Толкует о душе твоей молва. А зеркало души — ее деянья. И заглушает сорная трава Твоих сладчайших роз благоуханье Твой нежный сад запущен потому, Что он доступен всем и никому.
Перед тем, как подняться на второй этаж четвёртого корпуса, Сехун остановился напротив окна и взгляд невзначай упал на двух мужчин, что мирно беседовали в беседке зеленого, ухоженного сада. По дороге сюда он успел сто раз подумать над словами бывшего профессора, стоило ли рисковать и ехать в такую даль? Одно только не давало покоя. Школа Святого Эдмунда действительно впечатляла своей архитектурой. Огромные неприступные стены заставляли задуматься о нескрываемом статусе заведения и, казалось только еле заметный ветерок беззаботно посвистывал над кирпичными башенками. Ступая за ее пределы, приобреталась новая сенсация для прессы, как и недавний инцидент, что заставил Сехуна отправиться именно сюда: «Молодой парень повесился в стенах учебного заведения на одной из статуй в холле, что привело в замешательство всех учащихся. Кровью были написаны предсмертные слова, и многие также подтвердили, что мальчик вел себя крайне странно …». Сехун заучил эти строчки и крутил у себя в голове каждый раз. Прозвеневший звонок с уроков прервал мысли — территория постепенно заполнялась учениками, вышедшими подышать свежим воздухом. Стряхнув крошки с края мраморного стола, Чанель встал с места, преодолевая препятствие в пару метров, разделяющие его и небольших размеров арку, увитую умирающим плющом. Он поднял голову к затянувшемуся тучами небу, а затем посмотрел сквозь витражное окно, где с прищуром наблюдал новый учитель права. Дойдя до своей жилой комнаты, Сехун наконец-то спокойно смог выдохнуть. Обычная ничем неприметная и вполне комфортная. Он устало потёр пальцем пульсирующий висок, скинул следом с плеч пиджак. Холодный душ показался сейчас лучшим решением. Вода смывает всю грязь с дороги, освежает мысли. Время, казалось, течёт неторопливо, как непрерывные капли воды по источенным изгибам тела, лишь легкое мычание прерывало приглушённый шум водопада в пустой комнате. Пак стучит всего три раза, прежде чем зайти внутрь, не дождавшись ответа на довольно громкое: «Господин О». Свет оказался приглушенным благодаря плотным шторам, затянутым наполовину, а отдаленный шум воды являлся причиной, по которой Сехун не открыл дверь. Вспомнив слова Кая о том, насколько подозрителен преподаватель, Чанель осмотрительно обвел глазами спальню, натыкаясь на чужой телефон. Сопоставив звуки, доносящиеся из ванны с тем, сколько времени может потребоваться, дабы узнать хоть какую-то информацию, мужчина берет гаджет, рассматривая высветившийся дисплей. — Ничего, — на выдохе произносит Чанель, успевая откинуть телефон в сторону, как только шум воды постепенно утих, а возня со стороны ванной комнаты стала отчетливее. Предчувствие не подвело мужчину — стоило выпрямиться, как в дверном проеме появился Сехун. Он застывает на месте и широко раскрывает глаза, слегка хмурит брови. Перед ним многоуважаемый директор, совершенно не смутившись, улыбается хищно в ответ, словно с самого начала готовился к этому моменту. Накаченное рельефное тело юноши за долгие тренировки впечатляло. Продолговатый розовый шрам с неровными краями на груди. Мокрые, как смоль чёрные пряди волос прилипли к вискам, и только шумное дыхание распыляло спертый воздух. — Я вовремя заглянул к вам, господин О, — оглашая очевидный факт, директор склонил голову, улыбнувшись сквозь плотно сжатые губы. Пак был рад такому пополнению в их коллективе. — Сегодня вечером состоится ужин в вашу честь. Теперь он понимал, почему Кай увидел в новом преподавателе опасность. Чанель и сам готов был уверовать в то, что этот парень — инспекция свыше, а не человек, приехавший в самую глушь ради преподавания. Сумев выделить определенные мелочи в чужом теле, мужчина сравнивал ее с алебастром — достаточно гладким, но выносливым. — Как вы поняли, присутствие обязательно. Вы должны появиться в главном зале не позже полуночи, О Сехун, — смакуя имя юноши, Чанель снисходительно усмехнулся, скрестив руки за спиной. — Дресс-код официальный. Буду с нетерпением ждать вас. — При условии, что в следующий раз вы не нарушите мое личное пространство. — Делает акцент на слове «личное». В этом заведении, видимо, принято встречать незнакомых людей с порога и сразу пробовать их на вкус. Он плавно огибает мужчину для того, чтобы схватить с кровати телефон, но тот лежал далеко не в том положении, как Сехун его оставил. В этом учитель не сомневался, надеясь, что любопытство не дало свои плоды.***
