Леон никогда не считал себя особым ценителем танцев, хоть и присутствовал при множестве дворцовых церемоний. Сам он танцевать не умел, да и не стремился научиться. Тем не менее, он не мог не признать, что танец Мари прекрасен — так быстро и в то же время плавно двигалось её лёгкое тело, так изящно перелетал между руками бубен, и даже удары тугих кос, казалось, попадали точно в ритм музыки. Пёстрые юбки крутились вокруг бёдер цыганки, мониста на шее позвякивали, а приглядевшись, капитан разглядел у неё в ушах серьги, подрагивавшие в такт взмахам головы.
Постоянные повторяющиеся движения, бесконечные повороты и ровный ритм бубна вогнали Леона в какое-то странное состояние, похожее на транс. Он даже не сразу осознал, что танец закончился, что Мари, сверкая улыбкой, пустила бубен по кругу, и зрители щедро бросают в него монеты. Леон едва успел запустить руку в кошель и бросить горсть монет в бубен, прежде чем тот проплыл мимо него. Когда он вернулся к девушке, та ловко пересыпала добычу в небольшой мешочек на поясе, не уронив ни монеты, подхватила бубен и пустилась прочь, лёгкая, точно листок, подхваченный ветром.
Капитан поспешил за ней и, догнав уже у самого края площади, окликнул:
— Мари!
Она быстро обернулась, словно готовясь сбежать, прищурилась, глядя на Леона, и, по-видимому, узнала его.
— Господин капитан, — она сделала тот же лёгкий полупоклон, что и в первую их встречу. — Как вы нашли меня?
— Случайно, — чистосердечно ответил Леон. — Кто научил тебя танцевать?
— Хосефа, а до неё — мама, — пожала плечами Мари и продолжила свой путь. Капитан зашагал рядом, не задумываясь, куда они направляются. — А ещё я сама учусь. Смотрю, как другие танцуют, и всегда перенимаю что-нибудь новое. Но у парижан скучные танцы, не то что у гасконских крестьян! Вот кто умеет веселиться!
— Ты не видела, как танцуют на балах в Лувре, — усмехнулся Леон.
— Кто ж меня туда пустит? — она снова пожала плечами. Некоторое время они шли в молчании, потом Мари снова подняла глаза на спутника.
— Ваш друг цел? Тот, который звал вас в ту ночь?
— Рауль? Да, с ним всё в порядке, — «не считая того, что он, кажется, испытывает нежные чувства к Жаклин д’Артаньян», мысленно добавил Леон. — Послушай, я хотел спросить тебя... Как ты отважилась прийти ко мне на помощь? Ведь тебя могли ранить или ещё хуже...
— Хосефа всегда говорила, что я счастливая, — кажется, пожимание плечами вошло у Мари в привычку. — Когда я была маленькой, наш дом загорелся, и меня едва не забыли внутри, но я разбила окно и выбралась. На память осталось только это, — она протянула левую ладонь, и Леон увидел тонкие следы порезов. — А ещё как-то я отбилась от королевского гвардейца. Он был слишком пьян, а я быстро бегала, и он не смог меня догнать.
Произнося это, Мари даже не смотрела на Леона, но он всё равно почувствовал в её словах угрозу или, по крайней мере, предостережение, бросил взгляд на кинжал, висящий на поясе девушки, и решил, что надеяться на многое ему пока не стоит.
— А кто такая Хосефа? — спросил он, на всякий случай чуть отстранившись от Мари.
— Моя тётя, — цыганка свернула на одну из узких улочек, и Леон последовал за ней. — Хотя на самом деле она мне не тётя, просто женщина, которая меня растила, когда умерла мама. Мама рано умерла, — в её голосе послышался вздох сожаления.
— А твой отец? — едва задав вопрос, Леон тут же пожалел об этом, ведь для него, половину своей жизни не знавшего отца, эта тема была очень болезненна. Но Мари ответила спокойно и даже радостно:
— О, я его никогда не знала. Мама говорила, он был из знатных, и притом очень красив.
— Ты так и не ответила, почему пришла ко мне на помощь, — напомнил Леон.
