Синус твоей мотивации на косинус моего кармана

На этот раз они подкараулили его возле магазина. Он уже вышел с пакетом покупок, список которых дала мать, когда они накинулись на него сзади, набросив, как обычно, на голову кофту, пережимая горло, и повалили на асфальт. Было бы смешно, если бы не было так грустно. Толик же даже ждал их, чувствовал, что вот-вот подкрадутся, слышал, как они пытаются сдерживать хихиканье. А смысл: ему все равно не убежать, не с его выносливостью, ему не дать им отпор, не с его физической подготовкой. И не пожаловаться никому, потому что кто ему поверит, а если и поверит — «чего не дал сдачи, ты что, не мужик?». А Толик изо всех сил хотел быть мужиком. Правда-правда. Он даже качаться пробовал, но все тренеры только головой качали, мол, мальчик, не с твоей генетикой штанги тягать. Да, он достиг определенных успехов в этом, но выше головы не прыгнешь — да и не нравилось ему это, если уж честно. Зато нравилась экология. Еще в детстве он понимал, что все в мире взаимосвязано, а в природе — и подавно. И уже в седьмом классе знал, что станет экологом, который не позволит людям, пусть неосознанно, совершить ужаснейшую ошибку во вселенной — уничтожить биосферу. Только вот знание это не принесло ему много счастья, его блестящие ответы на данной дисциплине начали изрядно раздражать одну персону, которая с тех пор не теряла ни момента, чтобы как-нибудь задеть Толика. Мальчик пытался игнорировать задиру, надеясь, что не получая ответной реакции, тому наскучит, и он найдет другую жертву. Как же он ошибался… Родившись в уже многодетной семье, где кроме него самого у мамы с папой было еще три сына и две дочери, Анатолий не привык, что его вообще замечают чаще двух раз на дню. И поэтому, когда обидные шуточки и замечания превратились в тычки, а затем и в полноценные засады, он изрядно растерялся. А потому проморгал один очень страшный момент. Фиолетовая кофта главного задиры тихонько сползла, обнажая русую голову с отросшими волосами и покрасневшее от слез лицо. — Парни! — выкрикнул кто-то сверху. — Парни, да он ревет! Град болезненных ударов посыпался с новой силой. Они никогда не били ногами, потому что сапогом можно ненароком нанести слишком большой вред, но и кулаками попадали по самым нежным местам. Они никогда не били по лицу, разве что парочку раз случайно заехали, и тогда Толику пришлось обнести сестрины небогатые запасы косметики: тон кожи у них оказался по-семейному схожим. Но все это меркло по сравнению с теми редкими моментами, когда вся шайка отступала, и за дело брался один только главарь, вот уж кто лучше всех умел месить тщедушное тельце Толика. — Лан, пацаны, на сегодня хватит, — скомандовал мягкий баритон, который преследовал Толика, по сути, всю его осознанную жизнь. — Запомни, говноед, — обратился баритон уже конкретно к Толику. — Мальчики бля не плачут. Толик лежал на асфальте, не в силах пошевелиться, потому как каждое движение приносило невыносимые муки. Тело словно сковывали железные цепи боли и унижения, не позволяя ему вернуться в этот мир, намекая, что он бесконечно жалок для него. Парень только и мог, что лежать и пялиться на дно бутылки молока, что выкатилась из упавшего рядом пакета. Слава всем высшим силам, на этот раз они не позарились на его вещи, ибо мать открутила бы ему голову за пропавшие продукты, да и денег у них не то чтобы много, а мелкие есть хотят. Магазинная дверь открылась и из нее выглянула бабушка, которую толикова мама с умилением назвала бы божьим одуванчиком. — Эк ужасы какие, — заохала бабушка, семенящими шажками подбегая к Толику. — Ты в порядке, мальчик? Кто ж тебя так приложил-то, что за зверье? Встать можешь? — запричитала она. Толика как молнией прошибло. — Отъебитесь, — прошипел он, тотчас поднялся, схватил пакет и побежал в сторону дома. — Бедный, — прошептала бабулечка, прижимая сложенные руки к груди.

