В Аду

      Сложно сказать, что хуже — тревожное ожидание новостей во время войны, когда их отсутствие уже хорошая новость, или столкновение лоб в лоб с самими будто силами природы. Угодить в эпицентр начала апокалипсиса, который Химекава почти предугадал, но предотвратить не смог. Только попробовать убедить правительство эвакуировать приморские города — а это половина Японии. Что там, сам Токио и его окрестности от моря не так уж далеко. Правительство на высшем уровне, оказывается, было в курсе о существовании демонов, ангелов и прочего сверхъестественного. И у них, как у любых политиков, было соглашение о невмешательстве. Не буди лихо, пока оно тихо, и не тронь, а то завоняет. Увы, противопоставить магии людям было почти нечего, пока в дело не включилась компания Соломона. Но ее немножечко развалили, а те богатеи, которые могли себе позволить высокотехнологичную защиту от демонов, потратились только на себя. По стране было дано штормовое предупреждение и говорилось о вероятности подводного землетрясения, а как следствие — цунами. Иронично, что в итоге они угадали — все началось именно с тем, что приняли за движение земной коры под толщей океана. Правда, совсем с иной стороны, нежели Токио. Откуда-то из Марианской впадины. Где-то на чудовищной глубине, как зафиксировали станции, началось движение донных отложений и пластов. Несильные, поначалу принятые за естественные волнения, толчки нарастали, пока не вызвали необычно высокий прилив. За ним последовало несколько волн, одна другой больше. Где-то затопило променады и слизало пляжи.       Ненадолго толчки прекратились, но затишье разразилось бурей. Как по сценарию Конца Света, завещанному религиозными трактатами, над океаном и Японией сгустились тучи. В буквальном смысле из ниоткуда сформировался мощнейший циклон, который двигался почти по прямой, заставляя море кипеть. У берега разыгрался настоящий шторм. Началась спешная, опаздывающая эвакуация. Терпели бедствие суда, а вертолеты не могли лететь в такой шквалистый ветер. На всех частотах передавали: Mayday, Mayday, Mayday.       — Вообще не майский денек, — мрачно заявила Юка Ханазава, понятия не имея, что мэйдэй не имеет отношения к маю месяцу. Ее трясло то ли от холода, то ли страха. С высокого берега, под созданной Затоичи и Бельфегором защитой, ишиямовцы и контракторы наблюдали приближение нечто. Оно было еще далеко, но Химекава, который следил в бинокль, сказал, что видит, как воду с крейсерской скоростью рассекает (скорее всего) чешуйчатая спина, усаженная треугольными зубьями. От ее движения пенилось и расходилось гигантскими волнами море.       — Оно че, размером с подлодку? — спросил Ястреб.       — Больше, — отозвался Химекава. — Помнишь небоскреб в Лосе? Так вот если бы небоскреб был субмариной…       Океан ревел, словно хтоническое чудовище, хотя настоящая зверюга даже еще не показалась толком. Хлестал ливень, тучи в небе, черные и массивные, как крепости, низвергали фиолетовые молнии. Побережье захлестывало мощными волнами, которые разбивались о землю со звуком пушечного выстрела. Да, погодка была нелетная и, откровенно говоря, нежаркая.       Канзаки цыкнул и снял толстовку, которую накинул Ханазаве не плечи.       — Ой! Это че? Это зачем? — засуетилась она, приятно удивленная любезностью семпая.       — Да ты ж трясешься вся. От простуды загнешься прежде, чем мы начнем бой, — тоном крутого парня (как ему казалось) ответил Хаджиме. По его рукам уже побежали табуны мурашек. Ветер был такой, что цепочку на его лице трепало, будто ниточку.       — Но тебе ж самому холодно, — кутаясь в еще нагретую от его тепла толстовку, сказала Юка.       — Мне? — хмыкнул Канзаки. — Да щас же. От легкого морского бриза ниче не будет.       Тем временем морской бриз явно вознамерился повалить прибрежные леса. Деревья гнулись, стонали и трещали, теряя листву и ветви. Всякая тварь забилась в свою нору, нутром чуя, что грядет что-то страшное.       