***
Ога и Хильда бок о бок сидели на диване в гостиной и созерцали пространство. Перед ними на столе лежал чёрный вскрытый конверт и лист высококачественной бумаги, заполненный удивительно прекрасным почерком, хоть и на языке демонов. В углу листа красовался оттиск печати. Нынче утром в дом семейства Оги прибыла почта в лице демонического курьера. Оный пожаловал через то же самое окно первого этажа, когда князь тьмы посылал своему маленькому сыну игрушечную машину. Из окна поддувало, осколки грустно поблёскивали на полу, а под пяткой Оги дрожал мелкой дрожью сам посыльный, которого пообещали анально покарать за порчу частной собственности. Ога уже полчаса как прогуливал школу. Но известие, которое принесли из Демонии, не укладывалось в голове и у него, и у Хильды. Поэтому они сидели и пытались осмыслить его. Когда Хильда только взяла письмо в руки, её лицо приобрело выражение скорбной неизбежности — очень похоже на то, как она отреагировала на визит Великой Матери, матушки Вельзевула Третьего. — Не нравится мне это, — произнесла она. Она так напряглась, что Ога подождал, пока Хильда прочтёт письмо, усевшись рядом с ней. Закончив, девушка отбросила бумагу на стол и поглядела в пустоту. — Ну, что там? Говори уже. — Какой-то бред! В люстре звякнули подвески. В ухе у Оги зазвенело. Хильда вцепилась пальцами в край дивана, а её челюсти напряженно сжались. — Мда? Владыка демонов же всегда присылает бред. Что сейчас-то поме… — Это не от владыки. Даже так. Ога присмотрелся к конверту. Таких и правда они прежде не получали, да и печать на письме незнакомая, но кто их знает, этих демонов. С Вельзевула станется наваять письмецо на красивой бумажке и оформить по фен-шую, просто потому, что захотелось. Видать, плохие новости, раз Хильда так психует. Хотя она последние пару недель и так сама не своя и вообще ведёт себя странно. В школе тоже атмосферка так себе. Канзаки с Химекавой нет, шпана обнаглела. Фуруичи и того нет, и постебаться не над кем. Предвестники пока отложили раздел власти, но все на взводе — готовы к атаке. Они заключили договор с самим князем тьмы, но не было никаких гарантий, что Фудзи не заявится как гром посреди ясного неба. Им был неизвестен его точный боевой потенциал, но после заварушки в Америке стоило ждать буквально чего угодно. Теперь они подвергали риску собственную жизнь. Канзаки они навещали в больнице. Тот матерился и хорохорился, вот только с дырками в животе оно как-то не очень. Словом, Канзаки скрючило по самое не балуйся. Ханазава едва ли не каждый день таскалась к нему в больничку. Нэне хотела было у неё спросить, не надоело ли ей слушать историю про героическую Канзакину отвагу в бою с демонами, да язык не повернулся. Каждый день, глядя с утра на себя в зеркало, она видела синие отметины на своей шее и содрогалась. Её спасла только демоническая сила, как позже объяснила Хильда. Так что вопрос к Юке получился бы риторический. Она была непосредственным участником событий. — Мы больше молчим, — сказала она как-то. — Я просто прихожу, чтобы ему не было одиноко. Кому уж точно не было одиноко, так это Химекаве. Он перешел на дистанционное обучение и скупо отвечал по телефону, реагируя только на смс. Зная его, с уверенностью можно было сказать — он что-то затеял. Месть, к гадалке не ходи. — Тогда от кого? Хильда тихонько выдохнула. — От моей семьи. Удивила. Ога вскинул брови. — У тебя семья есть? — Конечно есть, тупица. Ога припомнил Ёльду. По первости хильдину родственницу трудно было заподозрить в сестринской любви, однако позже, когда обе угодили в плен к Бегемоту, именно Ёльда попросила, теряя сознание, его о помощи. Если уж сестра у Хильды такая, то родители, должно быть, и того хлеще. Ога взял письмо в руки. Бумага толстенькая такая, как шёлковая на ощупь, чернила золотые. Буквы, правда, непонятные. — Ишь ты. И чё им от тебя понадобилось? Хильда запрокинула голову. Хильда потерла лоб рукой. Хильда покачала головой. — Моя матушка хочет, чтобы я оставила службу. У Оги глаза на лоб полезли. — Что-что, не понял? Она выхватила у него из пальцев письмо и взмахнула им, как стягом на поле