самой себя мерзко, и от этих причитаний проку чуть. Следовало успокоиться и подумать как следует — да не о своей “тяжкой” доле, а о насущном. Она только и делала, что немым мстекрылом носилась по всему королевству невесть зачем, в поисках неведомо чего, да жалостью к себе давилась в перерывах. Следовало успокоиться… и подумать.       «Чума прекратилась. Как сосуд выбрался из Яйца, я не нашла ни следа заразы. Ни одна оболочка не дёрнулась — а те немногие, что дёргались, были ещё живыми. Если бы то, что в нём заточили, вырвалось — то было бы заметно. Более чем».       Имеет смысл. Чума прекратилась, и породившее её не обрушило на королевство всю силу своей отравленной ярости, заботливо лелеемой в кандалах на протяжении веков. Таящееся в Яйце — то, что мать и другие Грезящие поклялись удерживать в сосуде — ни за что не сменило бы гнев на милость. Не после всего, что сталось.       Это значило лишь одно.       «Оно мертво. То, что я увидела тогда в Храме — как лопнули пузыри с гноем, как иссохли чумные лозы — сама зараза умерла тогда, в тот самый миг. И с её гибелью высвободился и опустошённый сосуд».       Её коготки задумчиво постукивали по выточенной из кости спице, воткнутой меж подушечек. Догадка отняла у неё миг: миг на то, чтобы осознать и переварить осознанное. Нелепость такая, однако. Мысль эта была самой разумной, и в то же время — самой безумной из всех, что роились сейчас в её голове. Исток чумы не мог просто взять и умереть ни с того ни с сего, это бессмысленно. Он не мог умереть, ведь то, что отравляло думы и тела жителей Халлоунеста, было богом. Могила средь пепла тому подтверждение: боги не умирают так легко.       «Если богов не убивают».       Хорнет хотелось рассмеяться. Хорошо. Но как? Никто и ничто не могло прокрасться в Яйцо незаметно для неё. И даже если бы прокралось, что само по себе унизительный удар под дых её холёной бдительности, одно лишь существо в Халлоунесте ныне могло свободно пробиться в мир грёз и бросить вызов сердцу болезни. Одно лишь существо ныне могло… могло…       Её коготки зачесались. Легонько, у самой ладони. Забавно: она уже давно знала, давно догадывалась, но озвучить это сейчас в собственных мыслях оказалось на удивление тяжело.       «…Призрак».       Призрак. Это по-прежнему не отвечало на вопрос “как”. Это по-прежнему не имело смысла. Её задние лапки мяли узорчатый ковёр, пока Хорнет раздражённо ёрзала на шёлковой подушке, поджав колени к груди. Пахло сыростью, паутиной и пылью, и её коготки оглаживали краешек накидки, окрашенной толчёным панцирем кошенили; в этом тёмном убежище алый казался почти чёрным. Ответ напрашивался сам собой, и Хорнет всё никак не могла понять, что же ей с ним делать.       Пустота: чуждая ей безбрежная тьма. Её надежда на перемену.       «Каков шанс, что маленький призрак… отыскал совершенно иной путь, иной способ расправиться с чумой?»       Ничтожный.       «Каков шанс, что маленький призрак… пробрался в грёзы, миновав и меня, и запечатанного?»       Мизерный.       «Каков шанс, что маленький призрак… сразил божество, практически сравнявшее с землёй всё это королевство?»       Так ли трудно догадаться? На этот мизерный, на этот ничтожный шанс она и надеялась так отчаянно. Ради этого мизерного и ничтожного шанса она позволила убить собственную мать.       Да только разницы между “надеяться” и “ожидать” — бездонная пропасть старых костей.       Хорнет надеялась продолжить свои рассуждения — может, она даже сумела бы прийти к чему-то большему, чем “а что если”, может, даже догадалась бы, может поняла. Но мысли прервало то, чего часовой ожидала в самую последнюю очередь: то, что показалось несмешной и скверной шуткой.       Её верхние лапки лихорадочно вцепились в ткань подушек, инстинктивно нащупывая рукоять иглы. Осколки на верстаке звонко задребезжали, сфера со светомухой угрожающе подкатилась к краешку и с глухим стуком рухнула на тонкий шёлковый ковёр, не разбившись одним чудом, с потолка посыпалась пыль.       Земля содрогнулась.