Канзаки вместе с Торой появился на военной базе незадолго до отбытия ее постояльцев. Химекава завтракал в гордом одиночестве, по старинному еврейскому принципу «себе и мне» поглощая десерты с сам с собой. Сработала сигнализация на демоническую энергию. «Ой, — донеслось из-за двери, — чуточку промазала». Сразу после кто-то сделал «буээ».       — Хо-хо-хо, — заржал кто-то третий, — че, Канзаки, укачало?       — А тебя, блять, нет!!! Как будто в стиралке прокрутили…       — Какого хуя? — возмутился Химе, буравя дверь взглядом.       В дверь кто-то скромно поскребся и медовый голосок поинтересовался:       — Господин мой, можно?       — Нужно! — сказал Химе.       В комнате появились первая и третья части общего титула Токуканхи в сопровождении Лерайе. Джинири соизволила явиться, как гулящая кошка, и улыбалась как кошка, которая приготовила хозяину сюрприз в тапок. Химекава хотел намекнуть ей, что надо бы за дверью убрать последствия путешествия Канзаки с помощью магии (какой бы она ни была), но глянул на острые зубы демоницы и передумал.       — Слышь, Химекава! — Тоуджо посерьезнел. Брови сошлись к переносице, мускулы напряглись. Кажется, что-то случилось: в смысле, в дополнение к тому, что успело наслучаться до того. Тора выдохнул, и выдал сакраментальное. — А пожрать есть?       — Да похер на жрачку, когда такое творится! — закипятился Канзаки. — Химекава! Вы меня, суки, кинули!       Химекаве очень хотелось поправить средним пальцем очки, но очки лежали на тумбочке. За неимением оных он ограничился просто средним пальцем.       — Вы вламываетесь ко мне и начинаете качать права. И делаете это без тени уважения. И даже не называете меня господином, а я ведь хозяин этой берлоги…       Канзаки ткнул в него пальцем.       — Мы не в палаццо, а ты не гребаный дон Корлеоне!       — Сечешь, Канзаки. А ты мне не крестник. И если сейчас не прекратишь крошить батон, Лерайе тебя приголубит.       Улыбка Лерайе, достойная номинантка на премию шокирующих оскалов, обещала Канзаки очень богатые и, скорее всего, острые впечатления. Хаджиме уже достаточно на сегодня впечатлился и дал заднюю. Они вместе с Тоуджо непоследовательно рассказали, как спаслись благодаря джинири, которая похитила их с места нахождения.       — Они упрямились, — наябедничала демоница.       Химекава даже не сомневался. Он совершенно не желал знать, как Лерайе убеждала одноклассников отправиться с ней. Разумеется, она не пошла по легкому пути и не сказала, что она от него, иначе не было бы кипиша. И такого лица у Торы, словно он встретил зеленого человечка и тот сказал ему, будто Тоуджо прошляпил финальную распродажу со скидками 90%. Когда Лерайе встряла, Канзаки опять не стерпел и заорал:       — Попробуй блять не упрямиться, когда тебя дергают во сне за ногу и волочат по полу!       Химекава заинтересованно поднял брови.       — Ты волокла его по полу? — спросил он. — Зачем?       — Скажи ей, нах!       — А разве спящих людей не так транспортируют? — включила дурочку джинири.       Химекава вздохнул.       — И долго ты его тащила?       — Эта сука хотела спустить меня так по лестнице!!!       — Через палату и коридор. Потом мне надоело слушать, как он вопит, и я оглушила его.       — Хммм, могла бы и спустить, — резюмировал Химекава.       «Вот урод», — психуя, подумал Канзаки и повернулся к Тоуджо за поддержкой, но тот с увлечением уплетал чизкейк. Тора фильтровал информацию по своим собственным алгоритмам и поучаствовал в дискуссии фразой:       — Во, мне тоже надо было по лестнице кой-чего спустить. Пятьдесят мешков цемента. Я пер их на себе, а потом просто вниз кинул.       — До такого я не додумалась, — сказала Лерайе.       — Тоуджо, по-моему, тебя в детстве тоже кто-то вниз кинул, — сказал Канзаки. — Вниз головой.       — Правда, мешки почти все полопались, — погрустнел Тора, обшаривая взглядом стол в надежде поживиться еще чем-нибудь.       Лерайе сделала участливое лицо, а Химекава спросил, отодвигая от Торы подальше свой последний десерт:       — И че, тебя с работы выгнали?       — Неа. Просто не заплатили.       «Чтоб вам всем полопаться к чертям собачьим», — подумал Канзаки.       Химекава велел Тоуджо топать в кладовку на другом этаже, если он хочет жрать, но сначала поинтересовался:       — Чисто из научного интереса. Тебя тоже оглушили?       Тора уже встал, намереваясь направить свои стопы в кладовую.       — Внушили? — не расслышал он. — Да, мне что-то такое внушили… что сегодня нашествие какой-то сучьей брыли и нужно завернуться в ковер.       — Черной пыли, баклан, — сказал Химекава, считая бесполезным комментировать часть с ковром.       — Завернулся бы сразу в фольгу, — сказал Канзаки.       — В фольгу? — удивился Тора. — Но тогда получилась бы утка по-пекински.       «Утка по-пекински у тебя вместо мозгов!». Тоуджо ушел за едой, а угрюмый Канзаки остался размышлять о тленности бытия. Химекава долил себе кофе в фарфор и обратился к Лерайе:       — Ты…       — Ага, — сказала та, — я закатала их в ковер-самолет. Человеческая шаурма!       Демоница заливисто захохотала.       Немного погодя все собрались внизу, в кухне-гостиной, которую Баклажан называл кают-кампанией. Пуще прочих появлению без вести пропавших обрадовалась Ханазава. Позабыв про всякое стеснение, она кинулась обнимать Канзаки, а после минут десять поливала его слезами. «Криминальный авторитет Ишиямы» слегка смущенно утер нос и горделиво заявил, что он чудом избежал черной пыли. Из больницы он бежал на своих двоих, превозмогая боль (на деле его уже собирались выписывать) прыгая по крышам и столбам, пока не заявилась химекавина помощница. Химекава не стал расстраивать его легенду оговоркой, что он чудом избежал не столько черной пыли, сколько сотрясения мозга после транспортировки Лерайе.       — Так-то, Ханазава. Это тебе не на вертолете тыртыртыркать.       — Чума, — впечатлилась Юка. — Прямо спайдермен на минималках…       — Сама ты на минималках, я всегда на максималке!       Но мысли Ханазавы уже пошли другой дорогой. Она убедилась, что семпай в порядке и вспомнила нечто важное.       — Канзаки… а что с Футабой, ты не знаешь?       — А ее братец забрал, они всей семьей в отпуск поехали в Европу.       Лерайе прятала закатанных в ковры ребят в горах по другую сторону от Ишиямы, а потом, когда черный дым исчез, отправилась на поиски хозяина. Свою добычу она оставила в формате бандеролей, поэтому несла их как придется, не заботясь о том, где ноги, а где голова.       Между тем Химекава не просто ловил сигналы с датчика Сатаны. Он пытался спрогнозировать, чего еще ждать от противника. Метнуться в Демонию помогать Вельзевулу подавить восстание они не могли, да не больно-то и хотелось. Место действия не ограничивалось одним измерением. И если Темный Владыка сам еще мог отвечать за свое королевство, то в мире людей помешать козням разваленной компании Соломона могли только контракторы. При самом плохом раскладе в Демонии сменится власть, Землю наводнят полукровки и, скорее всего, начнется террор Сатаны.       — Он самый отбитый из нас, — поделилась как-то Асмодей. — Совсем не умеет от жизни кайф ловить.       — Стереотипы у него в башке, сте-ре-о-ти-пы, — поддакнул лентяй Бельфегор. — Демоны, значит, должны нон-стоп проливать реки крови, жрать потроха грешников и вообще истязать людишек по-всякому, и с ангелами собачиться при любом случае… Ему бы к психологу.       Такамия подтвердил слова демонов.       — Он как будто в средневековье застрял со своими понятиями. В самом плохом понимании. Компромиссов он не признает, людей ненавидит всех, демонов в основном тоже, и вообще неясно, как Фудзи ухитрился с ним ужиться.       