— Хей, Тао, — Бэкхен зовёт парня по имени и наклоняется ближе к тому, шепча, — Я слышал, что у преподов намечается тусовка за тридцать, не хочешь повеселиться? — В глазах словно черти танцуют, а узкие губы растягиваются в слишком уж самодовольной улыбке, замышляя неладное. Рискованное предложение, но его обрывает низкий голос учителя: первое и, пожалуй, последнее замечание за весь урок прилетает в светлую макушку, заставляя юношу развернуться лицом к доске, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Стоило лишь надеть слегка поношенную, но удобную чёрную майку без рукавов и юноша чувствовал себя в своей тарелке. В голове роем пчёл, ещё со встречи с директором, жалит не самая лучшая идея: под покровом ночи пробраться в его кабинет, в котором Бэкхён бывает часто, от того и знает, что Господин Пак многое скрывает в пыльных многолетних шкафах своей обители. Осталось лишь дождаться ночи, а там его ждёт если не веселье, то хотя бы раскрытие тайн школы, о которых, все не унимаясь, пишут здешние СМИ, пугая народ довольно ужасающими историями об умерших в этих стенах учениках. Бэкхёну всегда казалось это глупыми выдумками. Никаких повешенных он не встречал ещё в этих каменных постройках. Директор не выглядел как оборотень, воющий на луну в ночи, хоть и оставался в глазах блондина устрашающим монстром, которому не стоит попадаться на глаза лишний раз. Время шло к вечеру, тени деревьев опускались на мокрый после дождя асфальт, пробираясь в окна общежития, а ветки, словно костлявые пальцы, тянулись к Бэкхёну, тут же развеиваясь в теплом свете закатного солнца. Силуэт здания постепенно выглядывает из-под кроны деревьев, а значит наступило время долгожданной вылазки.***
Чунмен накидывает на плечи белую рубашку, застегивает пуговицы до горла, как полагается на всех светских приемах, а сверху надевает чёрный пиджак. Последний штрих — это была маленькая баночка с красной жидкостью внутри, которую подготовил Чанель. Положив во внутренний карман, мужчина поправляет волосы, что лезли в глаза. Размеренные шаги отдавались шумом ботинок. Завуч направлялся к четвёртому корпусу, а точнее к одной из комнат, где жил Ким Чонин. Он как обычно проходит в комнату, сразу же замечая мужчину, что был почти готов к ужину. — Готов? — Чунмен снова поправил свои волосы, продолжая ждать мужчину в дверях. Внезапно в холле замигал свет, от чего мужчина удивился, повернувшись спиной, чтобы осмотреться. По телу пробежал настораживающий холодок и Чонин это тоже заменил. — Надеюсь сегодня обойдёмся без происшествий. К залу они пришли вовремя, но пропуская преподавателя хореографии вперёд, Ким всё же смотрит в длинный коридор, где стоял образ размытой тени. Приглядевшись Чунмен нахмурился. Ученики должны были уже спать. Комендантский час никто не отменял, даже связи с праздничной встречи в честь Сехуна. Мужчина все же с легкой улыбкой проходит в зал, рассматривая фуршет, и садиться сбоку от пустующего места Пака. Скоро должны подойти и другие учителя, а пока осматривая Криса и Чонина, он кивает в знак приветствия: — Ну что? Ждем нашего гостя и начнем торжество.***
Директор Пак улыбался; он был с той же неизменяющеюся улыбкой, с которой встречал каждого из мимо проходящих по коридорам школы в рабочее время. Отражение в зеркальной поверхности выдавало лишь частичное представление о себе — Чанель привык к этому образу, более человечному, хоть и немного сковывающему: неестественно длинные ноги, выразительные, ничуть не впалые глаза и высокий лоб. В отличие от остальных, Пак не полагался на предчувствие — зачем? Если преподаватель права был кем-то извне, готовым навредить устоявшемуся ритму в учреждении, то это был прокол самого директора. Чанель пустил этого человека на их территорию, не