***

В классе стоял невероятный гвалт. Еще бы, Урядов уже второй день подряд в школе — это где такое видано? Не иначе, как в родном лицее завелась какая-то безумно хорошенькая девчуля. Ну, или инопланетяне — не меньше! А еще Егор, самый широкий в плечах и самый необремененный интеллектом персонаж школьной сцены рассказывал о своих вчерашних подвигах. Юные девы собрались стайкой вокруг его парты послушать — а совсем не потому, что Тимофей сидел рядом — о бравых походах сэра Егора. Подумать только, великолепный сэр Егор вчера выследил мерзкого Толика, что своим существованием безусловно портил микроклимат класса, и как следует проучил его. Увы, его голову он не смог забрать на память как трофей, однако сумел унести память о том, как мерзкий Анатолик рыдал, лежа на асфальте, совсем как девчонка. И тогда великий сэр не стал добивать врага, оставив его поверженным, думать над своим мерзким поведением. Юные девы вздыхали и томно восхищались смелостью и отвагой сэра Егора, а Тимофей, сложив руки за головой, а ноги на парте, прищурившись, внимательно наблюдал за вчерашней жертвой, притаившейся в самом углу класса и то и дело затравленно оглядывавшейся. Слушал он вполуха, уверенно пропуская обильные эпитеты и гиперболы повествования, но ухватывая основные мотивы. После скучнейшей в мире литературы, Тим задержался в классе. Он нарочито долго собирал учебники, а потом показательно наклонился завязать шнурок. Последним из кабинета выходил Толик, его сгорбленная фигурка почти мгновенно из заднего угла комнаты очутилась у дверей. Тим схватил его за плечи, но тот даже не вздрогнул. — Не боишься, — констатировал он. — Поговорим? — Он бы по-другому подошел, — зачем-то оправдался Толя, инстинктивно скрестив руки на груди. — Чего тебе? — Странный ты. — Снова просто констатировал Тим. — Я тебе хотел сделку предложить. Признаешься в любви этому бугаю Егору? Первой мыслью, неоформленной, но очень четкой стало яркое облегчение. Анатолий знал, что рано или поздно кто-нибудь догадается, какой важнейший момент в своей биографии он позорно пропустил. Когда бархатный баритон стал являться даже во снах, причем далеко не кошмарах. Когда несуразный ботаник Толик безвозвратно влюбился в своего главного задиру. Второй мыслью пролетело нечто из разряда «а зачем это Урядову?», но быстро застелилось третьей мыслью: вот он, момент. Сама Судьба велит ему открыться. Знаете, Толик, безусловно, был взрослым и повидавшим всякую жизнь человеком. И предательство он видел, и бедность, и смерть далось повидать — друга брата зарезали в уличной стычке. Но все это не смогло загубить в худой угловатой душе Толи большую, несоразмерную для этого небольшого сердца надежду. Так уж работает безответная любовь, в какую бы последнюю сволочь нам не довелось бы влюбиться, с каким бы остервенением эта сволочь не доказывала нам свою натуру и нашу невзаимность, нам все равно хочется верить, что вот он — тот взгляд, после которого все, пропал. Так уж устроена сама суть любви, она одурманивает разумное, оставляя только самое желанное — самое наивное. И сколько бы Толику не прилетало по шее и по почкам, в самой глубине израненного сердца все равно теплилась надежда — а вдруг проскочит та самая искра, вдруг одумается эта гора мышц и увидит. Не мерзкого Толика, а тонкое и прекрасное чувство. — … за это получишь сотню тысяч, наличкой или переводом, как пожелаешь, — договорил Тимофей. — Конечно, я сделаю это. — Еще никогда Толик не был так уверен в себе. — Я сделаю это сейчас же. Тиму только и оставалось, что головой покачать. Всего за сотню этот придурок подписал себе смертный приговор. Всего за сотню! Эти опытные образцы упорно не желают торговаться. Эк он прогадал-то в прошлый раз с Маришкой, мог бы в сотню даже уложиться. Прозвенел звонок. Парни синхронно рванули