Однако Сатана все еще пребывал в Демонии. Химекава не мог не заметить, что все это время на арене не показывался один из семи смертных грехов. Как сказали предвестники, в компании не было ни самого Левиафана, ни его контрактора. Никто почти не упоминал о нем, они никогда его не видели, но совершенно точно демон тоже связался с компанией тем или иным образом.       Если Химекава нашел, чем отвлечься, и, будучи практичным человеком, во время военных действий предавался только конструктивным размышлениям, то остальным в той или иной мере приходилось бороться с собой. Краснохвостки и контракторы, за исключением равнодушного Такамии, во время вынужденного бездействия все глубже погружались в тревожное болото. Боялись они больше не за себя, а своих родных и товарищей. Живы ли те, или обратились в камень, или им удалось бежать, никто не знал, ведь перестала работать вся сотовая связь. К тому же в горах в принципе нет приема. В ходу был спутниковый телефон Химекавы, но дозвониться никому не удалось. Кое-как работали номера спасательных служб, но дождаться ответа было той еще задачей, ведь сейчас им обрывали трубки буквально все. Люди хотели получить помощь или узнать, что случилось с их близкими. В пригороде Ишиямы, не пострадавшем от налета Сатаны, разбили лагерь для беженцев. Именно туда отправлялись все те, кто потерял свою семью и друзей. Но Химекава сказал, что их единственный вертолет — это не такси и мотаться туда-сюда рискованно. К тому же всю территорию вокруг Ишиямы оцепили, понаставили охраны и никого не пускали. То ли дело, почти целый город непостижимым образом с лица земли слизнуло. Правительство все еще соображало, какую информацию подавать СМИ.       Куниеда держалась лучше всех и очень старалась подбодрить не только девчонок, но каждого. Беда сплотила их еще сильней прежнего. Ребята каждый день собирались вместе в «кают-кампании», даже если толком не разговаривали. Они слушали радио, играли в карты и проводили спарринги на улице.       И вот, пока Ястреб флегматично курил сигареты, а Баклажан действовал на нервы Ринго Ходжо, Химекава убедился, что стоит ожидать появления Левиафана. Демон-темная лошадка, карта, которую Йохан пока не разыграл. На это должны быть свои причины, но, раз соломоновец лишился контрактора для Сатаны и планирует разобраться сначала в Демонии… то вряд ли он оставит мир людей без присмотра. И всякая мелкая сошка тут не пойдет, ведь речь о смертных грехах, трех из семи, почти половина. Мощь, сопоставимая с армией, если не превосходящая ее. К тому же не стоит надеяться, будто Йохан не в курсе их перешептываний с ангелами. Он уже два раза облажался и вряд ли захочет лажануть третий. Он прижмет их к ногтю, ну или хотя бы помешает встрять в заварушку в Демонии. Глупо не воспользоваться на его месте тем, что контракторы разделены, а часть из них недееспособна.       Химекава досконально изучил вопрос о последнем демоне и понял, что плохи дела. Окончательно он убедился в этом, когда снова связался с Демонией и пообщался наконец с Фуруичи, который вернулся к жизни. Помимо остального, он покопался по просьбе наследника корпорации в библиотеке владыки. Левиафан, в отличие от прочих, был не просто демоном, а настоящим чудовищем в самом прямом смысле. Гигантский змей, он почти все время спал в самых черных глубинах морей. В летописях не зафиксировали ни одного контракта человека с ним. Скудные заметки современников, которым не посчастливилось лично знавать Левиафана, отзывались о нем нелестно. Дурной характер, бессмысленная жестокость, и принципиальный отказ от антропоморфного облика. Это был тот самый архетипичный демон, о котором говорят в легендах: страшный, жестокий, любящий смерть и разрушение — причем неважно кого и чего. Но самое главное, и самое мерзкое, заключалось в том, что он был неуязвим для любого оружия.

