Пылинка

      В выточенный на грани осколка желобок с певучим шелестом легла ниточка влажного шёлка. Аккуратно обвивая пружину всего механизма, она подцепляла четыре схожих осколка в пластинах шарика; ниточка запоёт натянутой струной, едва шарик тот швырнут в гущу битвы.       Песни её должно быть звонкой и губительной, но пока что шарик сумел лишь содрать тонкий панцирь на коготке Хорнет, неосторожно подцепившей неверный крючок. Часовой безучастно проследила за тем, как капнула на пластину кровь из ранки, и попробовала вновь. Окрашенный её кровью шёлк вновь лёг в желобок монотонным, заученным движением, и на сей раз с крючком она не прогадала. Хорнет помнила наизусть, как собирать эти инструменты — она сама и сконструировала их — да только отчего-то лапки предательски дрожали.       Левая непроизвольно сжалась в кулак.       Боль в коготке — резкая, точно визг подыхающей твари — всё равно не шла ни в какое сравнение с тупой и пульсирующей, что росчерком пересекала наискось её оболочку от бедра до самого плеча. Когда нить шёлка врезáлась в кровящую плоть, Хорнет даже не вздрагивала: бывало больнее и хуже. Этому механизму должно запеть, и она сделает так, чтобы тот запел — пусть даже ни клочка панциря на коготках не останется.       Из раненой груди вырвался неровный вдох; совсем как у тонущего, что с судорожным хрипом хватает ртом воздух и барахтается в холодной пучине. Должно — всему и вся что-нибудь, да должно, не так ли? Должно жертвовать. Должно требовать жертвы. Должно выполнять условия сделки. Кому-то должно умереть лишь потому, что другому должно ещё жить. Нитям должно петь…       А Хорнет должно отыскать ту тварь.       Пружина угрожающе скрипнула, но она проворно придавила её коготком — тем самым, на котором панцирь сорвало до мяса. Острые осколки ворчливо лязгнули, но после мгновения недовольства удосужились покорно встать на место, и внешняя пластина закрылась с глухим щелчком. Шарик лёг в её лапку обнадёживающей тяжестью, точно нанизанная на нить большая бусина. Хорнет подержала его немного, задумчиво царапая поверхность и разглядывая сеть сегментов стальных пластин, прежде чем со вздохом потянуться к накидке, висящей на рукояти воткнутой в подушечку иглы. Механизм с охотой нырнул в нашитый с изнанки кармашек — он готов. Нужно будет лишь схватиться за ниточку и швырнуть его, как болас.       Хорнет же? Хорнет нужно будет отыскать тварь, угрожавшую этому королевству — и как же противно от того, что в отличие от механизма, она готова не была.       Конечно, она только соблюдала осторожность. Безрассудно было бросаться на поиски сразу, едва она очнулась. Когда её шёлк на исходе, когда она не оправилась от ран, когда не пополнила свой арсенал… Когда, забившись в тёмную норку, скулила, точно побитая блоха, ища оправдания своей трусости.       Безрассудно, верно. Самоубийственно в придачу. Так нелепо и глупо умереть она себе позволить не могла и не желала; согласный шёпот бледного существа ветерком и вкрадчивым напоминанием коснулся её рожек.       «За твою жизнь… уж уплачено сполна».       Хорнет склонила голову к груди; края трещины на её панцире болезненно стянуло. Ей должно отыскать то отродье, предотвратить угрозу, которую оно представляло для королевства, но отчего-то Хорнет не неслась разыскивать его. Отчего-то Хорнет сидела за верстаком в своём убежище и лишь пыталась трясущимися коготками собирать свои ничтожные инструменты, сжимая левую лапку в кулак каждый раз, когда боль в груди становилась совсем уж нестерпимой. По всему телу пробежала тошнотворная дрожь. Ей не страшно — это не страх, она отказывалась верить в то, что это страх. Она просто пытается придумать что-нибудь…       Да только в голову не приходило ничего.       «Конечно же, защитница. Эти безделушки, несомненно, помогут в схватке с тварью, которую на гвоздь насадили, а та выжила и не заорала даже. А что же до тебя?»       Один удар. Всего один удар, а она…       Хватит. Стенать.       …Очнувшись в садах, Хорнет так и не отыскала его поблизости. То отродье пустоты, что сумело покончить с Белой леди — покончить с высшим существом, пусть и сдержанным собственными узами. Оно содрало печати ограждения так, словно те лишь лохмотьями грязными были. Поднявшись тогда с мёртвой земли и прижимая лапку к израненной груди, Хорнет не нашла там ничего, ни духа той твари. Лишь глубокие, стылые отпечатки в оледенелой почве, в которых она распознала следы запечатанного. Хорнет могла только, ёжась от холода, в одиночестве вернуться в оплетённый корой кокон: могла только беспомощно смотреть, как чёрная гниль пожирала корни умирающей королевы. Во рту кольнуло едкой горечью. Засосало под ложечкой.       Это не “справедливость”.       Копошась в корпусе очередного шарика с колючками, часовой невольно вспомнила искажённые слова, что расслышала тогда в хриплом шёпоте той твари — перед тем, как унизительно и позорно потерять сознание в каскаде черноты. «Мне жаль».       “Жаль”… что? Что оно “забыло”? Мысли кишели и со стрекотом роились в её голове, пока Хорнет неуверенно тянула лапку к шкатулке с осколками. Оно знало запечатанного? Но откуда? Оно не сосуд — похоже в чём-то неуловимо, но всё же не сосуд. Оно обмолвилось, насколько было древним; сосуды же не могли помнить “первые искры”? Сосуды не говорили. Сосуды не могли бить так, что противник от одного удара отправлялся глотать пыль, и это Хорнет могла подтвердить на собственном опыте. Не единожды ей довелось скрестить клинки с их породой, а ужасная рана на груди говорила красноречивей всяких слов. И у сосудов — совсем как у неё, совсем как у их родителя — был костяной панцирь на голове. Не маска.       Что-то подступило к её горлу с этой мыслью. Когда существо сняло свою маску — когда волна накрыла её с головой холодом и тьмой, когда лапки её подкосились… На какой-то ничтожный миг — на крупинку во времени, что ненадолго начало идти в иную сторону, будто отшатнувшись в ужасе — она почувствовала что-то. Что-то до щемящей боли знакомое и родное взглянуло на неё из жадного зева могилы. Длинные, плавно изогнутые рога под иссиня-серой шалью. Белоснежная каплевидная маска…       Хватит. Пожалуйста.       Её дыхание с острым вдохом оборвалось, словно она начала задыхаться. Хорнет, сжав до боли правую лапку в кулак, пресекла это решительно и жёстко, буквально вынудив себя дышать — пока оно не стало ровным, будто у мирно дремлющего жука. Степенно закончив с очередным шариком и беглым взглядом осмотрев швы на своей оболочке, она со вздохом протянула лапку к висящей на игле накидке и набросила её на плечи. Фибула звонко защёлкнулась на ткани под складками воротника, и Хорнет легко поднялась с ковра. Рукоять оружия послушно скользнула в её ладонь.       Она сможет и без этого. Это не должно.       Но ей… нужно.

***

      Сеть паутины укрывала каждый дюйм тоннелей в логове Зверя. Тёмный петляющий лабиринт ловушек и тупиков, ныне усыпанный телами мёртвых тварей; Хорнет сбилась со счёта, сколько раз ей приходилось перешагивать или огибать панцири тех, кто прежде служил уснувшей навек королеве. Это место являлось защитой для Грезящей — оттого нити здесь и сплетены столь хаотично, а не намотаны аккуратно на катушки иль в клубки. Не было здесь паутинки, сорвав которую можно рассчитывать на помощь; в святая святых Глубинного гнезда любая сорванная паутина была неверной.       Любая сорванная паутина значила, что в логово вторгся чужак.       Пару раз она краем зрения замечала маленьких ткачей, замерших в кромешной тьме. Хорнет уже давно перестала надеяться, что где-то в недрах ещё могли испуганно моргать шесть белых глаз, что где-то ещё остались выжившие. И всё равно каждый раз, стоило ей лишь взглянуть на их неподвижные оболочки, в брюшке что-то неизменно ныло тупой и горькой болью.       Некоторые вещи стоит просто принять.       Свечи, оплавленными восковыми островками окружавшие опустевшее ложе на небольшой возвышенности, все как один потухли с кончиной Грезящей. Слабый свет, прежде лившийся робкими лучами с пролома в своде, угас совсем; ныне здесь нашёл прибежище только мрак.       Изодранные гобелены с вытканной инсигнией Гнезда — трёх пар тёмных глаз — с шорохом хлопнули от порыва гулящего по тоннелям ветра, усыпав дочь Херры градом пыльных хлопьев. Единственное приветствие, на которое ей стоит отныне рассчитывать. Хорнет медленно приблизилась к оплетённому паутиной ложу, неуверенно потянувшись навстречу, но не осмелившись коснуться: мысль о том, насколько холодной сейчас была поверхность, отчего-то вызвала в ней дрожь.       