На заре

      — Объясни мне, старому дураку, зачем ты эту щетку отрастил? — ворчливо спросил дядя, вгрызаясь тупым ножом в буханку. Узкий деревянный столик жалобно скрипнул под напором.       Миша вздохнул, зная, что вопрос был чисто риторическим — у Василия Петровича пищеварение без пустого трепа работало дурно. Именно по этой причине Бестужев привык завтракать ни свет ни заря, чтобы не драться за плиту и насладиться тишиной — насколько это было возможно. Но сегодня он проспал и стоически нес наказание за свою ошибку, вяло участвуя в разговоре. Машинально пощупал непривычную еще растительность над губой — вполне себе мягкие, где ж тут щетка? И выглядят вполне стильно, образ оживляют.       — Целоваться же неудобно, — попытался образумить дядя, взмахивая рукой от переизбытка эмоций и недостатка аргументов.       — Пока никто не жаловался, — лукаво улыбнулся племянник, отворачиваясь к плите, где начинал закипать кофе в турке. По соседству варились, постукивая о стенки алюминиевого ковшика, яйца. Выключив огонь, он схватился за ручки, обмотав их полотенцем. Ковшик под холодную воду, турку разлить по чашкам, ничего не перепутать.       — Ох, смотри, всех девчонок распугаешь…       «Какое счастье, что у меня остаются парни», — Бестужев улыбнулся в усы своим мыслям — удобно же!       — Мне твои усы кажутся очень даже симпатичными! — крикнула из коридора Аня, надевающая блестящие бусины сережек возле зеркала, висящего недалеко от кухни.       — Спасибо, радость моя! — Миша просиял, дядя насупился.       — Кстати, Миш, — ее светлая голова появилась в проеме, — в это воскресенье танцы, а у моего знакомого заболел солист. Ищут замену, да все, говорят, не то, и сроки поджимают. Я ж тебя с гитарой вижу чаще, чем без нее, может, выступишь?       — Ну как не выступить, когда ты просишь.       Девушка счастливо улыбнулась.       — Я тогда дам ему наш номер, сегодня-завтра жди звонка, детали обсудите. Все, побежала, пока!       Тишина продержалась недолго. Стоило Мише сделать первый глоток из веселой красной кружки в белый горошек, как дядя снова проснулся:       — Учиться-то ты когда будешь? И без того профессия ненадежная, а ты еще шастаешь непонятно где вместо учебы.       — Вся жизнь — театр, — глубокомысленно начал Бестужев, — а я на театральном. Успеется, дядя Вася, не волнуйтесь.