***

      После утомительного собрания, большую часть которого кто-то стебался и кто-то вкушал богатую королевскую кухню, владыки удалились по своим владыческим делам. Застрессовавшие опорники уползли в свои казармы зализывать ментальные раны. Фуруичи с Ламией выдохнули и обменялись довольными взглядами. Индифферентные Хильда с Огой вышли из-за стола, имея в расписании кормежку юного принца и прогулку в адских садах.       — Ну, — кашлянув, спросила Ламия, — как ты себя чувствуешь?       Фуруичи задумчиво поглядел в потолок, высокий, украшенный золотым светильником с хрустальными подвесками. На такой светильник можно купить себе остров в южных морях. Или хорошую хату в центре Токио. Эти мысли промаршировали в его мозгу и помахали ручкой. Почему-то генерал был уверен, что ему не придется покупать недвижимость в родной Японии.       — Да вроде ничего. Слабость только небольшая, а так я в норме! — Фуру демонстративно покрутил рукой.       Ламия сунула руки в карманы сестринского халата и сказала, стараясь не звучать особо заинтересованной:       — Вот и славно. Можешь сам приходить раз в день за витаминками.       — Ага, обязательно, — отозвался Фуруичи, кося глазом в сторону демонической горничной. «Время идет, — с тоской подумала Ламия, — ничего не меняется».       — А теперь самое главное.       Фуруичи повернулся к Хильде, всем своим видом выражая серьезность намерений, каковы бы они ни были. Горничная принца вопросительно воздела бровь, и Фуру с удовлетворением вздохнул. Наконец-то передышка, хоть небольшая! Можно с чистой совестью помечтать и полюбоваться на женские прелести. В заварухе в Ишияме вообще не было времени, да и в принципе не было на расслабон и минутки последний месяц. А Хильда-сан — просто загляденье. Не оказать ей внимания грех просто.       — Хильда.       Фуруичи, словно паровоз перед отправкой, выпустил воздух из легких и, протянув руки, бросился обнимать девушку со словами «моя Хильда, ты еще прекрасней после смерти!». «Это комплимент такой?» — кринжанула Ламия, подспудно ощущая, что еще немного, и поведение объекта обожания заставит ее познать дзен. Желание пошатнуть кое-чьи колокола переехало осознание безысходности всякого внушения. А там уже Ога успел перенаправить траекторию движения Фуруичи.       Хильда осторожно потрогала его носком туфли и спросила:       — Ты цел?       Фуру хотел обнять ее ногу, но Хильда отступила.       — Ты не меняешься, — с усталым укором сказала она, — посмотрел бы вокруг хоть раз.       Она вышла. Фуруичи поднялся, отряхивая одежду и потирая место удара. Ламия дополнила наказание, пнув его в колено, и убежала следом за подругой. Фуруичи с Огой поглядели им вслед.       — Ты меня пнул, — потирая щеку, сказал Такаюки.       — Ага. — Ога выглядел равнодушней обычного.       Пауза.       — Быстрее, чем сама Хильда успела.       Ога не отвечал. Фуруичи перебрал варианты и озвучил самый очевидный, хотя в данном случае невероятный. Он был уверен, что Ога скажет «хер там», или вообще промолчит, ну потому что такого не может быть.       — Ты что, ревну…       Остаток вопроса Ога припечатал мощным пендалем, который отправил генерала в объятия стены.       — Убить меня взаправду хочешь?! — возмутился он.       Ога задумчиво поковырял в носу.       — Слушай, Фуруичи. В чем дело?       — Ты вконец охренел! Вот в чем дело, к гадалке не ходи.       — Хильда. С ней что-то не то.       — Да нет, это с тобой что-то не то!       Фуру вернулся на исходную позицию, рукавом прикрывая кровоточащий нос. Друг казался слегка напряженным, хотя распознать напряг мог только Фуру, остальные не заметят разницы. Ога закончил разминать палец и сунул руки в карманы, едва заметно хмурясь. Что-то важное занимало его мысли. Скучает, поди, по своей приставке. Или думает, до какой степени прожарить опорников, чтобы они не смогли даже думать о жареном мясе (особенно том, которое подают к королевскому столу). На обеде он не поделил с Бегемотом самый большой стейк. Противостояние завершилось в пользу Вельзи, который превратил в стейки все в радиусе десяти метров.       