брани. — Оставила службу, Ога. Перестала быть горничной. Оставила господина Вельзи… черт! С чувством впечатав письмо в столешницу, которая отозвалась треском и трещинами, Хильда вцепилась себе в волосы. Ога поскрёб подбородок. Если Хильда уйдёт, он останется с Вельзи один, 24 на 7, без выходных, и если с малышом что-то случится, то никто не подскажет, куда бежать, кого вызывать и чё вообще делать, а худшем случае пришлют какую-нибудь новую горничную… брр. Ога передёрнул плечами. Одна мысль об этом наполняла его каким-то мерзким чувством. Он встречал всего только трёх горничных помимо Хильды, но даже не сомневался, что не существует никого лучше неё — для Вельзи. — И почему? Хильда гневно хохотнула. На сей раз, правда, её гнев был направлен не на него, а на собственную семью. Что ж там за семейка такая. — Самое интересное, Ога: старая мразь вздумала выдать меня замуж. Такого выражения лица она у него еще не видела. Если бы её попросили его описать, то задача приблизилась бы к отметке «миссия невыполнима». Это был высший градус удивлённого недоумения, который в процессе сменил несколько оттенков палитры «а что, так можно было?». Вопросов в голове у Оги образовалось так много, что он не знал, какой задать первым. Для начала, неужели семья имеет над Хильдой такую власть? Она сказала «старая мразь», кого имела в виду, — мать, бабку? Поехали дальше, с чего бы им вообще отзывать Хильду со службы и насколько же широки их полномочия, ведь горничной Вельзи её назначил сам владыка? Почему именно замуж, и почему именно сейчас? — Это неспроста, — проговорила Хильда, кусая губы. — Выбрали время! Они что-то знают?.. На её лицо набежала тень испуга. Она не сказала вслух, но Ога был уверен, что подумала, как и он сам, — что, если её семья замешана в заговоре? — Ты только об этом переживаешь? — изогнув бровь, поинтересовался он. С его точки зрения, девушки, которых насильно выдают замуж в шестнадцать, должны возмутиться сим фактом. Впрочем, Хильда определённо не относилась к разряду обычных. Её не это колышет, а Вельзи, которого у неё отнимут и оставят без её надежной опеки и присмотра. «Досадно», — подумал Ога и удивился. Отчего досадно-то? Поди не его замуж выдают. — А что? — спросила она. — Ну, прикинь, тебе подберут в мужья демона-слизняка или демона-жабу. Жирного и склизкого такого, и будешь ты с ним спать в одной постели и… Добраться до подробностей он не успел, потому как словил затрещину. Больно, но не так чтобы очень. Она могла бы ударить в десять раз сильней, так, что он воткнулся бы головой в стену. — Болван! Не это сейчас важно! Ога потёр место ушиба. Хильда уронила руку себе на колени. Голова её опустилась. Маленький Вельзи потянул свою няню за рукав, и она положила ладонь ему на макушку. Пальцы её едва заметно, но дрожали. Лицо скрыла длинная чёлка. — Так что делать будешь? — спросил Ога. Она ответила не сразу. — Не знаю. Наклонившись, Ога попытался заглянуть ей в лицо, но Хильда отвернулась. — Ты можешь отказаться? — Я… Её голос сорвался, она резко выдохнула и закрыла лицо руками. Если бы Ога её не знал, то подумал бы, что она плачет. Но Хильда не плакала. Хильда — эта Хильда — не умела плакать. Наверное, «старая мразь» выбила из неё эту способность. — Ладненько. Зови Ален Делона. Отправляемся. Хильда отняла руки от лица. — Что? Пыхтя, малыш Вельзи забрался к ней на колени и встал. Его маленькие ладошки ощупали подбородок Хильды. «Бях». Почему она не смотрит на него, он же так старается её утешить! Её удивлённый взгляд был устремлен на Огу. — Я сказал, мы отчаливаем. В Демонию. — Тебе-то зачем?.. Он будто не слушал. Тацуми встал, потянулся и почесался, радуясь, что нашлась причина не идти в школу. — Вправим мозги тем, кто это все придумал. Ты идёшь? Хильда моргнула. Её губы дрогнули и сложились в легкую улыбку. Растерянность исчезла без следа и сменилась решимостью. — Да, — сказала она и взялась за протянутую ей руку.***