***

      Люминесцентные грибы с хрустящим шелестом выпускали в воздух сияющие споры, пока Хорнет, не разбирая дороги, неслась мимо них по тёмным тоннелям Глубинного гнезда. Сердце билось где-то в горле — билось исступлённо, с гремучей смесью решимости и ужаса. Она не ошиблась, не могла. Земля содрогнулась, и на какой-то краткий, бесконечно крохотный миг она услышала в этой дрожи… звук, что звуком не был. Душераздирающий, искажённый рёв, донёсшийся откуда-то совсем неподалёку, совсем близко — буквально над её головой.       И что теперь, защитница?       Хорнет перемахнула через оболочку мёртвого грязекопа, ловко взбежав по отвесной стене и прыжком отскочив на соседнюю, уцепившись за краешек уступа. Совсем неподалёку — буквально над её головой — что-то взревело, рыком своим встряхнув само Гнездо. Таких землетрясений не случалось прежде: даже запертая чума не вытворяла подобного. Та кричала, кричала дико и истошно, но не так: если в громогласном вопле заточённого в Яйце, в звенящей симфонии божественного гнева крылось что-то омерзительно низкое и вместе с тем невозможно святое… то, что донеслось до её слуха теперь, сложно даже описать. Рёв этот, этот звук, что звуком не был — Хорнет не понимала, но чувствовала. Ползающими по спине ледяными коготками, тягучей болью в груди, старыми трещинками на панцире, паническим звоном в голове.       Хорнет чувствовала, что звука этого не должно существовать.       И что теперь, часовой?       Она напряглась, почуяв что-то в сыром, пыльном воздухе Глубинного гнезда: что-то нестерпимо горькое и солоноватое, как пепел или кровь. Хорнет почти летела, отскакивая от стен и ныряя под паутинным шёлком, её алая накидка развевалась за спиной крыльями с каждым стремительным прыжком. Часть её вопила от бессильной злобы: что-то происходило, опять — неужели горестям этого несчастного королевства не будет конца? Часть её кричала в исступлённом ликовании: что-то происходило, наконец — что-то, кроме гнетущей тишины, пустых тоннелей и вида неисчислимых мёртвых оболочек, усыпавших эти земли! Хорнет надеялась получить ответ. Какая-то её часть — сумасбродная, незрелая и импульсивная — надеялась на большее.       Каменистая почва, ямы с шипами и балки панцирного древа; в том направлении, помнила она, находились сады королевы. Хорнет редко пользовалась этим срезом за ненадобностью, не особо прельщаясь затее пробиваться через бурную поросль и орды заражённых богомолов, но ей пока и не пришлось: она безошибочно определила, откуда донёсся этот звук. Хотя бы по оставленным следам.       Узкий лаз, что вёл в убежище Мастера масок — чудаковатого жука, облюбовавшего себе жилище близ неисправного трамвая на самой границе Гнезда, невзирая на все… сопутствующие риски — был испещрён неровными, рваными выбоинами, словно нечто с трудом проползло по нему, яростно кроша камень в попытке протолкнуть свой слишком массивный панцирь. Но сейчас здесь так тихо — даже приглушённых бормотаний Мастера не слышно.       Слишком тихо. Она перехватила рукоять иглы и осторожно шагнула вглубь истерзанного прохода.       Защитница сгнивших руин.       Если там таилась угроза для Халлоунеста…       Часовой мёртвого королевства.       …она с ней расправится.       Так должно.       Эхо её шагов сопровождалось рассыпчатой, углистой тьмой перед глазами. Хорнет сносно видела в темноте — происхождение обязывало, она дочь королевы Глубинного гнезда — но ей было тяжко различать и очертания стен лаза в этой мгле, сколь упорно она ни вглядывалась. Когда до её слуха донёсся звонкий, переливчатый смешок, Хорнет уже приготовилась швырнуть иглу прямо во мрак.       — Вот так и закончится мир. Не грохотом…       Мастер масок? Она расслабилась самую малость, шагнув уверенней вперёд. Голос жука показался ей немного странным, страннее обычного: гулкое эхо дрожало в каждом смешке и слове.       — …но всхлипом.       Звякнуло стекло, и впереди робко загорелся огонёк, боязливый и бледный. Неприятное предчувствие зародилось в её груди при виде него: бесконечно далёкое эхо предвидения исчезнувшего короля, её хвалёная интуиция. Предчувствие того, что очень скоро…       — Не двигайся.       Что-то произойдёт.       Возня впереди покорно прекратилась. Сжав покрепче рукоять иглы, Хорнет ускорила шаг, юркнув в логово чудаковатого жука.       