История одной дуэли

Леон пребывал в каком-то странном сне без сновидений: ему казалось, что он лежит на дне реки, сквозь зеленоватую толщу воды над ним пробивается солнечный свет, над головой скользят быстрые грациозные рыбки, а сам он лежит на чём-то мягком. Должно быть, речной песок вперемешку с илом и тиной, промелькнула мысль — вот только не чувствовалось ни запаха ила, ни сырости, кроме того, тело не кололи мелкие камушки, и вообще лежать было на удивление удобно. Какое-то время тело не ощущало вообще ничего, но потом Леон почувствовал мягкие осторожные прикосновения — словно волны ласкали его. Что-то влажное коснулось его лба, и по лицу потекли струйки воды, пахнущей чем-то острым, но приятным. Ветерок трепал волосы капитана... хотя постойте, какой ветерок может быть на дне реки? Леон нехотя разомкнул веки, ожидая, что в лицо ему ударит яркий солнечный свет, но там, где он находился, царил полумрак. Никакой реки и никаких рыбок не было, но Леон по-прежнему ощущал влагу на лице, и прикосновения к волосам продолжались. Он осторожно повернул голову, ожидая прилива боли (насколько он мог вспомнить, ещё совсем недавно голова просто раскалывалась), но его не последовало. Зрение прояснилось, и Леон наконец понял, где он. Он лежал на полу в каморке цыганки Мари, и его голова покоилась на коленях девушки. Одной рукой Мари, сидевшая, прислонившись спиной к стене, перебирала волосы своего нежданного гостя, в другой держала белый платок, от которого и исходил острый запах. Леон лежал без шляпы, плаща и шпаги, жилет был расшнурован, что наводило на определённые мысли. Впрочем, Мари, насколько мог разглядеть капитан, вывернув шею, была вполне одета и выглядела очень спокойной. Леон прикрыл глаза, медленно, ожидая нового приступа боли или тошноты, сел и лишь тогда осмелился открыть глаза. Боль и дурнота не вернулись, зато Мари взглянула на него с радостным удивлением.  — Вы проснулись! Признаться, я уже боялась за вас.  — Ничего, я живучий, — Леон вытер со лба влагу, отбросил назад почему-то мокрые пряди. — Долго я здесь?  — Несколько часов, — Мари аккуратно вытянула ноги и поморщилась. — Ох, у меня колени затекли... Полдень уже позади. Леон вспомнил, что забрёл он сюда под утро — стало быть, он несколько часов провёл без сознания, в доме у цыганки, в самом сердце сборища воров, бродяг и попрошаек. Да, хорошенькое место он выбрал, чтобы отоспаться, ничего не скажешь... Оглядевшись, он с облегчением увидел висящий на стуле плащ, а на скамье рядом — шляпу и шпагу. Рука капитана потянулась к кошелю — он по-прежнему висел на поясе и, судя по его весу, сохранил то невеликое количество монет, которое в нём оставалось. Мари заметила движение Леона, и её глаза потемнели.  — Вот, значит, как? Я привела вас в свой дом, позаботилась о вас — и после этого вы считаете, что я могла вас обокрасть?  — Жизнь научила меня никому не доверять, — пробормотал Леон, продолжая оглядываться. — Что произошло, пока я спал?  — Солнце поднялось выше и стало клониться к закату, а старик Мишель опять с кем-то поругался, судя по крикам и проклятиям, которые я слышала отсюда, — пожала плечами Мари. — Я не выходила отсюда — оставлять вас одного было бы слишком опасно.  — Опасно для меня или для твоих родичей? — Леон нахмурился при намёке на собственную беспомощность.  — И для вас, и для них, — Мари легко поднялась на ноги, потянулась, и капитан залюбовался её тонкой талией и грудью, обозначившейся под платьем. — Будить вас было бесполезно, да и надо было дать вам выспаться, так что я прикрыла вас одеялом и села рядом. Перетащить вас на кровать у меня бы не хватило сил, а звать кого-нибудь, чтобы обо мне пошло ещё больше слухов — нет уж, спасибо!  — И ты так и сидела, пока я спал у тебя на коленях? — Леон ощутил прилив тепла к цыганке.  — Я и сама немного поспала — прямо так, сидя, — Мари снова пожала плечами. — Когда часто кочуешь, привыкаешь спать в любое время и в любой позе. Леону, как человеку военному, это было знакомо, поэтому он кивнул и, опустив глаза, принялся зашнуровывать свой жилет. Мари прошлась по комнате, чем-то заскрипела, застучала, хлопнула дверцей висящего на стене шкафчика и вскоре уже выставляла на стол разнообразную снедь — ржаной хлеб, кусок сыра, немного сала, чуть-чуть грудинки и кувшин с молоком. При виде всего этого Леон тут же понял, как сильно ему хочется есть.  — Вы голодны, я угадала? — Мари метнула на него быстрый взгляд исподлобья.  — Я и так у тебя загостился, — мужественно произнёс Леон, отводя взгляд от стола. — Мне надо домой, меня наверняка ищут друзья, да и у тебя могут быть неприятности, если кто-нибудь узнает, что я здесь.  — Неприятности будут не у меня, а у них, — она усмехнулась так же коротко и зло, как давеча на улице. — Поешьте, а то до дома не доберётесь.  — Не так уж я и слаб, — при этих словах Леон сделал шаг к двери, но пошатнулся и был вынужден опереться о косяк. Мари снова усмехнулась, на этот раз беззлобно, Леон взглянул на неё и покачал головой.  — Хорошо, — он взялся за кошель. — Денег тут не так много, но надеюсь, хватит, чтобы заплатить за ужин и за всё остальное...  — Спрячьте! — сердито воскликнула Мари. — Я не возьму денег! Это была дружеская помощь! Хорошего же вы мнения обо мне, раз думаете, что я за всё беру деньги!  — Ты взяла с меня деньги за танец, — напомнил Леон, — тогда, когда я нашёл тебя на площади.  — Правда? — она чуть удивилась. — Я не помню... Но тогда мы были едва знакомы. И я танцую для всех, а те, кто хочет, платят мне за это. Но я не возьму платы с друга.  — Значит, я твой друг? — на этот раз удивился Леон. — Но мы встречаемся третий раз в жизни, — он всё-таки подошёл к столу и тяжело опустился на стул.  — Третий раз в жизни, — задумчиво повторила Мари, садясь напротив. — Это верно. Но у меня чувство, что я знаю вас уже много лет. И что я не просто так встретила вас в том проулке. Леон уже не мог оторвать взгляд от еды, но ему требовалось сказать девушке ещё кое-что важное.  — Прости меня, — проговорил он, глядя в глаза, цвет которых никак не мог определить. — Зря я посчитал тебя шпионкой. Ты дважды спасла мне жизнь и не причинила мне никакого вреда, пока я лежал здесь. Не думаю, что ты как-либо связана с д’Орсаном. Мари посмотрела на него долгим задумчивым взглядом, а потом вдруг усмехнулась.  — А если я приманиваю вас к себе? Хочу, чтобы вы влюбились в меня, чтобы потом использовать вас? Что тогда?  — Если честно, мне всё равно, — признался Леон, подумав, что вряд ли цыганка способна на такие же хитроумные комбинации, как непревзойдённая шпионка Кольбера Луиза де Круаль. А если способна, то ему остаётся только преклониться перед её умом и хитростью. Хотя вряд ли столь талантливая девушка стала бы жить в нищете, зарабатывая себе на хлеб танцами — она бы придумала что-нибудь, чтобы выбраться отсюда. Впрочем, возможно, Мари нравится эта жизнь...  — Вас больше интересует лежащий на столе сыр, чем я, — цыганка проследила за его взглядом.  — В этот миг — да, — признался Леон, и они оба рассмеялись. Некоторое время прошло в молчании. Капитан с жадностью уничтожал запасы Мари, она, хоть и отставала от него, тоже расправлялась с пищей, явно не собираясь оставлять всё на долю гостя. Наконец, немного подкрепившись и набравшись сил, Леон откинулся назад и посмотрел на девушку, затем огляделся по сторонам. В комнате всё ещё ощущался тот острый приятный запах, который Леон почуял при пробуждении. Принюхавшись, капитан понял, что он исходит от платка, который Мари положила сушиться на окно.  — Чем это пахнет? — Леон вновь посмотрел на цыганку.  — Целебный отвар, — она глотнула молока, отставила опустевшую кружку и перечислила несколько названий трав, большинство из которых ничего Леону не говорили. — Помогает от головной боли и похмелья. Его можно пить, но даже если просто протереть лицо и шею, становится легче.  — Так ты ещё и целительница?  — Каждая цыганка немного целительница.  — И ещё гадаешь на картах? Тебе надо быть осторожной, — покачал головой Леон. — Тебя могут посчитать ведьмой — ты наверняка знаешь, как чиновники и судьи не любят цыган.  — А вы? — Мари прищурилась и сверкнула глазами. — Вы любите цыган?  — Я? — вопрос застал его врасплох. — Пожалуй... я мог бы сказать, что люблю одну цыганку. Мари улыбнулась — на этот раз искренне, без насмешки, и Леон вновь залюбовался ею.  — Я гадаю не так уж часто, а про мои целебные отвары и вовсе мало кто знает. А ещё я быстро бегаю и хорошо прячусь. Нас, цыган, прогоняют из городов, пугают грозными указами, сочиняют байки — мол, мы воруем детей и пьём их кровь! Но простой народ всё равно ходит смотреть на нас, на наши танцы и песни... да и знать тоже, — добавила она, лукаво взглянув на Леона. — Когда нас выгоняют из одного города, мы идём в другой — стираем ноги по пути, но зато мы свободны, как ветер в поле. Ветер ведь никому не поймать — так и нас никому не заковать в цепи.  — Тебе нравится такая жизнь? — Леон внимательнее присмотрелся к Мари, отмечая нежное мечтательное выражение, которого он раньше не видел на её лице.  — Нравится, — твёрдо ответила Мари. — Я знаю, что такое быть голодной, и мне часто приходится бегать, но я ни на что не променяю свою свободу.  — А если ты выйдешь замуж за цыгана? — продолжал допытываться капитан. — Будешь ли ты свободной, идя вслед за мужем с младенцем на руках и детьми постарше, вцепившимися в твои юбки?  — Никогда, — Мари холодно посмотрела на него, и даже её золотистая кожа будто побелела. — Никогда такого не будет. Не думаю, что я выйду замуж — в любом случае меня никто не выдаст насильно, как бедных знатных девушек, запертых в городах. Конечно, я буду помогать нянчиться с чужими детьми — как Хосефа. Она не могла родить ребёнка, и муж её умер давно, но она вырастила меня, как родную дочь. Она была умная женщина и многому меня научила.  — Чему, например? — поинтересовался Леон.  — Гаданию, — серьёзно ответила Мари. — Вы можете в это не верить, но я и правда вижу будущее... иногда. И я не отдам своего дара ни за какое золото, ни за жизнь в каменном замке, в шелках и драгоценных камнях, как живёте вы.  — И много ты видишь на мне шелков и камней? — усмехнулся Леон. Мари скользнула по нему таким взглядом, что капитану стало жарко, и он совсем некстати вспомнил, что не до конца зашнуровал жилет, а рубашка вообще, кажется, разорвана... — Я тоже не люблю каменных замков, — продолжил он поспешно. — И напрасно ты называешь меня знатью. До недавнего времени я был бастардом, не знавшим своего отца, королевским гвардейцем, которому лучше всего спалось в походе под открытым небом... или в объятиях женщины. Произнося последние слова, он покосился на Мари, но она больше заинтересовалась первой частью сказанного — положила руки на стол и чуть наклонилась вперёд, мерцая огромными глазами.  — Расскажите, — негромко попросила она. И Леон рассказал — не всё, разумеется, потому что о воскрешении отцов-мушкетёров не следовало рассказывать каждому встречному, но многое из того, что никогда бы не услышали Франсуа-Арман д’Орсан, госпожа Бланш, фрейлины — подруги Жаклин и многие другие, знавшие лишь отрывки из истории детей мушкетёров. Пока Леон говорил, голос его, и без того хриплый, срывался, а перед глазами вновь вставали яркие картины ушедшего прошлого — разваленные взрывом скалы на берегу моря, кровь на шпаге, предсмертные слова, стычки и дуэли, бесконечная выматывающая погоня, краткая передышка — не в объятиях женщины, но хотя бы в одной карете с ней, снова погоня... Когда повествование дошло до встречи на берегу и появления Портоса, голос Леона задрожал, и Мари наклонилась вперёд, глядя на него изумлённо и вместе с тем сочувствующе. Наконец, капитан завершил свой рассказ прощанием с отцами-мушкетёрами на ступенях Лувра и снова откинулся назад, переводя дыхание. Довольно долго они оба молчали: Леон — приходя в себя от заново пережитого, от бередящих душу воспоминаний, Мари — что-то мучительно обдумывая. Наконец она подняла голову и пристально посмотрела на гостя.  — Вы поведали мне своё прошлое, — тихо начала она, — ваше настоящее я вижу здесь и сейчас, так не хотите ли узнать будущее? Денег я за это не возьму, — торопливо добавила Мари, и Леон невольно усмехнулся.  — Я согласен, — он с интересом наблюдал, как цыганка достаёт из незаметного ящичка колоду карт со странными рисунками, тасует их, как легко движутся её руки, как ловко пальцы перебирают карты. Мари разложила карты на столе и склонилась над ними — взгляд её был прикован к загадочным узорам, на лоб свесилась чёрная вьющаяся прядь, и Леону нестерпимо захотелось убрать её, заправить за ухо, заодно коснувшись пылающей румянцем щеки Мари, но он не посмел помешать ей. Цыганка тем временем шептала что-то, передвигала карты, сосредоточенно вглядывалась в них — Леону, мало что смыслившему в гаданиях, это казалось чудесным таинством. Но вот тёмные брови Мари сошлись, она выпрямилась, убрала за ухо надоедливую прядь и посмотрела на капитана встревоженно, с долей сомнения, словно гадала, не обманули ли её верные карты.  — Надеюсь, они не предрекают мне скорую смерть? — попытался пошутить Леон, но девушка даже не улыбнулась.  — Нет, — напряжённо ответила она, — но они предсказывают опасность.  — Капитан королевских мушкетёров всегда в опасности, — он пожал плечами.  — Нет, тут другое... Любовь и война, всё вместе, не разобрать... Ваши друзья, ваши враги и девушка... Девушка, которая вам близка, но не возлюбленная, нет...  — Сестра! — у Леона перехватило дыхание. — Анжелика!  — Нет, я не вижу здесь родства... скорее, близкая подруга. У неё светлые волосы, — Мари по-прежнему не отрывалась от карт.  — Жаклин, — Леон выдохнул. — Жаклин д’Артаньян. Правда, сложно назвать её моей подругой — скорее, она человек, который сожалеет, что не убил меня, когда была возможность.  — Она в опасности, — продолжала Мари, не слушая его. — Она и все её друзья — и вы тоже, что бы вы там не говорили. Правда, надежда есть — я вижу любовь, много любви, так много, что она затмевает всё остальное. Но есть любовь чистая и светлая, есть братская и сестринская, а есть любовь тёмная, как омут. Она затягивает... Нет, не хочу! Мари вскрикнула, отшатнулась от карт, словно они и впрямь могли затянуть её в омут, и принялась быстро складывать их, шепча при этом:  — Но это только предсказание и довольно туманное, оно может и не сбыться... Предупредите вашу Жаклин об опасности, но не бойтесь, пока ещё ничего не случилось.  — Предупрежу, — кивнул Леон, — но она не моя, — зачем-то решил уточнить он. — Разумеется, д’Орсан всё ещё угрожает ей — это ведь он и его люди напали на нас с Раулем возле её дома. Но он не так силён, как сам думает, и не сможет причинить никому из нас серьёзного вреда.  — Я надеюсь на это, — выдохнула Мари. Леон чуть вздрогнул — он и не заметил, как она подошла так близко. Цыганка стояла почти вплотную, и сейчас он всё-таки сумел разглядеть, какие у неё глаза — тёмно-карие, с золотистыми искорками в глубине, колдовские и затягивающие, как омут. Мари была совсем рядом, и Леон уже почти решился поцеловать её, но в последний миг вспомнил о кинжале на поясе, вспомнил, как этот кинжал блестел у горла его врага... и решил спросить позволения.  — Можно я... То ли Мари и впрямь предвидела будущее, то ли действовала согласно собственным желаниям, но только она не дала ему договорить — бросилась вперёд, обняла и поцеловала сама. У Леона перехватило дыхание, голова закружилась, и он одной рукой опёрся на стол, другой привлекая девушку к себе. Мари пахла всеми теми незнакомыми травами, которые были в её отваре, а ещё солнцем парижских улиц, и у губ её был вкус яблок, сорванных в летний полдень. От её тела исходил жар, она прильнула к капитану, прижала руки к его груди, вновь распуская шнуровку, провела ладонью там, где расходились края рубашки... но тут же оторвалась от Леона и отскочила в угол, словно готовясь отразить нападение. Леон, ещё полуослеплённый её поцелуем, рванулся за ней, но Мари отошла ещё дальше, пока не хватаясь за кинжал, но уже на полпути к бегству. Оба переводили дыхание так, словно только что вынырнули из-под воды.  — Не сейчас, — почти жалобно попросила Мари, вытянув перед собой руки. — Сейчас нельзя. Увидят, услышат, и вам пора идти. Неимоверным усилием воли Леон заставил себя остановиться, а затем и шагнуть назад. Ему было жарко, в голове шумело, а сердце колотилось, должно быть, в ритме того самого цыганского танца.  — Да, — кивнул он, осторожно касаясь своих губ. — И правда пора. Через несколько минут он уже шагал по улице, следуя путём, кратко описанным ему Мари, но душа его всё ещё находилась в маленькой каморке, где молодая цыганка выглядывала в окошко, ловя лучи заходящего солнца, и то вытягивала к ним руки в безмолвной молитве, то прижимала их к груди, что-то горячо шепча.