Она медленно опустилась к подножью, поджав к груди задние лапки.       — …Здравствуй, мама.       Лишь сквозняк глухо завывал ей в ответ. Хорнет ужасно захотелось вскочить на лапки, душой неупокоенной вылететь из этой усыпальницы и не возвращаться впредь никогда. Глупо было приходить сюда. Ей это помогало только в детстве — когда она ещё личинкой сидела, съёжившись, рядышком со спящей матерью, пока кто-нибудь из взрослых ткачей не приходил за ней. Помнила, как её поначалу пытались поднимать на лапки, и как она со злобным шипением брыкалась до тех пор, пока её спешно не опускали обратно. Она всегда шагала в логово Ткачей сама.       Иронично, что теперь ей туда возвращаться — будто себе на горло наступить.       — …Похоже, над королевством вновь нависла угроза. Не зараза — с той уж покончено, — Хорнет сглотнула, склонив голову к груди. — Похоже, насовсем. Это же что-то новое. Иль, напротив, даже слишком старое.       Она подтянула к себе иглу, накрыв клинок задней лапкой и прижав к своему телу, точно в неловком объятии. Ей сложно припомнить, когда она в последний раз прикасалась к какому-нибудь жуку так, без намерения того прикончить. К маленькому призраку, кажется; когда отброшенный панцирь их родителя чуть не похоронил его заживо.       А потом оно исчезло без следа.       — Я разберусь с этим. Насовсем, тоже. Нужно лишь подождать, пока вернётся шёлк, — тихо пообещала она в темноту, прильнув лбом к рукояти. — Затяну трещину в панцире и отправлюсь на поиски.       Пахло пылью и паутиной. Обрывки нитей едва слышно колыхались над её головой.       — …Порой я думаю, в чём толк всего этого. В чём был смысл того, что я… позволила сосуду прийти за тобой. Всё ведь закончилось само. Никому не пришлось войти в запечатанное вами Яйцо. Оно никогда и шагу не ступило внутрь… оно просто исчезло… и всё равно, всё закончилось даже без него.       Трещина в груди ныла, глухо и тупо. Раненный коготок покалывало.       — Если бы оно не смогло добраться до тебя — если бы я не позволила ему добраться до тебя — с гибелью заразы… ты бы проснулась?       Тишина — такая, что можно услышать плеск воды в затопленном котловане под деревней, и шорох клубков мокрого шёлка. Из увечной груди вырвался смешок.       — …вряд ли, правда?       Она невидящим взглядом уставилась на погасшие свечи. Так тихо здесь. Как внутри, так и снаружи.       — Не знаю, чего ради пришла сюда. Я ведь и не помню тебя совсем. Ни голоса, ни лица, ни жестов. Только то, как ты выглядела — да и то потому, что ты спала здесь так очень долго.       Хорнет тихонько рассмеялась вновь, тесней прижавшись к своему оружию — так, что лезвие предупреждающе врезалось в плечо.       — Неукротимая королева Глубинного гнезда. Херра Зверь. Пожалуй, тебе было бы ужасно видеть как дитя, за которое ты заплатила собственной жизнью, жалко причитает в твоей усыпальнице, ища утешения.       Она медленно стиснула рукоять иглы, подтянув к себе и прижавшись лбом к кольцу ушкá. Какой же нелепый фарс. Перед кем она оправдывалась сейчас?       Перед матерью, которая ради неё пожертвовала всем — и память которой она своим мерзким хныканьем пятнала хуже всякой грязи.       — Извини. Я буду сильнее.       Ей нужно думать — думать, а не плакаться во тьму. Она защитница — она часовой. У неё был долг, что требовалось оплатить.       То создание… У него должно быть уязвимое место. Обязано быть. Хорнет тихонько заёрзала, перехватив иглу поудобнее. Нет ничего неуязвимого под небом: она уяснила это, видя всех тех божеств, что сгинули на её веку. Пустота. Оно ведь пустота в какой-то степени, как и сосуды — в большей даже, вероятно. Возможно, если воспользоваться светом и призмами — возможно, если суметь заманить его…       Она постукивала кончиком сорванного до мяса коготка по рукояти; болезненные уколы на удивление свежо бодрили уставший панцирь, крохи отдыха урвавший лишь во время унизительного обморока.       Может статься, знание механизмов ещё ей пригодится.       — Я исправлю это, — произнесла она негромко, слегка обернувшись через плечо к пустому ложу. — Обещаю.       Поднявшись с земли и отряхнув свою накидку, Хорнет заколебалась на миг — и, решившись, протянула лапку. Ладонь легла на ровную глыбу, легонько смахнув с неё покров пыли.       Поверхность была тёплой.