 — // —

      К сцене Миша был привычен — в конце концов, он правда учился на театральном и выступал достаточно часто, в том числе как музыкант. Но он впервые был официально приглашен на танцевальный вечер в один из самых популярных домов культуры и потому немного волновался. Не то чтобы было, из-за чего — все отрепетировали, детали оговорили заранее, от списка песен до внешнего вида. Да и само событие, хоть и волнительное, но не эпохальное. Но вдруг он неправильно записал адрес? А если публике не понравится его голос? И что делать, если он сфальшивит от волнения? Да, раньше не фальшивил, но и на сценах ДК раньше тоже не выступал. А если они не так настроят инструменты? А если струна лопнет?..       Он шумно выдохнул, нервно проверил время. Скоро выходить. В сотый раз придирчиво изучил отражение, убедившись, что усы пострижены ровно, вихры на голове напоминают укладку, персиковая рубашка отглажена идеально, а любимые вельветовые брюки хорошо отстирались с прошлого раза.       В дороге волнение немного улеглось — Миша воспользовался троллейбусом и в очередной раз залюбовался пейзажем за окном. Но стоило замаячить силуэту нужного здания, руки опять похолодели.       Прислонившись к колонне, у входа ждал молчаливо-угрюмый Каховский, весь в черном. Они и знакомы были едва-едва, хотя несколько раз выступали вместе, Миша с гитарой, Петр на барабанах. Верный себе, мужчина ограничился сухим рукопожатием и кивком. Впрочем, Миша к нему в друзья и не набивался.       Наладив звук, Бестужев окончательно успокоился. В конце концов, он просто будет петь на танцах, а не монолог Гамлета экзаменационной комиссии читать. Все должно пройти легко и хорошо.        Так и выходило: люди пришли разные, но не капризные, и каждую песню встречали благосклонно; игралось и пелось хорошо, разве что самому чуточку танцевать хотелось. Еще через пару песен он освоился настолько, что позволил себе вглядеться в зал. Почти бездумно скользил от одного человека к другому, пока не увидел знакомую фигуру. Продолжая беспечно петь об ушедшей электричке и возвращении домой по шпалам, Бестужев незаметно прищурился. Тот самый чуть вздернутый нос, острый подбородок, потрясающе черные, но на Мишин вкус чересчур короткие, волосы и все тот же светло-серый костюм — интересно, он всегда в нем? Искринок в глазах со сцены видно не было, но Миша был уверен, что они на месте.       Никакой мистики в их очередной встрече не было, хотя при желании можно было найти. Но, в конце концов, они оба знают Бельскую, чему тут удивляться?       Не позволяя себе уходить мыслями слишком далеко, Миша намеренно выбрал следующей песней французскую. Это был своего рода компромисс с администрацией — англоязычные песни привычно ассоциировались с враждебным капитализмом, да и языка Бестужев не знал. Французский же, благодаря прихоти матери, знал, а политические установки язык хоть и не одобряли, но и не запрещали.        — А сейчас медленный танец, — объявил Миша. Еще при составлении списка выбор пал на «La vie en rose», чем-то напоминавшую ему русские романсы и в то же время казавшуюся бесконечно, прекрасно чужой. При нужном темпе — идеально для нехитрого медленного танца.       Публика, в первые секунды озадаченная, оживилась и стремительно распадалась на парочки. Вскоре Бестужев почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Ну, конечно. Если бы не сцена, Миша обязательно бы насмешливо хмыкнул. То есть в том месяце, на квартирнике, этот чудак и двух песен не выдержал, демонстративно ушел в середине второй (да, мелочно, что запомнил, но это его задело), а сейчас стоит всего в паре метров и слушает? Почему едва ли не самый завидный парень во всем зале — а со сцены-то видно — на медленный танец остался один и, не отрываясь, смотрит? Миша пару раз отводил взгляд, скорее для приличия, чем потому что действительно хотел, но сам же неизменно возвращался к одинокой фигуре. Снова нашел коньячные глаза и, сам не понимая отчего, заулыбался. Нет, ну надо же было опять встретиться!       Миша пел Муравьеву и для Муравьева. В конце концов, кто, кроме них двоих, это заметит?       Когда песня закончилась, его будто водой окатило: что он только что наделал? Нельзя настолько уходить в зал, нельзя посвящать песни почти незнакомому парню, даже если он тебе приглянулся. В своих предпочтениях Бестужев давно разобрался, но так неосторожно никогда себя не вел. А если Сергей знает французский и решит, что Миша на что-то намекает? Тогда вечер может кончиться непрозаичной дракой или чем похуже.       Оставшиеся песни Миша пел, рассеянно смотря вперед поверх голов — как, по-хорошему, надо было с самого начала. Несмотря на то, что первое выступление объективно вышло на ура, по окончании он долго сидел за кулисами, ожидая, когда все разойдутся.       Всю ночь Мише снилось что-то бессвязное, тяжелое; периодически возникал из полумрака Серёжа Муравьев, с которым его роднило несколько случайных встреч, пара выкуренных сигарет и одна песня на французском; Бестужев ворочался, сбил простыню в ком и почти упал с кровати. Поэтому, когда утром в дверь позвонили, когда Миша, сонный и путающийся в ногах, зачем-то пошел открывать, когда опять увидел это лицо, он почему-то не удивился.       — Снова ты… — еле слышно сказал он осипшим от сна голосом.       — Что, прости?       — Здравствуй, говорю. Аню сейчас позову.       — А я не к Ане. Я к тебе.