Но не тут-то было! Огины мысли занимала Хильда. «Вот те на», — подумал Фуруичи. Никак впрямь «что-то не то».       — Нет, как она вернулась, то я прямо жить спокойно не могу.       «А типа до этого ты жил спокойно».       — Я не могу упускать ее из виду.       — У нее что, развилась клептомания?       «Или у тебя слабоумие».       — Мне надо обязательно знать, где она.       — Мания преследования, — поставил диагноз Фуруичи.       Ога едва ли слушал.       — Я не могу ее из своей комнаты прогнать.       — Что, опять?!       — Прямо язык не поворачивается сказать, чтоб ушла…       «Ах вот оно что… так, нет, стоп! Они спят в одной постели?!».       — И я как вспомню, как она лежала в той капсуле, такая злость берет.       — Дружок, сходи к Форкасу. У тебя тут «не то» прямо налицо.       Проявляя удивительно избирательную глухоту, Ога заключил, что Хильду нужно сводить к врачу. Оставив его решать ребусы самого с собой, Фуру направил свои стопы в лазарет. Там он умылся и приложил к разбитому носу лед.       Ламия почему-то совершенно его проигнорировала, а ведь он, между прочим, воскрес как-никак! И вообще пришел за помощью. Вот бессердечная. «Ну и ладно, — подумал он, прижимая пакетик со льдом к переносице. — Не больно то и хотелось. Пусть она и миленькая, но характер у нее, конечно, оторви и выбрось». Фуру тяжко вздохнул. Женщина, даже маленькая, сложное создание. Какое-то время он за ней наблюдал, пока помощница доктора не повернулась резко на крутящемся кресле и не уставилась на него.       — Что ты пялишься? — сердито спросила она.       — А что, уже и посмотреть нельзя? Я ранен, между прочим.       — Ты ранен своей собственной глупостью, так что вполне можешь и сам себя пожалеть.       — Да будто я просил!       Ламия гневно фыркнула и отвернулась, возвращаясь к своим пробиркам и записям. Хватило ее, правда, ненадолго, потому что Фуруичи все еще за ней наблюдал: больше тут было не на что смотреть. Только на странные жидкости в сложных системах стеклянных сосудов, соединенных трубочками. Разноцветные, они булькали, исходили пузырьками, переливались и меняли оттенки в движении.       — Тогда не понимаю, — сказала Ламия, — что ты тут сидишь. Сходи к Эйджил, она тебя пожалеет.       Фуруичи отложил пакетик со льдом и провел пальцем над верхней губой. Все, кажется, кончилось.       — Не пойму, что тебя на жалости заело, — заметил он.       — Потому что ты жалкий.       Наступило молчание. Ну вот, даже мелочь всякая над ним потешается. Настолько жалкий, что очевидно даже для ребенка. Ну а вообще-то, погодите-ка! Все не так давно изменилось, и он не последняя фигура на шахматной доске. Он Оге морду бил, вывернул всю подноготную демонический истории, поймал Фудзи. Успешно координировал действия ишиямовцев. Так что имеет место просто оскорбление. Хотя тут как ни крути, а все равно обидно. Потому что ссылается на произошедшие реальные события. На все те случаи, когда он и вправду был жалким, когда над ним потешались, а ему оставалось только лебезить…       Ламия пожалела о своих словах сразу же, как произнесла. Но она была слишком зла, чтобы сдержать их. Она хотела задеть Фуруичи так же сильно, как его поступки задевали ее. Девочка вдохнула и выдохнула. Ну вот, отомстила. Правда, теперь они не будут разговаривать дня три, если не неделю. Фуруичи отходчивый и он быстро забудет, но…       — Не обязательно мне напоминать. Я и сам знаю.       