***

      Она почти покинула логово Зверя, когда тело одного из верующих вздрогнуло.       Покрытая густым мехом оболочка конвульсивно дёрнулась, хрустнув сочленениями на поджатых к брюшку лапках. Хорнет от неожиданности и на импульсе атаковала, метким тычком загнав иглу точно в вытекший глаз, и мертвец отреагировал на это так, как и следовало ожидать от мертвеца — никак. В то же время сердце часовой от испуга подскочило к самому горлу и теперь исступлённо билось, пульсирующим ритмом отзываясь во всём теле от лапок до кончиков рогов. Ладони стиснули рукоять иглы так, словно жизнь Хорнет от этого зависела.       Что это было? Оболочка равнодушно разглядывала застывшую защитницу с какой-то раздражённой скукой в оставшихся пяти глазах. Трупоносы никогда не вгрызались в тела тварей, лишь жуков, у которых не хватило ума держаться подальше от гнезда. Что это было?!       А потом тело начало гнить.       Так, наверное, плавился металл в кузнице. С какой-то элегантной неспешностью лапки, мех и панцирь на голове верующего начали пластами сползать с остова, точно насыпь со склона. Хорнет рывком выдернула игру и отшатнулась, в липком ужасе наблюдая за тем, как из лопнувших глаз вытекала густая чёрная гниль. Мех клочьями опадал на укрытую паутиной землю, а пластины под ним с хлюпаньем отваливались в стремительно растекающуюся лужу мрака. Хорнет отступила на шажок, когда край той лужи подобрался слишком близко; напряжённо разглядывая взлетающие в воздух точки, она закашлялась против воли. Вонь поднялась нестерпимая, горькая до невозможности. Гниющее с ужасающей быстротой тело дёрнулось в последний раз, точно на прощание — и с печальным шелестом рассыпалось, оставив лишь испаряющуюся чёрными кружками лужу. Паутину в этом месте разъело начисто.       Хорнет побежала, не оборачиваясь.       Что-то происходит. Сердце по-прежнему билось в горле заточённым мстекрылом; только одна мысль вертелась в голове сейчас, смехотворная и абсурдная в своей нелепости. Что-то происходит — опять. Панцирь мёртвого верующего только что буквально на её глазах разложился в ничто, но думала Хорнет только об одном.       «Ну что же происходит опять?»       Она неслась по тоннелям Глубинного гнезда, ловко цепляясь за уступы и перелетая через ямы, поднимая тучи спор потревоженных люминесцентных грибов. Всюду, где бы часовой ни ступила, оболочки либо стремительно разлагались, либо истлели уже. Даже мёртвые гнездовья гнили; немногие выжившие твари, что с опаской копошились среди трупов прежде, с душераздирающим стрекотом выползали наружу, извиваясь и подрагивая в тёмной слизи. Это ненормально. Когда из оболочки мёртвой гарпиды вырвался целый поток вязкой жижи, Хорнет лишь уверилась в этом.       Ничто уже не было “нормально”.       Остановилась Хорнет только в расщелине, не столь далеко от горячих источников и нижней ветки трамвая; остановилась исключительно потому, что воздух здесь просто кишел мглистыми кружками чёрных прорезей в пространстве. Что-то крошечными коготками щекотно поднималось по её лапкам и хребту, подползало к самому загривку.       Зарождающийся ужас.       Неужели она опоздала?..       Нет. Нет, сейчас не время. Хорнет стиснула иглу и трусцой пробежала по расщелине, огибая скопления спор. Светящиеся грибы и плесень с обречённым шелестом иссушивались и темнели; даже ей пришлось напрячься, чтобы разглядеть как следует во вспучивающейся темноте. Споры вылетали из тоннеля над опустевшим гнездовьем, покачиваясь, точно на порывах ветра, да только воздух здесь казался почти мёртвым, настолько был неподвижен. Этот тоннель… она не может его припомнить. Нервным жестом оправив нить в ушкé своего оружия, Хорнет вдохнула полной грудью. Шёлк… шёлка уже достаточно, чтобы хотя бы затянуть трещину в панцире. У неё останется совсем немного собственной нити напоследок — но той, что она уже вдела из припасённой на чёрный день, на одну схватку должно хватить.       