разглядев того, что мог; если раньше Пак отметал подобные кандидатуры в урну, на крайний случай передавая все копии, то О Сехуна он принял без часовых размышлений на тему собственной репутации и нескончаемых скандалов. — Крис, ты в костюме, не прошло и трех лет, — Звонкое цоканье языком растворяется в чужом шипении и Пак отмахивается, опустив взгляд на часы. — Опаздывает, а времени у нас немного осталось… Тем временем, оглянувшись по сторонам комнаты, Сехун проверил свои внутренние карманы и оставил мобильный телефон выключенным на тумбочке. Сегодня ему он не понадобится, пока не найдёт хоть какую-нибудь связь с внешним миром. Следом скрипнула входная дверь и прозвучал щелчок замка. О не спеша спускается на первый этаж по каменной лестнице, куда вниз змейкой плелась красная дорожка, извилисто заворачивая за угол огромных дверей. В полутьме здание казалось ещё более загадочным и неестественным. Огромный холл; сводчатые потолки; стены из мерцающей штукатурки и полы с узорным паркетом. Корпус отличался от остальных. Восхищал и настораживал одновременно. Из-за окон подглядывал перевёрнутый месяц, словно смеясь и щурясь над пропастью неизведанности, а впереди туманной дымкой показался чей-то смутный силуэт. Сехун замедлил шаг, в глазах напротив сверкнул долгожданный огонёк. Лунный свет разливался белой лужей на полу и только своим контуром подчеркивал фигуру теперь уже знакомого мужчины. Его рука плавно по течению перешла в пригласительный жест, на губах расплылась улыбка. — Вы опоздали, вас все дожидаются. Юноша в ответ не спешил, пока ладонь покоилась на лакированных перилах. Хотелось откровенно проигнорировать наигранную вежливость и повести себя как обычно, но даже такие детали могли ему все испортить. — Не уследил за временем. — непринуждённо поднимает уголки губ и уверенно соприкасается с ладонью директора. — Идем-те. — по телу током пробежал холодок, но тут же скрылся за самонадеянным тоном. Мнимое прикосновение исчезает так же быстро, как они заходят через огромные деревянные двери, больше похожие на ворота. Изысканный интерьер с французским шармом сразу же бросился в глаза. Пастельные тона, шикарные разнообразные блюда на деревянном длинном столе, покрытым белой пеленой скатерти. Банкетный зал напоминал ужин богатой аристократии, чем обычную приветственную вечеринку. Сехун усмехнулся под маской полной признательности и дружелюбия. Одним словом, учителя позволяли развлекаться себе вдоволь, что наводило ещё больше сомнений, ведь заведение не так давно потерпело почти полный крах. Его пригласили к праздничному столу, где активно беседовали сотрудники школы. Теперь О мог разглядеть каждого и может выцарапать что-то полезное из разговоров. Первый кто попался под взор оказался довольно высокий мужчина в строгом костюме, подле директора. Выражение лица незнакомца явно не отражало той счастливой эмоции присущей общему торжеству. Директор Пак представил его как специального педагога и Сехун вежливо пожал Крису руку, уверяя в своей непоколебимой решимости сделать все, чтобы ученикам было интересно и комфортно. С остальными он успел только перекинуться несколькими незначительными фразами и наконец-то приступить к ужину. — Выпьем за нашего нового преподавателя, — выдержав паузу в несколько секунд, Чанель меняет маску на более серьезную и наблюдает за учителем права, слишком пристально, замечая, как тот допивал подмешанное содержимое, но присесть гостям не даёт мигающий свет, что тут же внезапно погас. Со спины почувствовался холод и будто кто-то трогал руками — это могло обозначать одно… — Попрошу меня извинить, появились неотложные дела, но господин Ву, позаботится о том, чтобы окончание ужина прошло так же, как и было запланировано. — продолжал директор. — Вам к лицу синие розы, господин О, — как бы в глубоком изумлении, прежде чем покинуть в всеобщем замешательстве зал. Люди живут и умирают. А синие розы, пока ими любуются и восхищаются — вечны, как и те, что окружали гостей, горделиво расположившись посреди длинного стола. Они как символ смерти, аристократии, тайной любви, слепой самоотверженности — или же, благоухающие слезы, пролитые Авророй.