В Мари впервые за всё время разговора пробудились чувства — она взглянула на капитана огромными чёрно-карими глазами и проговорила напряжённо и даже немного зло:
— А вы бы этого не хотели? Хотели бы остаться там, лежать на улице?
— Вовсе нет... — начал Леон, но цыганка ещё не закончила.
— Я видела, как вы сражались сразу с двумя и ранили одного! А двое на одного — это нечестно! — её глаза засверкали.
— Откуда ты знала, чью сторону выбирать? — прищурился Леон. — Может, я бы оказался дурным человеком, а эти двое намеревались меня арестовать?
— Я слышала ваш разговор, — Мари сверкнула глазами ещё яростнее. — Эти люди пришли, чтобы отомстить вам. Ваш друг Рауль сказал, что они могли бы выстрелить в вас из-за угла.
— Так ты всё слышала с самого начала? — поразился Леон.
— Ночь была тихая, а говорили вы громко, — произнесла Мари, словно оправдываясь.
— Значит, ты видела, как мы сражались? И как нам с графом пришлось разделиться? Но почему ты пошла за мной, а не за Раулем?
На лице Мари появилось странное выражение — она словно была рассержена и смущена одновременно. Цыганка остановилась посредине узкого проулка, огляделась, будто их могли подслушать, а затем посмотрела прямо на Леона своим пронизывающим тяжёлым взглядом.
— У меня чутьё, — проговорила она. — Хосефа всегда говорила, что у меня есть чутьё. Я почувствовала, что помощь вам нужна больше, и пошла за вами. И была права. Но если бы вы оказались дурным человеком, я бы просто сбежала.
— А будущее ты, случайно, не предсказываешь? — капитан снова усмехнулся.
— Я гадаю на картах, — Мари отступила, догадываясь, что над ней смеются. — Вы мне не верите?
— Я бы хотел поверить, — признался Леон. — Но один мой друг... не Рауль, другой... хотя и Рауль тоже... словом, он думает, что тебя мог подослать д’Орсан — тот самый, кто напал на нас.
Кожа Мари, в лунном свете казавшаяся белой, днём оказалась смугло-золотистой, сейчас же на ней проступил румянец. Прямые брови сошлись в одну линию, губы дрогнули, и голос зазвенел. Мари гневалась, но Леон тотчас же решил, что она прекрасна в своём гневе.
— Да как вы могли? Я спасла вам жизнь! Меня никто не подсылал!
— Любой шпион так бы и сказал, — заметил капитан.
На миг ему показалось, что Мари ударит его, но её лицо внезапно разгладилось, и она засмеялась — неожиданно неприятным и ядовитым смехом.
— Ах да, конечно! Прошу прощения! Сейчас я побегу к Арсану, чтобы доложить ему, что вы обо всём догадались! Простите, господин капитан, за то, что спасла вам жизнь! — и она, взмахнув юбками, исчезла в одном из проулков.
— Д’Орсану, — растерянно поправил Леон и лишь потом спохватился. — Мари, стой! Подожди! Выслушай меня! Я им не верю! Рауль мог ошибиться! Да где же ты?
Он метался из проулка в проулок, пугая редких прохожих, но девушка исчезла так же бесследно, как и в ту ночь. Очевидно, она в совершенстве овладела искусством убегать, не раз выручавшим её в случае беды. Ещё немного побродив по улицам и пару раз помянув дьявола, Леон хорошенько выругал самого себя, д’Орсана, Рауля с Анри и строптивую цыганку и в расстроенных чувствах отправился домой.
***
Никогда ещё Жаклин д’Артаньян не чувствовала себя так странно.
Да, ей и раньше случалось болеть, лежать в постели, чувствовать себя слабой и беспомощной, но сейчас это состояние было сильнее, чем когда-либо, и к нему добавилось что-то ещё. Что-то, чему Жаклин не могла дать название, чего она желала, стыдилась и страшилась одновременно.
Это что-то просыпалось в ней, поднимало голову и грызло изнутри, когда Рауль де Ла Фер подходил к её кровати, протягивал руку и смущённо приглашал на «вечерний променад». Жаклин бросало то в жар, то в холод — но чаще всё-таки в жар — сердце сильно билось, по вискам стекали капли пота, а собственное тело вдруг становилось жутко неуклюжим — и дело тут было вовсе не в том, что она больше недели пролежала в постели, почти не вставая.