Форкас, похоже, просёк, зачем Фуруичи понадобилось с ним встречаться, и с небывалым усердием бегал от Такаюки, которому Ламия, скрепя сердце, отказала в помощи. — Сам понимаешь, я меж двух огней, — сказала она. — Как и мой учитель. Фуруичи поглядел на неё из-за спутанной чёлки. Он так увлёкся своим расследованием, что, кажется, позабыл даже причесаться, не говоря уже об умывании. Впрочем, он не был уверен, что проснулся утром; смена суток в Демонии являла собой труднопостижимый феномен. — Я не собираюсь сдавать его кому-либо, — угрюмо заметил Фуру. Ламия отбросила волосы, начавшие отрастать, за спину, и фыркнула. — Дурак. Существуют методы, благодаря которым ты запоёшь, как птичка. А-а-а, ну да. Пытки там. Демоны, поди, мастера по такой части. — Сыворотка правды, — тоном ущемлённого достоинства произнесла маленькая демоница, словно подслушала его мысли. Фуруичи намотал сей факт себе на ус и предпринял последнюю попытку: — Можешь хотя бы передать ему мои слова? Я сам устал. Хочу домой. Дело это проклятое не отпускает… Увы и ах, его сверх меры развитая интуиция не давала ему преспокойно забить болт и вернуться в свой мир. Фигурально выражаясь, Фуруичи чуял, что начал копать очень старый и очень вонючий деревенский туалет, содержащий свидетельства употребления его посетителями запрещённых веществ. И если он не докопается до истины прежде, чем до него доберутся, то в дерьме утонут все. Такаюки потёр пальцами переносицу. Что-то там его семья поделывает, похоронили ли они его уже? Мда, ну и перспективка, конечно, домой вернуться. Вряд ли его ждет приятный разговор. Он ощутил лёгкое прикосновение к свободной руке. Маленькая ладошка Ламии легла на его запястье. «Зачем», — отстранённо подумалось ему, прежде чем ученица Форкаса заговорила: — Не загоняйся ты так. Всё образуется. — Не образуется, — ответил Фуру, выпрямляясь и убирая руку. — Не образуется, пока я не выясню, с чего заварилась вся эта каша и как её расхлёбывать. Ламия поджала губы. Она не была глупой девочкой и понимала, что сейчас давят на её чувство вины. Однако на ней была и ответственность перед её учителем. Он всегда держался нейтралитета, именно поэтому и сохранил свою голову на плечах. С другой стороны… ей и правда хочется помочь Фуруичи. Ведь он её спасал, и не единожды. — Ладно, — решилась она. — Я ничего не обещаю, но передам всё, что ты скажешь. Поймав благодарный взгляд, она почувствовала прилив жара к лицу и быстро отвернулась. Вот ещё не хватало!***
…Форкасом овладел приступ угрюмости. Это не укрылось от Фуруичи, но ни капли не умалило его желания провести разговор. Демонический доктор, взлохмаченный пуще обычного, пожёвывал кончик сигары, не столько облокачиваясь на стол, сколько прилегая на него. Он знал, зачем к нему пожаловали, и был обескуражен целым ворохом факторов: Фуруичи, сам по себе, ему нравился, свой чувак, но свою жизнь доктор покуда хотел оставить при себе. Оба хорошо понимали серьёзность ситуации, чтобы по-братски приветствовать друг друга. По чести говоря, Фуруичи был доставлен санитарами под присмотром Ламии после того, как на очередной тренировке опорников ему крепко вломили в челюсть. Мыча и видя перед глазами звезды, Фуруичи отдался в объятия носилок и был доставлен напрямик в дворцовый лазарет. Ламия уже успела шепнуть ему, что его травма совсем не случайна и им требовался уважительный предлог, чтобы впустить его к Форкасу. Фуруичи оценил хитрость, но методы, по его мнению, были варварские: вовсе не обязательно взаправду лупасить его по голове. Находились они не в палате, а в личном кабинете-лаборатории доктора. Закрытое ставнями сводчатое окно, совершенно демонического вида вытяжка под потолком, длинный металлический стол с канавками по бокам и целое хитросплетение трубок. колб и невиданных приборов. Там что-то булькало, шипело и бурлило. Форкас тяжело вздохнул, выплюнул сигару и изрёк: — Так как травма у тебя несерьёзная, то и времени у нас немного. Он повернулся и стал звенеть и шуршать по своим шкафчикам, доставая снадобья и инструменты, вид которых Фуру пришёлся совсем не по вкусу. Ему что, будут накладывать швы? На его прекрасное лицо? Нет, к таким жертвам он был не готов. — Я понял, что ты хочешь знать. Задавай вопросы. Он повернулся к своему пациенту и слушателю лицом. Взгляд его был тёмен и мрачен. — Печать… Движением