Ламия резко обернулась, но Фуруичи уже вышел… то есть собирался. На пороге нарисовался Валиас, и Фуру пришлось отступить, пропуская его. Демон посмотрел на них обоих, но на Ламию — намного пристальнее. Фуруичи с подозрением уставился на своего шпиона.       — Так-так, — сказал демон тоном отца, который застукал за проказами детишек. — Девочек до слез доводим?       — Что? — удивился Фуру и быстро обернулся, но Ламия повернулась спиной.       — Такую умную девочку нельзя обижать, — продолжал Валиас.       Фуру вытаращился на него.       — Ты перегрелся? — спросил он. — Какого к Ламии цепляешься?       Валиас поднял брови.       — Я цепляюсь? Уважаемый мой контрактор, ты ничего не путаешь?       Фуруичи стремительно переставал что-либо понимать и изогнул брови. Ламия и вправду утерла лицо рукавом и опять повернулась к ним. Ее глаза не казались покрасневшими или опухшими от слез, но…       — Я говорю, наоборот, что девчушка сокровище, — сказал Валиас.       — Блять, ты охренел совсем? — Фуру сам не понимал, что его так бесит, но бесило сильно. — Что ты мелешь вдруг? Тебе лет-то сколько? А ей?       — Мне двадцать два, — легко ответил Валиас, — а ей — не знаю.       — Ебанулся вкрай.       — Прекрати ругаться, — встряла Ламия. — Мне двенадцать.       — Вот именно!       Валиас хотел присвистнуть, но передумал. Он не мечтал словить плюхи от контрактора, который мог призвать Бармаглота.       — Валиас, объяснись. Если ты по маленьким девочкам, то беги.       — Да не я, — сказал демон.       Наступило многозначительное молчание. Фуруичи прекрасно понял подкол, но не понял, к чему он тут. Пока он буравил взглядом демона, соображая, вломить ему или нет, Валиас разрешил его дилемму. Он снялся с места и подошел к Ламии. Девочка поглядела на него без опаски, но с подозрением. Улыбка Валиаса Фуруичи совсем не понравилась.       — Чего тебе? — спросила Ламия.       Валиас наклонился, чтобы оказаться с ней на одном уровне. Невольно улыбнулся шире. Все это было так смешно. А его распирало как единственного, кто мог бы сейчас понять шутку — некому было ее рассказать! Эх… Он подмигнул девочке.       — Не плачь. Будь поуверенней в себе, все у тебя получится.       — Чего? — опешила Ламия.       Валиас не любил детей. И, конечно же, его не интересовали маленькие девочки. Но конкретно эта была умна не по годам. Смекалистая, дерзкая и даже бесстрашная. Немало силы духа нужно, чтобы крутиться в водовороте дворцовых событий всего-то в двенадцать лет и метить на должность придворного врача. Далеко пойдет малая. Наверное, он ей немного завидовал. У него самого в том же возрасте не было таких возможностей. Поэтому не хотелось, чтобы она недооценивала себя.       И уж кем бы ни был Фуруичи, из-за него не стоило плакать.       Фуруичи так и не понял, что происходит, а Валиас явно не собирался объяснять. Фуру даже забыл призвать опорника. Он быстро пересек комнату, схватил Валиаса за воротник куртки и толкнул. Встряхнул посильней и приподнял, как мог, хотя демон был немного выше его самого.       — Я не врубаюсь, что ты творишь, но отойди нахрен. А еще раз подойдешь — я тебе шею сверну.       Валиас сразу понял, что тот не шутит. Он освободился и отступил. Контрактор глядел на него так, словно вот-вот втащит, а Ламия с недоумением переводила взгляд с одного на другого. Лицо у нее порозовело.       — Ребят, не ссорьтесь, — неуверенно произнесла она.       — Что и требовалось доказать, — загадочно изрек Валиас. Продолжая ухмыляться, он покинул лабораторию лазарета. Цель его визита так и осталась тайной, а Фуруичи с Ламией остались в растерянности. Валиас зашагал по коридору. Он приходил доложить кое-какие новости, но но решил, что во имя будущего стоит отложить серьезные разговоры.       — Чего это он, — произнес в тишине Фуруичи. — Как будто ударенный. Пришел и давай чудить.       — Да нет, — сказала Ламия. — Это ты чудишь. Чего завелся?       