Эпитафия

Гарри быстро шел к себе в башню. Он не думал о том, что может попасться Филчу, он вообще ни о чем не думал. Щеки жгло от стыда, но, прислушавшись к себе, он заметил, что ему стало легче. Гарри на автомате разбудил Полную Даму и сказал ей пароль. Дама была недовольна, что ученик возвращается так поздно, точнее рано, начала задавать какие-то вопросы, но Гарри их не слышал. Дама фыркнула и закрыла за ним дверь.  — Гарри! Ты почему так поздно пришел? Что случилось? У тебя такие синяки под глазами! Ты вообще хоть спал?  — Гермиона, это бесполезно: я уже пытался его расспрашивать, но он ничего не говорит.  — Как это? Гарри! Гарри отмахнулся от Гермионы и пошел на завтрак. У него не было желания объясняться с друзьями, придумывая невесть что. Он целый день украдкой следил за Снейпом, но тот обращался с ним так же холодно, как и раньше. Гарри понимал, что это естественно, но тонул в воспоминаниях о прошлом вечере. Он не мог разобраться, стыдно ему или сладко, противно или обжигающе хорошо, и к шести вечера он сдался: сорвался с места, даже не доиграв с Роном шахматную партию, объясняя друзьям свой поступок тем, что Снейп приказал ему прийти раньше. Подходя к кабинету профессора, Гарри не был уверен, что Снейп его примет, но тот не удивился, только спросил:  — Вы что-то хотели, Поттер? Равнодушные слова резанули Гарри по самому сердцу. Он почувствовал, что снова задыхается, захотелось сбежать, но он все же прошептал в дикой надежде:  — Северус… Замер неподвижно, настороженно наблюдая за реакцией профессора. Снейп несколько секунд разглядывал мальчика, а затем вышел из-за своего стола. И только тут Гарри заметил, что на профессоре нет мантии — в белой рубашке с закатанными рукавами он вдруг показался намного младше, чем было принято считать среди учеников. До прихода Гарри Снейп занимался каким-то зельем.  — МакГонагалл знает, что вместо ужина мы пошли в Запретный лес за травами. Гарри облегченно выдохнул.  — Пойдем. Снейп захватил со спинки стула мантию и направился к себе в комнату. Проследовав за ним, Гарри притворил дверь и замер в нерешительности.  — Я хотел бы… Гарри не смел поднять глаз, но он все равно чувствовал, что Снейп внимательно за ним наблюдает. Признаться по правде, Гарри и сам не знал, чего он хотел: извиниться, попросить забыть, прижаться, обнять… Он с отчаянием думал о том, что в прошлый раз все произошло намного проще — все просто случилось само собой, и он не успел даже подумать, что именно он делает, сидя на холодном полу подземелья… Повисла долгая пауза. Тишина звенела в ушах, давила, не позволяла собраться распуганным мыслям. Гарри чувствовал, что, если молчание продолжится, он рискует увязнуть на пороге в полной беспомощности.  — Я заметил, что тебя мучают кошмары. Я приготовил зелье сна без сновидений.  — Спасибо. Гарри был благодарен. Такое простое зелье он мог бы приготовить и сам, но ему была приятна забота. Понимая, что стоять истуканом больше не имеет смысла, он сделал несколько неровных шагов от двери. Принялся снимать с себя флисовую рубашку и неожиданно ощутил острую потребность в том, чтобы чужие руки помогли ему раздеться. Конечно, он мог бы справиться сам, но отчаянно не хватало прикосновений. Гарри схватился за край футболки и в этот же момент ощутил, как его руки накрывают другие — сильные, горячие. Они стянули с него футболку и исчезли. Мальчик удивленно вгляделся в лицо Северуса: как же так, как он догадался? — но ответа не нашел. Гарри подошел ближе и, вдыхая запах другого мужчины, начал расстегивать мелкие пуговички. Голова кружилась от близости, руки подрагивали, но он сумел справиться и помочь Снейпу выпутаться из рукавов. Увидев Черную метку на одном из предплечий, Гарри провел по ней пальцами: странно, но черная змея на бледной коже не заставила его отвернуться от мужчины рядом. В прошлый раз не было ни сил, ни возможности более-менее разглядеть профессора, — так, лишь пара деталей, — и теперь Гарри лишь удивлялся тому, что видел. Руки у Снейпа оказались тоньше, чем он предполагал, а пальцы длиннее и проворнее. На внутренней стороне виднелись вены, наиболее заметные голубой сеточкой на запястьях. Именно в это переплетение, где бьется пульс, он поцеловал руку, пахнущую травами. Руку, на которой чернела метка; руку, которая его вчера не только обнимала… Гарри вздохнул и принялся за свои джинсы. Раздевшись, он открыто посмотрел на Северуса:  — Поговори со мной. Пожалуйста. Получив в ответ кивок головы, он забрался в постель и оттуда наблюдал, как размеренно избавляется от своей одежды другой мужчина; как он, взмахнув палочкой, гасит свечи; как вторым движением разводит огонь в камине. Гарри поймал себя на том, что степенность Снейпа внушает ему доверие.  — Я и не думал, что в подземельях может быть уютно.  — Это всего лишь сила предрассудков. Оказавшись рядом с Гарри, Северус позволил тому положить голову себе на плечо и тут же, не давая вновь проявиться неловкости, зарылся пальцами в темные волосы, поглаживая.  — Тебе приятно? Мальчишка с трудом выдохнул:  — Да.  — Хорошо. Когда-нибудь наступит весна, ее сменит лето. Ты станешь взрослее, боль притупится, ты снова будешь жить. Жить так, как ты захочешь. Ты будешь пить с друзьями сливочное пиво и жевать шоколадных лягушек. Будешь смеяться, шутить, запускать фейерверки. Ты будешь любить и будешь любим. Тебе шестнадцать лет, перед тобой весь мир. В твоей жизни будет то лучистое счастье, о котором ты мечтаешь. Любимая работа, уютный дом. Ты избавишься от очков и будешь танцевать со своей женой на свадьбе. А потом на твоих руках окажется маленький комочек жизни, который ты будешь оберегать от невзгод и печали. Твое сердце будет сжиматься от восторга, умиления и любви. В твоей жизни все это будет… Мальчишка, как бы я хотел, чтобы все это у тебя действительно было. Счастливая семья, здоровье, любовь и спокойствие… Мальчишка, не вздумай умереть от его руки, выживи, во что бы то ни стало…  — Северус, а что будет у тебя? Боль, мальчик мой, одиночество и тоска. Но до того момента, когда мои глаза навсегда закроются, осталось уже не так долго…  — Северус, почему ты молчишь?  — Я всегда буду рядом… Мальчишка задумчиво молчит. Я знаю гриффиндорцев: наверняка представляет себе, как он всех спасет и сделает всех счастливыми, включая меня, но я, увы, реалист — слишком долго я хожу по краю, последнее время балансируя уже исключительно на силе воли. Я устал. Я не стар, но, кажется, мне гораздо больше лет, чем записано в бумагах. Я чувствую, как сгущается атмосфера вокруг нас: не нужно быть искусным в легилименции, чтобы, прислушавшись к поверхностному и частому дыханию мальчишки, догадаться, что он на что-то решается. Голова на моем плече поворачивается, и я чувствую сухие короткие поцелуи в шею. Мальчишка обхватывает мою кожу губами, иногда слегка посасывая, и от этих ощущений по хребту бежит стадо мурашек. Гарри переворачивается на бок, прижимается все сильнее и дотягивается до моих губ. Пробное легкое касание, обжигающее дыхание и я сам — к его великой радости — подаюсь вперед. Мы долго целуемся, постепенно отдаваясь силе нарастающего возбуждения. Его руки лихорадочно шарят по моему телу, избегая прикосновений к паху. Он все еще смущается, — догадываюсь. Хочет, но не решается, ждет от меня помощи. Я протягиваю руку и губами ловлю его стон, когда пальцы дотрагиваются до самого сокровенного. Мальчишка двигает бедрами мне навстречу, но продолжает осыпать меня хаотичными поцелуями. Я уже уверен, что через мгновение все закончится, но он вдруг резко накрывает мою руку своей, останавливая. Широко распахнутые изумрудные глаза, — твои глаза, Мерлин, твои глаза! — затуманены желанием. Румянец на щеках, припухшие влажные губы… и я хочу целовать эти губы, хочу чувствовать их своим языком, хочу покусывать, чтобы они стали еще ярче. Мальчишка вдруг гладит меня пальцами по щеке, обескураживая. Невесомо обводит рисунок губ. Он смущенно улыбается, а затем плавно поворачивается ко мне спиной, отпуская мою руку, которая все еще сжимает его подрагивающий член. Проходит несколько секунд, наполненных его мучительным ожиданием и моей попыткой осознать, прежде чем я понимаю, наконец, чего от меня хотят. От сумасшедшей догадки по телу разливается невыносимый жар. Я