Жаклин начинала дрожать всякий раз, когда её касались руки Рауля — и не важно, брал ли он её за руку, подхватывал ли за талию, уберегая от падения, или осторожно касался тыльной стороной кисти лба девушки, проверяя, нет ли жара. Жара не было, но Жаклин трясло, и тогда Рауль качал головой и говорил: «Ну вот, вы опять вся дрожите», Анжелика бросалась закрывать окно, Анри приносил тёплую шерстяную накидку, а Леон улыбался так загадочно, что хотелось немедленно вызвать его на дуэль — или хотя бы просто выцарапать глаза.
Жаклин могла сколько угодно списывать своё состояние на последствия ранения, но в глубине души она знала, что с ней происходит. Это состояние стыдно было даже назвать любовью — скорее страстью или желанием, тем, что, как она надеялась, никогда её не настигнет. Жаклин всегда думала, что она если и влюбится, то в человека благородного, красивого и достойного стать её суженым. Нет, Рауль, конечно, хорош собой и вполне благороден, но ведь он её друг!
Она уже представляла себе, как объясняется графу в любви, как объяснения в её устах превращаются в жалкий лепет, как Рауль со снисходительной и печальной улыбкой качает головой и произносит: «Милая Жаклин, вы всегда будете для меня близким другом. Но вы ещё так юны и неопытны, вы могли перепутать симпатию с настоящей любовью!».
«Можно подумать, вы намного старше меня! Всего-то на несколько лет!» — возражала Жаклин воображаемому Раулю, сердито глядя в разводы на серовато-белом потолке. Она множество раз представляла разговор, который рано или поздно должен будет произойти между ней и графом, продумывала свои слова, но каждый вечер, когда Рауль приходил к ней, не решалась заговорить, и позже злилась на себя за это. «Ты дочь д’Артаньяна, маршала Франции, ты отправилась в Англию за королевскими сокровищами, тебя чуть не сожгли в том жутком подвале — и после всего этого ты боишься признаться в любви своему лучшему другу?» — ругала Жаклин саму себя, но каждый вечер оставалась нема.
Она понимала, что так долго продолжаться не может. Леон, кажется, уже что-то начинает подозревать, Анри скоро тоже поймёт, и если первый смолчит по природной неразговорчивости, то второй-то уж точно откроет другу всю правду. Нет, так не должно произойти! Рауль должен узнать о чувствах Жаклин от неё самой!
Однажды утром ей пришла в голову блестящая мысль — излить свои чувства к графу в письме! Решено, она просто напишет всё, что думает, и отдаст письмо Раулю с наказом, чтобы он прочитал его, только когда придёт домой. Рауль, как порядочный человек, слово сдержит, прочитает письмо дома и соберётся с мыслями, прежде чем ответить ей отказом. Правда, ему покажется странным, если Жаклин передаст письмо, вместо того чтобы поговорить лично. Но письмо можно незаметно засунуть в карман...
Поглощённая этими мыслями, девушка, преодолевая слабость, без посторонней помощи (Анжелика как раз ненадолго отлучилась) добралась до стола, с трудом опустилась на стул, положила перед собой лист бумаги, немного покусала кончик пера, как в далёком детстве, когда только-только училась писать, затем окунула перо в чернила и решительно принялась выводить строки.
«Дорогой Рауль!
Граф де ла Фер
Милый мой друг!
Наверное, Вы удивлены, что Ваша верная подруга Жаклин д’Артаньян пишет Вам письмо, вместо того чтобы просто переговорить с Вами. Но надеюсь, что, прочитав письмо, Вы поймёте, какие обстоятельства толкнули меня на это.