Рана не болела совсем, когда она в прыжке уцепилась за краешек уступа и юркнула в проход. Только серебристый шрам останется на память, да и то совсем недолго — со временем они темнели, сливаясь с родным панцирем.       Каменистая почва под лапками похрустывала и придавливалась с каждым шагом, сочась чёрными струйками; тоннель петлял, точно хитросплетение жучиных кишок. То и дело Хорнет встречались по пути разлагающиеся оболочки в тёмных лужах — оболочки не тварей, но жуков Халлоунеста, невесть как сюда заплутавших. Её насторожило это поначалу. Но когда часовой вылетела из узкого прохода на просторную площадку меж тонких корней, всё встало на свои места: Хорнет поняла, почему в сети тоннелей за её спиной было так много простых жуков.       Носк.       Был когда-то, если точнее. Сейчас логово с подвешенными под потолком гниющими оболочками было пусто, и только мглистые точки размеренно парили в воздухе, исчезая и возникая из ниоткуда. Хорнет, настороженно озираясь по сторонам, легко запрыгнула на возвышенность, обогнув очередную лужу, в которой покоился треснутый костяной панцирь со знакомыми маленькими рожками. Часовой не помнила об этом носке, сказать по правде; она была готова поклясться, что тех истребили ещё до того, как она вылупилась. Ткачи так говорили, по крайней мере. И если судить по панцирю, что она увидела в луже, с этим конкретным расправился маленький призрак. Носк принимал как облик близких, так и самих жуков, как ни крути.       Когда один из опутанных грязекопов рухнул усыпанную окаменевшими оболочками землю, брызнув каплями черноты, Хорнет даже не дёрнулась — лишь отступила на шажок, медленно запрокинув голову. Дёрнулась она тогда, когда разглядела, что кружило там под сводом, подлетая к подвешенным мертвецам и изредка задевая путы, от прикосновения с нечёткими очертаниями его тела попросту лопающиеся. Маленькие, зазубренные к кончикам рожки.       Совсем как у панциря за её спиной.       — Ты?..       Оно не отозвалось поначалу; приблизившись к подвешенному под сводом телу, тень бережно подалась вперёд, обвивая ворсинками оболочку, в которой Хорнет без труда признала очередной сосуд. Что-то зашелестело тихо, будто усталым вздохом — и когда тень, колыхнувшись в воздухе, плавно опустилась перед оцепеневшей защитницей, спокойно воззрившись на неё кружками сияющих белых глаз, оболочки на прежнем месте уже не было. Этот взгляд.       Такой знакомый взгляд.       — Что ты здесь делаешь? — тихо спросила Хорнет, стиснув рукоять иглы и приблизившись на шажок.       Она всё гадала, куда же оно исчезло. Ломала голову над тем, могло ли оно сбежать, могло ли трусливо покинуть это обречённое королевство. Неужели всё это время оно было здесь, так недалеко от её убежища? Тот треснутый панцирь, что покоился за её спиной…       Действительно ли тот принадлежал носку?       Ей не ответили. Оно безмолвно парило напротив, чуть склонив голову набок; пустота, сплетающая сущность маленькой тени, умиротворённо шевелилась ворсинками дымчатой тьмы. У Хорнет ведь столько вопросов роилось в голове. Могло ли знать оно, что на самом деле произошло с чумой? Что за тёмная сущность смогла вырваться из Бездны? Почему мёртвые в Гнезде так стремительно разлагались?       Её левая лапка сжалась в кулак. Столько вопросов… но ведь оно не могло ей ответить. Да и могло ли оно, вообще, знать — если оно и впрямь погибло тут, в логове носка? Ведь как иначе объяснить то, что отголосок его ещё кружил здесь?.. Хорнет покачала головой, плавно отступив, но тень маленького призрака неожиданно дёрнулась, как от удара. Хорнет растерянно смотрела, как оно резко запрокинуло голову, уставившись на ничем не примечательный свод пещеры — только корни с подвешенными на них гниющими оболочками, капающими чернотой.       А потом земля содрогнулась.