возобновляю движения рукой, поворачиваюсь на бок и жадно вжимаюсь в юное тело. Ах, как же хорошо! — член проскальзывает меж упругих ягодиц и вдоль промежности, и мальчишка сжимает бедра, доставляя мне еще больше удовольствия. Я разжимаю руку и переключаюсь на его яички, и в то же мгновение по комнате раздается блаженный стон, от которого у меня сносит крышу. Я двигаю бедрами, как безумный, все так же не проникая, а довольствуясь лишь трением, имитацией. Кончиками пальцев я чувствую собственную головку, скользкую от смазки, и ловлю себя на том, что свободную руку я просунул между кроватью и Гарри и теперь прижимаю последнего к себе, пощипывая его соски. По низу живота растекаются жгучие волны наслаждения, я возбужден до предела, я чувствую, что оргазм уже на подходе. Мальчишка упирается лбом в подушку, так что я не сразу могу расслышать его голос, зовущий меня по имени. Я вынужденно прикусываю губу и замираю. Гарри трясет, и я вспоминаю его вчерашний припадок. Освобождаю руки и отодвигаюсь, чтобы дотянуться до тумбочки, в которой спрятано зелье, но слышу протестующий голос, заглушенный подушкой:  — Нет, не надо. Все хорошо. Я хотел бы… попробовать… Невольно сглатываю, закрывая глаза.  — Ты не готов к такому. Слова даются мне с трудом, а голос хрипит.  — Неважно. Я хотел бы… забыться… Возбуждение ломает, меня бьет крупная дрожь от невыносимого желания. Я вновь обхватываю мальчишку и, как и минуту назад, подаюсь к нему бедрами, сжимая в руке его член. Шепчу ему в ухо: «Позже, мальчик, обязательно» и довожу нас до одного оргазма на двоих. Ощущения слепят, вырывают хриплые стоны. Мальчишка хватает меня за руку на его груди и держится за нее будто за спасательный круг. Перед глазами пролетают смутные образы, но понять, что мне привиделось, невозможно. Постепенно сладостная агония сходит на нет, и я уже вновь могу различать очертания своей комнаты.  — Северус… я правда хотел бы… я не дурак, я понимаю, как и…  — Все хорошо: позже, когда я тебя подготовлю.  — Кажется, когда ты говоришь это, я готов снова уже прямо сейчас. Мальчишка все еще не поворачивает ко мне головы, но я чувствую, что он расслаблен. Пальцами я вывожу на его бедре невидимые узоры.  — Ты голоден? Я попросил домовика принести немного мясного пирога после обеда. Гарри поворачивается ко мне и на его лице читается явственное удивление.  — Как ты узнал, что я приду раньше, и мы не попадем на ужин? Легилименция? Позволяю себе покровительственную улыбку, после которой мальчишка заливается краской стыда. Мне нравится смотреть на него, когда он смущен, и в голову приходит успокаивающая мысль, что в том, что мы делаем, нет грязи, как бы парадоксально это ни звучало. Когда несколькими минутами позже мальчишка, сидя по-турецки на моей кровати, спешно уничтожает пирог, я невольно улыбаюсь.  — А ты разве не будешь?  — Можешь съесть все, я не голоден. Гарри бурчит тихое «Вот и славно», напоминая мне этим скорее младшего Уизли, нежели сына Поттеров. Я сижу в халате в кресле у огня и пью вино, о котором так мечтал прошлой ночью. Мальчишка доедает и изучающе блуждает взглядом по моей фигуре.  — А можно мне тоже? — кивает на бокал в моей руке.  — Тебе это не нужно, — сказал и тут же понял, что мальчишка все еще доверяет мне не настолько, насколько я бы хотел. Он мгновенно напрягается, сжимает руки в замок и устремляет на меня такой поттеровский упрямый взгляд.  — Я же… предлагал. Если ты хотел, ты мог… А пить на моих глазах после… Я не могу слушать этот поток разочарования с нотками обиды от эфемерного предательства и прерываю его речь:  — Успокойся. Я всего лишь люблю вино. Гарри какое-то время молчит, прежде чем поделиться наболевшим.  — Я просто подумал, что тебе… неприятно. И я сейчас не только об этом, — мальчишка кивает на постель, — но и том, как вчера я… потерял над собой контроль. В самом начале.  — Гарри, — впервые я называю его по имени, и у мальчишки расширяются глаза, — необязательно за объятие платить сексом. Щеки моментально заливает краской — тебе стыдно оттого, что я знаю. Как ты мог подумать, мальчик, что я не могу тебя понять? Ты недооценил меня или переоценил себя? Кричащую боль, как и чувство долга, можно скрыть, но не от того, кто их сам познал с той же глубиной. Кто не тонул в этом черном океане, не хватался судорожно за призрачные лучи, пробивающиеся сверху; и чем дальше, тем они слабее. Когда не вдохнуть полной грудью, а со временем и желание дышать пропадает… Как ты, ее сын, сын моей Лили, мог этого во мне не заметить?..  — Извини, где у тебя уборная? Я указываю рукой направление и, когда за Гарри закрывается дверь, допиваю остаток вина. Лили. Я буду гореть в Аду, если верить магглам. Я буду веками вариться в кипятке или висеть над огнем за все, что сделал. Мое тело будут протыкать пиками, а суставы — рвать на дыбе. И ни малейшего намека на спасительный конец. Вечность. И это не та вечность, которая прошла после того, как я потерял тебя. Навсегда. Навеки. Я не боюсь боли. Но скажи, Лили, ты проклинаешь меня за то, что я делаю с твоим сыном? Ты ненавидишь меня? Ты осуждаешь? Я не хотел всего этого, Лили… но я должен признать — мне это нравится. Перед сном я отдаю Гарри зелье сна без сновидений, и тот проводит спокойную ночь без кошмаров. А я… а что я? Бессонница давно стала моим частым другом. В пятницу после обеда Гарри с домовиком получил записку от Снейпа. Короткая фраза, написанная мелким почерком: «Сегодня можете не приходить». Гарри и сам не ожидал, что он будет настолько разочарован отменой встречи. Он даже и не пытался себе врать, убеждая собственное эго в том, что ему совершенно все равно на то, что происходит в личной комнате профессора ЗОТИ. Он прекрасно понимал, что ждет этих встреч с замиранием сердца, а воспоминания, молниями взрывающиеся в его голове, вызывали сладостный отклик во всем теле. Эти два дня Гарри жил новыми, ему доселе неизвестными чувствами, которые вытеснили все остальные мысли; при этом его совершенно не интересовал факт, кто именно стал виновником этих переживаний. Перечитав записку уже несколько раз, Гарри позволил себе невидящим взглядом ласкать ровные буквы. Он чувствовал, что его тревожит какая-то деталь, какая-то мелочь. Прислушавшись к себе, он с удивлением понял, что боится: глубоко-глубоко запрятанные неуверенность в себе и неверие, что его могут любить (какое же громкое слово!) просто так, что тепло не нужно заслуживать самопожертвованием, вызвали в нем горькое предположение о том, что Снейп его отверг. Не захотел больше с ним оставаться наедине. Гарри вспоминал свои слезы, истерику, тот нелепый первый поцелуй и заливался краской стыда: он позволил себе вывалить на практически постороннего человека столько эмоций, что неудивительно, что теперь его не хотят видеть. Жизнь научила Гарри не поддаваться панике при первом же опасении, и сейчас он был особенно благодарен этой своей способности: Снейп — профессор, член Ордена Феникса и шпион Дамблдора. Возможно, дело не в Гарри — у Северуса могли возникнуть непредвиденные обязанности. Мысли сами собой перетекли на воспоминания о доме на площади Гриммо, 12, а, соответственно, и на Сириуса Блэка. Сириус, его крестный, верный друг его родителей, несправедливо обвиненный и погибший несколько месяцев назад… Острая боль полоснула Гарри по сердцу, скрутила живот и мышцы. Руки задрожали, стало тяжело дышать: Мальчик, который выжил, чувствовал, как с каждой секундой он все больше и больше задыхается, как тогда в комнате у Снейпа. На висках выступила испарина. Все повторяется, но на этот раз он один в мужской спальне и отчаянно не знает, что ему делать. Он положил на плечо дрожащую руку и попытался вспомнить, как его обнимал Северус, успокаивая. Попытался вспомнить тепло и защиту, которые обещали его руки. Гарри попытался расслабиться и отдаться приятным воспоминаниям, и постепенно его дыхание выровнялось, он успокоился. Ничего, подумал Гарри, у него много дел, а мне самое время заняться домашними заданиями. Просмотрев список того, что нужно подготовить к следующей неделе, Гарри внутренне застонал: из-за вечеров у Снейпа он напрочь забыл об учебе. Собрав книги и письменные принадлежности, Гарри отправился в библиотеку. Благодаря мантии-невидимке ему удалось проскользнуть незамеченным мимо своих друзей. Гарри уже час сидел над пустым пергаментом: как бы он ни старался, но у него никак не получалось сосредоточиться. Мысли плавали где угодно, неизменно возвращаясь в подземелья Слизерина и напрочь отказываясь заниматься уроками. Больше всего Гарри хотелось сорваться с места, схватить метлу и летать до отбоя, как он делал это еще на прошлой неделе, но чувство долга пересиливало, заставляя его упрямо сидеть в библиотеке.  — Вот ты где, — перед Гарри появились Гермиона и молча маячивший за нею Рон. Покопавшись в своей сумке, девушка достала два свитка и положила их перед Гарри. — Здесь сочинение для профессора Флитвика и работа для профессора Стебль. Перепиши сам своим почерком, сделай несколько ошибок, чтобы было правдоподобно, и пойдем к нам в гостиную: ребята собираются устроить турнир по маггловским карточным играм. Сказать, что Гарри был удивлен, это ничего не сказать: никогда еще Гермиона не делала за него уроки.  — Спасибо тебе большое, ты сильно мне этим помогла. Правда, на турнир мне не хочется. Гермиона плавным движением забрала оба свитка с работами и невозмутимо произнесла:  — Я подумала, что из-за отработки у Снейпа тебе нужно будет развеяться. Вижу, что я ошибалась. В таком случае ты и сам в состоянии со всем справиться. Гермиона раздраженно повернулась к стоящему с отсутствующим видом Рону.  — Ну, а ты что молчишь? Ты же его лучший друг! Рон принялся оправдываться:  — Ты же сама сказала, чтобы я стоял и молчал, что ты хочешь поговорить с Гарри, а я так, довесок за компанию!  — Мало ли что я говорила! И что это за умоляющие взгляды в сторону Гарри? Перебранка между друзьями заставила того улыбнуться: вот он, его оплот спокойствия и стабильности. Не давая раздосадованной Гермионе совсем разбушеваться, Гарри пошел на попятную.  — Давай мне свитки — я перепишу, и мы все пойдем играть в карты. Взмахнув волосами, Гермиона отвернулась от сжавшегося Рона и просияла.  — Держи. Мы подождем тебя здесь, я как раз собиралась почитать одну книгу. Да и Рональду не помешало бы хоть иногда наведываться в библиотеку. Одарив последнего красноречивым взглядом, девушка пошла вдоль стеллажей. Рон дождался, пока она скроется за полками, и плюхнулся перед Гарри, спешно разворачивая первый свиток и откуда-то выуживая мятый клочок пергамента и ощипанное перо. Заговорщицким шепотом Рон доверительно сообщил:  — Спасибо, что согласился, иначе бы самому пришлось писать всю эту муть. Давай быстрей, пока она не вернулась… Гарри не смог сдержать улыбку. Быть снова в кругу галдящих гриффиндорцев оказалось на удивление приятно: Гарри уже и забыл, как это, когда смеешься от души до тех пор, пока щеки не сведет окончательно, а из глаз не брызнут слезы. Он ловил на себе теплые взгляды Гермионы и как никогда остро ощущал ее заботу. В конце вечера, когда в гостиной остались лишь самые стойкие, он поблагодарил ее за то, что она вытащила его из библиотеки. Девушка сделала вид, что в этом нет ничего особенного, но Гарри знал, что ей чертовски приятно. Утром субботы он проснулся с легким сердцем, но постепенно, с приближением вечера, червячок сомнения вгрызался в него все сильнее: идти ли ему к Снейпу или нет? И телом, и душой ему хотелось пойти, даже несмотря на компанию своих верных друзей. Обычно на выходные никакие отработки не распространялись, но и Гарри оказался в не совсем обычной ситуации. Ближе к ужину он стал замечать, что все чаще и чаще проверяет время. Спустившись в Большой зал, он все время бросал осторожные взгляды в сторону профессорского стола, но Снейпа так и не увидел. Разочарование, проснувшееся днем ранее, отступило, но пришел страх: кто знает, какие задания выпадают на долю двойного агента? После ужина Гарри прихватил с собой пару кусков яблочного пирога, вернулся со всеми в факультетскую башню, отыскал мантию-невидимку и проскользнул в коридор. Чем ниже он спускался, тем быстрее билось его сердце. Перед дверью в кабинет мастера зелий Гарри уже почти ничего не слышал: только бешеный стук, раздающийся во всем теле. Он убедился, что рядом никого нет, и постучал. Ничего не произошло. Он постучал снова, но ответа так