Не буду ходить вокруг да около и признаюсь честно: я люблю Вас. Вы можете счесть это заблуждением юной девушки, ещё толком не разбирающейся в собственных чувствах. Пусть так! Но всё же я прошу Вас вспомнить, сколько мы пережили вместе: путешествие в Англию, бой в гостинице, где Вы едва не погибли, встречу с нашими отцами, возвращение, которое сложно было назвать триумфальным, бой с гвардейцами... На протяжении всего нашего пути Вы оставались для меня другом, на чьё плечо я всегда могла опереться. Я всегда надеялась на Вас — и боюсь, втянула Вас в беду, попросив быть моим секундантом. Проклятый д’Орсан! Хотя, если поразмыслить, я должна поблагодарить его, ведь если бы не он, я бы так и не осознала своих чувств к Вам.
Рауль! Я не знаю, насколько глубоки мои чувства. Знаю лишь, что я уважаю Вас как человека, ценю Вас как друга, восхищаюсь Вами как фехтовальщиком, всегда готова выслушать Ваш мудрый совет, кроме того, — я краснею, когда пишу эти строки! — Вы нравитесь мне как мужчина. К моему великому сожалению, я была без сознания, когда Вы несли меня на руках, когда Вы расшнуровывали мою одежду, чтобы мне было легче дышать, я почти не помню, как Вы целовали меня в лоб... Но я помню Ваши руки на моих плечах, свою руку в Вашей, и каждый вечер, когда Вы ведёте меня по комнате, мне хочется обнять Вас, поцеловать и попросить вот так держать за руку всю жизнь — разумеется, в фигуральном смысле, а не в буквальном.
Вот я и написала всё, что хотела. Что делать с этим письмом — решайте сами: сжечь ли его, вернуть мне или сохранить на память. Я призналась, теперь очередь за Вами; я сказала Вам правду, скажите же и Вы мне её, не таясь.
Как Вы теперь знаете, влюблённая в Вас,
Жаклин д’Артаньян»
Перечитав письмо, Жаклин осталась довольна — пусть оно и было довольно сумбурным, пусть и конец показался ей немного резким, всё же она высказала всё, что хотела — мысли, теснившиеся и путавшиеся в голове, ложились на бумагу легко и свободно. От мыслей о графе ей снова стало жарко — д’Артаньян дохромала до окна, растворила его и замерла, полной грудью вдохнув холодный воздух.
Конечно, она тут же раскашлялась, вспомнила ахи и охи Анжелики, дошла, хватаясь за стены и мебель, подворачивавшуюся на пути, до кровати, подхватила серую накидку, ставшую её неизменной спутницей, закуталась в неё и уже собиралась вернуться к столу, где высыхали чернила на письме, как вдруг в дверь постучали.
Жаклин насторожилась, застыла, как лань, готовая в любой миг пуститься прочь, — вот только убежать она никуда не могла, и она лишь быстро огляделась по сторонам, одновременно прикидывая, кто бы это мог быть. Анжелика? Но у неё есть ключ. Кто-нибудь из мужчин? Но они всегда заходят ближе к вечеру. Стиснув зубы, чтобы не застонать от боли, Жаклин похромала к камину, подхватила кочергу — шпага была слишком далеко — затем, используя кочергу в качестве посоха, добралась до двери и как можно резче распахнула её, готовясь нанести удар противнику.
Стоявший на пороге Рауль де ла Фер отшатнулся, увидев перед собой бледную Жаклин, вооружённую кочергой.
— О, граф, это вы!
— О, Жаклин, я вас напугал? Простите, я думал, Анжелика с вами... я никак не хотел заставлять вас вставать...
— Ничего, мне полезно ходить, — Жаклин посторонилась, пропуская Рауля и чувствуя, как сердце её летит куда-то в неизведанные глубокие пропасти. Она подумала о письме, лежащем сейчас возле окна, подумала о том, что такие случайности, наверное, и зовутся Судьбой. Потом она затворила дверь, добралась, поддерживаемая Раулем, до кровати, и устало опустилась на неё. Кочерга вновь заняла своё законное место возле камина.
— Граф, вы очень удачно зашли, — начала Жаклин нарочито сухо, чтобы не растерять остатков храбрости. — Я как раз хотела поговорить с вами по одному очень важному делу...
— Я весь внимание, — Рауль пододвинул кресло к кровати и опустился в него. За окном загудел ветер, раздался шелест, но никто не заметил белого листочка, подхваченного шальным порывом и вылетевшего в окно.