руки Форкас остановил его, сел на круглый стул на колёсиках (больше походило на гигантскую улитку) и открыл какую-то микстуру. Набрал в стеклянную пипетку содержимого и, велев Фуруичи повернуть голову, капнул на повреждённое место несколько раз. Поначалу Фуру ничего не почувствовал, но влага быстро впиталась и стала жечься — изнутри. — Видишь ли, царь Соломон был не дурак, как ты сам понял. Ты не задумался о том, почему в живых остался я один?.. И нет, — заметив выражение глаз Фуруичи, добавил доктор, — я не могу тебе сказать. Как не могу сказать ничего ни о самом царе, ни о других его рабах, ни о его магии. Фуруичи слушал, затаив дыхание. Форкас погрузился в воспоминания, и те отразили на его лице древнюю печаль и сожаление. Быть рабом — значит быть чьей-то собственностью. Кто знает, как им распоряжался Соломон. Может, Форкасу пришлось драться со своими братьями? Убивать их?.. Этого Фуру не хотел знать. — Ты понял, да? — продолжал демон. — Соломон давно умер, а мы, его рабы, всё ещё связаны оковами его печати. Ты знаешь, что является одним из главных условий контракта? Фуруичи не знал. Но догадывался. — Демон никогда, ни при каких условиях, не должен и не может навредить своему контрактору. — То есть… — Фуру сложил два и два и получил пи эр квадрат. Форкас немного помолчал, давая ему самому прийти к нужному выводу. — Я не могу рассказать о печати, о её магии, о её владельце и других рабах. Но могу рассказать о том, с кем я не связан никакими клятвами. — Врач наклонился низко к уху пациента, проделывая какие-то манипуляции с его челюстью. Голос его упал до шепота. — О том предателе, что принес Соломону печать. Ведь в конце концов, всё с него началось, верно? А ты хотел добраться до самого начала… Фуруичи покрылся мурашками. — Увы тебе, о нем даже я, свидетель тех далёких событий, знаю мало. Но слушай. Он явился из ниоткуда и принес перстень с собой. Он был не демон — точно; но в нём не было и той энергии, которая присуща обитателям верхнего мира. И совершенно точно не был он человеком, потому как обладал чудовищной силой. Я сам не боец, но мои товарищи говорили, что сладить с ним непросто. У него не было крыльев, но двигался он быстрее птицы. Это всё было интересно, но Фуруичи слабо представлял, как оно ему поможет. Форкас, впрочем, не закончил. — Он говорил, что пришёл из верхнего царства и не желает туда возвращаться. Я сам видел его всего раз, мельком. Но слухи дело такое… он и не скрывал, что держал какую-то большую обиду на свою родину — или своего повелителя, как знать. Какое-то время он оставался при Соломоне, но покинул его, когда тот использовал перстень не так, как тому хотелось. А после смерти царя… никто, конечно, не знает, но к гадалке не ходи — этот парень прибрал перстень обратно к рукам. — Он, конечно, не представился? — безнадежно вопросил Фуруичи. Форкас хмыкнул и выпрямился. Челюсть у Такаюки болеть перестала, и вообще он чувствовал себя как огурчик. Только жглось ещё где-то глубоко под кожей. — Отчего же. Назвался… Шахат. — Как? — Фуру, морщась от звука странного имени, сел на кушетке. — Ивритское словечко, вроде как… и, наконец, самое интересное. Он снова нагнулся. — Этот ублюдок бессмертный. Доктор выразительно посмотрел на озадаченного Фуруичи. Столько терпеть ради крохи информации! Форкас понимающе усмехнулся: «Просто не будет». — Не унывай, парень. Ничего с твоим лицом не сделалось. Фуруичи поблагодарил доктора и встал. И лечение, и разговор были окончены. Кивнув на прощание, Фуру побрёл к двери; невесёлые думы уже снова начали атаку на его разум и настроение. Но тут одна мысль осветила обременённое сознание. Фуруичи остановился у двери, положив на неё пальцы, и обернулся. — Форкас. Доктор, что убирал свои инструменты и склянки, обернулся на него. — Какой вопрос я вам не задал, хотя должен был бы? Губы демонического врача дрогнули. Ему определённо нравился этот парень! Не будь человеком, взял бы себе в ученики. — Где найти кувшин с джинном. Мгновение, другое они смотрели друг на друга. Настала очередь Фуруичи улыбаться. — Где? — спросил он. — В Мёртвом море, конечно же.