из кабинета на очередной урок — кажется, информатику. Влетев в класс, Толик затормозил прямо перед преподавателем, но совершенно не заметил его. В ушах у него стучало, в крови гулял адреналин вперемешку с растущей с каждой секундой надеждой. Странной надеждой непонятно на что. Он быстрым шагом подошел к парте Егора. И замер. Прищуренные, такие знакомые светло-зеленые глаза смотрели, казалось, в самую душу. Голос неожиданной подвел Толю. Он открыл рот, но не смог ничего сказать. Совершенно неожиданно до него дошло, что на него пялится весь класс, в том числе пожилая преподавательница по информатике, не ожидавшая, что самый забитый и скромный учебник школы умеет ходить по центру кабинета и даже делать это вполне себе уверенно. Парень зажмурился. Мужчина, он мужчина! — Ялюблютебя! — выкрикнул он и широко раскрыл глаза. Простое широкое лицо Егора стало совсем пустым. Толик буквально увидел, как у него перед глазами встал значок загрузки. — Я люблю тебя, — уже спокойнее повторил он, понимая, что пути назад нет. Вот он, момент истины. Класс зашелся в истеричном смехе. Смеялись пацаны из банды, сопоставляя слова мерзкого с его соплями на асфальте, смеялись юные девы, поминая рассказы доблестного сэра Егора, смеялись и остальные, не столь посвященные в эту историю, смеялись так, за компанию. Смеялся даже Тимофей, но делал это как-то разочарованно. Подумать только — всего за сотку! И только пожилая преподавательница стояла, хватаясь за сердце и пытаясь вдохнуть побольше воздуха. Вот ведь поколение! Содомиты проклятые. Загрузка наконец завершилось и на все том же простом широком лице отразилась гримаса лютого отвращения. — Еще и пидор, — выплюнул Егор. — Да пошел ты, соплежуй пидорковатый. Все внутри Толи оборвалось. Чуда не произошло. Да и на что он рассчитывал, если честно. Осознание доходило медленно, но верно. Смертный приговор… Да Егор с бандой убьет его за такое. Прикончит голыми руками сразу после урока, в том же самом школьном туалете. Парень сделал крошечный шажок назад. Смех в классе и не думал стихать. Еще шажочек назад. И вот Толик уже на всех скоростях припустил в коридор. Скорее отсюда, из этого класса. Весь остаток для он был как на иголках. Не знал, откуда ждать беду — только банда Егора и не думала его искать. Да и на следующий день Толика никто не ждал. Теперь хулиганы обходили его по широкой дуге, а сам Егор брезговал даже взглянуть. С глаз долой — из сердца вон. Удивительным образом, это сработало. День за днем чувства душили Толика все меньше. Сто тысяч рублей он с Тимофеем договорился кинуть на счет родителей, самому Толику с такими деньжищами делать было нечего, а родители найдут куда пристроить. Может мелких на лето в лагерь пристроят. Тимофей только плечами пожал — условия договора были выполнены, он свои соблюдал честно. Но этот опыт протряс его до глубины души. Наверно, он до конца жизни не поймет, почему же все сложилось таким странным образом. Почему задира-Егор бросил свое дело, почему не отомстил за пидорский позор, почему этот нелепый Толик согласился на авантюру, ведь риски были велики — не в ста тысячах же дело, в конце-то концов! А когда он спросил у Ани, в чем дело, та обозвала его слепым и глухим, и велела внимательнее вникать в речи героев нетленных классических русских романов.

***

Егор загнанно дышал в сгиб локтя, уговаривая себя не стонать слишком громко. Холодный душ не помог, и теперь горячие струи бежали по его телу, распыляя и без того горящее огнем желание. Он сильнее прижался к холодной кафельной стене, надеясь хоть немного остыть. Не помогло, он кончил буквально в пару движений, думая только о тощем бледном несуразном противном мерзком педике с невероятно глубокими карими глазами, что запали ему в память с проклятого седьмого класса, да так и не думали отпускать.