Фуруичи напрягся. Ответ казался очевидным, но он почему-то занервничал. Он поскреб в затылке и сказал, не глядя на девочку:       — Да ну, просто… это реально стремно выглядело. Как будто он…       — Педофил, — подсказала Ламия.       Фуруичи воздел очи небу и выругался про себя.       — Ну да. Да, типа того.       — Один педофил защищает от другого.       Фуруичи закатил глаза и тяжко вздохнул.       — Так и знал, что ты это скажешь!       — А следующий раз вы устроите дуэль? Предупреждаю, будете друг с другом драться, отправлю лечиться к Форкасу.       — Нет уж, спасибо.       Драться с Валиасом он никогда не собирался… не собирался же? Хотя всего пару минут назад он всерьез хотел его ударить. Нет, а что это такое? Приперся здоровый лоб, старше его самого, и давай к маленькой девочке подкатывать. Дикость какая-то. Мерзость даже. Главное, ни с того ни с сего. Точнее, в тот самый момент, когда она была расстроена (кстати, чем?), выскакивает из ниоткуда и давай утешать. Оставалось только дать конфету и поманить с собой прокатиться на драконе. Фуруичи проклял свое богатое воображение.       — Кровь уже не идет? — спросила Ламия.       — Неа.       — Извини.       — Что?       — За то, что я сказала. Я так не думаю. Просто ты очень непотребно ведешь себя с сестрицей Хильдой. Прояви хоть каплю уважения.       Она говорила так серьезно, что он не удержался от улыбки.       — Да брось. Я и так ее уважаю. Отдаю должное ее красоте.       Ламия вздохнула. Чего она ожидала.       — Уважать девушку — не значит пытаться ее полапать, — сказала она.       — Не собирался я лапать, — оскорбился Фуру, — просто обнять хотел. Но она всегда останавливает меня, так что тут что маши руками, что нет — один хрен.       Правда, сегодня что-то изменилось… Ога, который прежде не обращал внимания на его выходки и любые попытки других подкатить к Хильде, дал ему пинка. Конечно, вряд ли он ревнует, не ревновал никогда раньше, с чего ему начинать. Фуру просто хотел подколоть друга. А тот не подкололся.       Да, определенно, между ними — то есть Огой и Хильдой — что-то поменялось. С виду вроде все то же самое, они постоянно спорят, она не скупится на оплеухи и упрекает в недостаточной заботе о Вельзи, Ога огрызается… Но все их перепалки сделались какими-то… более душевными, что ли? Чувствовалось, что делается все не от злости, а наоборот. Хотя не совсем верно. Все началось намного раньше и проходило постепенно. Если поначалу они ругались, потому что друг друга не выносили, то теперь так они выражали свою привязанность, потому что по-другому не умели. Их обоих просто невозможно представить ласковыми и заботливыми партнерами — в традиционном понимании. Да это просто смешно. В данном случае чем крепче удар, тем крепче связь. К тому же кто знает, как они себя ведут наедине друг с другом.       Ламия пощелкала пальцами у него перед носом.       — Ты опять в астрал выпал.       Фуруичи тряхнул головой. Поглядел на Ламию и присел с ней рядом. Хрен с этим Огой и его Хильдой. Они друг друга стоят, и вообще пусть сами разбираются. Чокнутая семейка. Фуру взял Ламию за руки.       — Слушай. Если я тебя правда чем-то расстроил, то извини. Честно, не хотел.       Ламия невесело усмехнулась.       — Ага. Знаю. Ты просто дурак.       — Ну вот, снова-здорово. Без оскорблений слабо?       Ламия вздохнула и пошла ва-банк. Фуру показалось, что она прочла его недавние мысли.       — Просто некоторые умеют выражать свою привязанность только как топор к полену, — сказала она.       Фуруичи ненадолго завис, обрабатывая метафору.       — А… правда? Ну ладно… я понял, — смутился он, почесывая щеку пальцем. Ламия развернулась на каблуках. Взметнулись ее волосы и халат.       — На многое не рассчитывай. Ты для меня старикашка, — надменно заявила она. — Моя привязанность чисто платоническая!       «Это хорошо, — подумал Фуру со странным чувством внутри. — Хорошо же?».