Тот стоял, повернувшись к ней, с любопытством склонив голову и придерживая в лапке хрустальную лампу, внутри которой порхала светомушка. Никого больше здесь не было, и Хорнет настороженно огляделась по сторонам. По этому месту точно вихрь пронёсся: добрая половина масок скорбно устилала белыми черепками пол, и без того пестрящий глубокими царапинами и сколами. В воздухе пахло свинцовыми белилами; с мелодичным “кап-кап-кап” краска стекала со стеллажей и рабочего стола из разбившихся флаконов. Лишь одна сфера сияла под округлым, как перевёрнутая чаша, потолком — та, которую Мастер держал в лапке. Мушки в остальных мертвы.       — …Я услышала его. Вопль, донёсшийся отсюда. Почувствовала, как нечто… взбрыкнуло, и с ним встало на дыбы само королевство. Что произошло? Что это было?       — Рождённое дитя услышало? — голос жука дрогнул от эмоции, которую тот и не думал утаивать. Хорнет отступила на шажок. — Нежеланно то и ненамеренно, но волнующе тем не менее. Подумать только — лицо, что обернулось маской…       — Что это было? — с нажимом повторила она. Мастер тихонько цокнул языком, выпустив из лапки сферу.       — “Что”? Хороший вопрос.       Он склонил укрытую рогатой маской голову, замолкнув на миг в раздумьях.       — Взять мир, — начал он наконец с щемящей, нежной грустью в голосе, осторожно подбирая слова, — да потушить в нём всякий звук — получишь мир, облечённый в тишину. Взять то, что получишь, да сорвать с него ту тишину, без жалости и пощады… и, пожалуй, можно познать это “что” — в первозданном виде, истинной личиной. Не как сейчас, милосердно укрытое под маской…       Потушить звук и сорвать тишину? Хорнет покачала головой. Ей очень хотелось принять этот лепет за бред надышавшегося краской жука, и в любом другом королевстве она, возможно, даже могла бы, с лёгкой душой и сердцем. Но не в этом.       — …Пусть так. Кто… что издало это? Куда оно делось?       Мастер задумчиво стукнул коготком по своей маске. Другая лапка нырнула к полу, подобрав в каменной крошке и черепках неокрашенную заготовку.       — Ничто?.. Право, так будет как нельзя верно. Ничто издало его.       Она начинала терять терпение. Дурное предчувствие подступало к горлу, совсем как тогда, в храме. В последнюю очередь ей хотелось сейчас, когда на горизонте забрезжила новая опасность, разгадывать шарады. Что она недавно думала о Халлоунесте и “обрушить обратно в пекло”, ещё разок? Самоисполняющееся пророчество. Хорнет тихо выругалась.       — Ничто устроило погром в твоей мастерской, стало быть?.. — она раздосадованно обернулась через плечо в сторону ведущего наружу лаза. — Неважно. Куда оно делось?       На прямой ответ она не надеялась. И не зря.       — Разве сторож я тому, чего нет? Напротив, наоборот! — Мастер рассмеялся звонко и с какой-то детской непосредственностью: что личинка, задумавшая шалость. Да вот только он был крупнее её раза эдак в два, и возможно, настолько же старше. — Но думаю, “наверх” для него — маршрут не хуже прочих. В конце концов, ведал я…       Длинные, изогнутые конечности издали щёлкающий хруст, когда жук грузно перешагнул через стол и устроился за ним с неокрашенной маской в лапке. Подхватив кисточку и обмакнув её в лужицу растёкшейся по столешнице краски, он принялся окрашивать своё творение, не окончив мысль и уже не обращая внимания на оторопевшую Хорнет: встрепенулся Мастер, только когда кончик её иглы с говорящим звоном высек искры из щербатого пола.       — Верно, верно! Ведал я, что в садах “наверху” очень, очень красиво. Рано или поздно он появится там. Думаю, — тонкая лапка выпустила из коготков краешек маски — для того, чтобы схватиться за небольшое долото, энергично скалывая им неровные бугорки на поверхности. Тому, как быстро этот жук работал, могли позавидовать и муравьи, — ему бы хотелось в первую очередь показать то, что красиво. Да и им, я считаю…       “Ему”? “Им”? По спине Хорнет пробежались мурашки. Что-то дурное брезжило за чёрным горизонтом. “Ничто”. Скверное такое предчувствие расплелось в её груди; предчувствие того что, возможно, они лишь обменяли одно зло на другое. “Ничто”.       …Пустота?..       — …им хотелось бы увидеть её тоже, — мягко закончил Мастер, остановившись на миг и склонив голову набок. Маска лежала перед ним среди разбитых осколков, недоделанная и неокрашенная, но получившая форму; панцирь на её ладони болезненно хрустнул, когда Хорнет судорожно стиснула рукоять иглы. К горлу подступил тугой ком. Форма эта была ей знакома. Два круглых глаза, изогнутые рожки.       Только вот оригинал плоским не был.