и не последовало. Гарри не был бы Гарри, если бы тишина могла его остановить. Стащив мантию-невидимку, он попробовал открыть дверь, и та поддалась. В кабинете оказалось пусто, но интуиция ему подсказала, что в личной комнате профессора кто-то есть. После тихого стука, на который не последовало ответа, Гарри вошел в комнату. В кресле у зажженного камина, являющегося единственным источником света, запрокинув голову на спинку, сидел Снейп. Он никак не отреагировал на появление Гарри, но мальчик был уверен, что о его присутствии узнали еще до того, как он замер на пороге комнаты. Северус выглядел бледнее обычного, его глаза были закрыты. Рукав черной рубашки расстегнут и завернут к локтю, обнажая Черную метку на запястье. Гарри осторожно подошел ближе и почувствовал запах дождя; темные волосы покрывала блестящая сеть мелких капелек. Вливаясь в звуки тихого потрескивания поленьев, по комнате прошелестел тихий голос:  — Извини, я слишком устал и не думаю, что сегодня я на что-то способен. Гарри моментально вспыхнул и горячо выпалил:  — Я не для этого к тебе пришел! Медленно, будто экономя силы, Северус приподнял голову и вгляделся в лицо мальчишки долгим взглядом. Щеки Гарри пылали оскорблением, и ему понадобилась целая минута, чтобы успокоиться. Северус снова опустил тяжелые веки и запрокинул голову назад: казалось, что у него нет сил даже для того, чтобы дышать. Гарри не был уверен, что в таком состоянии люди способны испытывать голод, но все же произнес вполголоса — лишь для того, чтобы нарушить тишину:  — Я яблочного пирога принес. Северус, не открывая глаз, слабым движением руки указал на небольшую дверь в углу.  — Чайник в той лаборатории. Гарри метнулся в указанном направлении. За дверью оказалась небольшая комната, сопоставимая размерами с жилой. Вдоль стен тянулись стеллажи с ингредиентами и зельями во флакончиках, подписанных аккуратным почерком. Возле большого стола, на котором находились лишь чисто вымытый котел над спиртовкой, свиток с письменными принадлежностями и настольная лампа, Гарри увидел небольшой фаянсовый чайник белого цвета без каких-либо украшений. Подойдя поближе, он заметил две таких же чайных пары на подносе, сахарницу и два бумажных пакета: на одном было написано «чай», а на другом «кофе». Все это стояло на медном подносе серебристого цвета. Гарри засыпал душистые листочки в чайник, набрал воды из раковины в углу и уже лихорадочно думал, как ему греть воду — в котле или прямо в чайнике над спиртовкой, даже успел протянуть руку, чтобы зажечь огонь, но вдруг вспомнил, что он волшебник. Хлопнув себя по лбу, он с помощью магии вскипятил воду, поставил чайник на поднос и отнес все принадлежности для five o'clock в комнату, где нашелся удобный столик на колесиках. Разлив чай, Гарри по запаху догадался, что сбор делал сам зельевар — слишком душистый, слишком настоящий. Он нашел принесенные куски пирога и разложил их по тарелочкам, после чего осторожно позвал профессора по имени. Все в груди замерло, когда черные глаза, оглядев угощение, внимательно посмотрели на Гарри. Мальчик не знал, что сказать, а потому молча стоял, не двигаясь: он надеялся, что Северусу он не в тягость. Мужчина медленно потянулся к ближайшей чашке, и Гарри заметил, как подрагивает его рука. Он смутился, увидев чужую слабость, и тихо спросил:  — Мне уйти?  — Ты можешь остаться. Гарри почувствовал, как его обволакивает теплое чувство радости — радости от того, что ему доверяют. Он переступил с ноги на ногу и, чтобы не смущать, взял свой чай и сел на кровать, остановив взгляд на пламени в камине. Иногда он поглядывал на Северуса, пока тот ел яблочный пирог: галантно, аккуратно — Рон в жизни не научится так есть. Эта мысль позабавила Гарри, и он спрятал улыбку за чашкой. На вкус чай оказался еще лучше, чем на запах: терпкий, но не горький, оставляющий слегка сладковатое послевкусие — такого Гарри еще никогда не пил. Если бы слова о любви были применимы к Снейпу, мальчик бы сказал, что травы были собраны и высушены с любовью. Перед глазами мелькнуло мимолетное воспоминание о том, как профессор обнимал его несколько дней назад, с какой нежностью он это делал, и Гарри вдруг задумался, а был ли великий зельевар когда-нибудь влюблен.  — Спасибо, — Северус откинулся в кресле, кивком головы указывая на оставленный нетронутым второй кусок пирога.  — Я это все тебе принес. Можешь съесть, если хочешь. Мальчишка с улыбкой смотрит на меня сквозь свои круглые очки, и я чувствую, как меня затапливает тепло от осознания, что кто-то проявил обо мне заботу — такое сильное, невозможно яркое и позабытое чувство. Я понимаю, что во мне растет трепетная нежность, направленная на бескорыстного мальчишку. На какое-то мгновение во мне просыпается необузданный порыв обнять его в знак благодарности, но я сдерживаюсь — хотя бы потому, что я еще слишком слаб для того, чтобы встать. Последние сутки не были ни лучшими, ни уж точно худшими в моей жизни, — привычная рутина Пожирателя Смерти, — однако о том, какие отвращение и усталость во мне вызывают встречи с Темным Лордом, догадывается лишь Дамблдор. После возвращения в Хогвартс я не был голоден, но так всегда бывает, когда изнеможение блокирует все желания. Я не думал, что мальчишка придет, но его присутствие странным образом не раздражает, а даже… кажется приятным. Я вслушиваюсь в свои ощущения, поглощая вторую порцию пирога: я не хочу, но знаю, что должен и что Гарри это будет приятно. После я неуверенными движениями наливаю себе еще чая. Гарри тоже встает за чайником, и я замечаю, что мальчишка разглядывает метку на моем запястье.  — Северус… Что-то приближается?  — Всегда что-то приближается, Гарри. Мальчишка замирает.  — Ты понял, о чем я.  — А ты понял, о чем я. Повисает пауза. Гарри еще какое-то время пристально осматривает мою руку, а затем вдруг отставляет чашку, садится передо мной на колени и прикасается горячими руками к сплетению вен у самой ладони. Сперва я чувствую только сухой жар его дыхания, но затем к нему добавляются нежные движения пальцев и влажного языка. Я завороженно наблюдаю за мальчишкой: глаза закрыты, едва заметный румянец, чуть съехавшие набок очки. Интимность момента зашкаливает, скрадывает дыхание и устремляет все эмоции и чувства в одну точку: туда, где под тонкой кожей бьется загнанный пульс, ласкаемый чужой нежностью. Я не могу оторвать взгляда, мне не хочется, чтобы он прерывался; мне хочется зарыться в его волосы другой рукой, но я боюсь спугнуть. Не выдерживаю — избавляюсь от ненужной чашки и касаюсь его волос. Гарри тут же поводит головой, будто требуя большего, а затем перехватывает мою руку и снова целует запястье — только теперь другое, без метки. Так он и ласкает нежную кожу — то на одной, то на другой руке, а я наблюдаю за ним, едва заметно покачиваясь в такт своим вздохам. Я не замечаю, в какой момент мальчишка оказывается на моих коленях. Его губы сменяются пальцами, чтобы я смог почувствовать жар его дыхания на своей шее. Я жду, пока он окажется еще ближе, и нахожу его губы своими. Поцелуй, от которого голова кругом, срывает все замки и цепи, оставляя только волны нежной ласки и тепла. Мы целуемся самозабвенно, отключив способность мыслить. Я следую примеру мальчишки и закрываю глаза, всецело отдаваясь затопившим сознание чувствам. Сколько проходит времени я не знаю, но мне кажется, что не меньше вечности, прежде чем ты прижимаешься губами к моей шее — у самого уха. Мы оба тяжело дышим, сжимаем друг друга в отчаянных объятиях, и вдруг понимаю, что неосознанно пробрался в твои мысли — нет, не в те осознанные, а в хаотические образы и обрывки чувств, и от силы испытываемых тобою эмоций я дергаюсь, едва сдерживая стон. Ты прислушиваешься ко мне, улавливаешь перемену в моем состоянии и спрашиваешь тихим шепотом в самое ухо:  — Как ты? Меня снова пробивает дрожь, но я уже оставил твои мысли и честно признаюсь хриплым, плохо поддающимся голосом:  — Лучше. Ты не отвечаешь, только снова гладишь мои руки. Может, ты и не прекращал этого, но я слишком отдался чувствам, чтобы понимать, что именно происходит.  — Скажи, а почему ты ко всем относишься так, будто они недостойный мусор под ногами? Я удивлен. Мальчишка еще пару минут назад утопал в своих эмоциях, а сейчас способен говорить. Нет, голос у него надломленный и хриплый от желания, но все равно…  — Мне казалось, ты бы хотел сейчас совсем другого.  — Хотел бы, очень хотел бы… Но ты устал. Я потерплю. Во мне снова поднимается волна трепетной нежности и на этот раз я не сдерживаюсь: прижимаю тебя к себе, растворяясь в ответной ласке.  — Я не люблю глупость.  — А Гермиона? Она же умная, — голос глухой, тусклый — ты прячешь лицо у меня на плече.  — Выпячивать знания напоказ тоже не лучший вариант. Когтевран — с ними мне работать приятнее всего. И как только я произнес последнее слово, я понял: Гарри спрашивал одно, но имел в виду совсем другое. Я хотел бы добавить, но не успеваю — с гриффиндорской прямотой мальчишка заглядывает мне в лицо:  — А почему ты со мной такой? Сейчас. Мне не слукавить и не увильнуть. Я прислушиваюсь к себе в поисках ответа и произношу первую оформившуюся мысль:  — Потому что тебе это нужно. Я не знаю, что ты хотел услышать. Я боюсь услышать несколько заветных слов — я все равно в них не поверю, они лишь вконец растравят душу. Я жду реакции как приговора, не решаясь даже войти в твое сознание. Нет, я не боюсь, но я опасаюсь…  — Скажи ты что-нибудь другое и я бы решил, что ты передо мной не совсем честен. Я вглядываюсь в твои глаза и понимаю — ты не разочарован, тебя устроил мой ответ.  — Чай остынет. Гарри улыбается:  — Но ведь мы волшебники. Он осторожно слезает с моих колен, достает палочку и задумчиво замирает.  — Ээ… Слушай, я не особо силен в домовой магии — могу только вскипятить… Мне становится смешно — мальчишка. Пусть он надежда всего магического мира и целует мои руки, но он всего лишь мальчишка. После вновь разогретого чая я нахожу в себе силы встать и отправиться в ванную, оставив Гарри нежиться в моем кресле.  — Скажи, а чем тебе так зельеварение нравится? Я имею в виду, чем оно тебя так заинтересовало. Сейчас-то понятно, а тогда? Гарри лежит головой на моем плече: от его свежевымытых волос вкусно пахнет травами моего шампуня.  — Каждому свое, Гарри. Тебе нравится ЗОТИ, мне зелья и ЗОТИ. Сможешь объяснить, чем тебя «защита» так зацепила?  — Наверное, потому что там все быстро происходит: либо ты, либо тебя. А в зельях все долго, точно, множество деталей и вариантов…  — Я люблю точность. Зельеварение — это искусство, Гарри.  — Мне нравится, когда ты называешь меня по имени. Я улыбаюсь:  — Постараюсь почаще. Ты приподнимаешься на локте, заглядываешь мне в глаза:  — А тебе? Тебе нравится, когда я называю тебя Северусом? Ты ждешь, пытаясь уловить в моем лице хоть тень ответа. Для тебя это почему-то важно, и я честно отвечаю:  — Да. На твоих губах появляется улыбка. Ты целуешь меня, впервые открыто доминируя языком. Я удивлен, но поддаюсь, открывая для себя новые ощущения. У меня с тобой, Гарри, вообще происходит множество новых вещей — новых по-настоящему и тех, что были так давно, что перестали быть реальными. В наш поцелуй плавно вплетается новое: ты сместился чуть ближе ко мне, и я чувствую невозможно нежное горячее прикосновение к паху, вызывающее сладкие спазмы. Я не сразу догадываюсь, а, догадавшись, не могу сдержать тихого стона. Ты улыбаешься и обхватываешь наши возбужденные члены ладонью, начинаешь плавно покачиваться, и от жара твоей нежной кожи и крепких, но осторожных пальцев я забываю свое имя. Я тону в твоих глазах, затуманенных желанием, и постепенно весь мир вокруг растворяется — я больше не способен что-либо видеть, я могу лишь чувствовать, как твоя плоть скользит по моей, как уверенная ладонь двигается в такт бедрам, а сердце стучит так громко, что заглушает любые звуки. Я плыву по волнам наслаждения, пока не замечаю, что ты уже на грани. Как я это понял? Быстрее, тверже, сильнее. Я открываю глаза: хочу видеть тебя в этот момент. Твой рот приоткрыт, веки опущены, румянец на щеках и капельки пота на лбу. Ты глубоко вдыхаешь и на громком выдохе пульсация твоего оргазма отдается в моем теле, горячие капли падают мне на живот и грудь. Ты подрагиваешь в такт волнам удовольствия, а я смотрю на блаженство, разливающееся по твоему лицу. Я не помню себя — есть только ты, захлебывающийся оргазмом. Меня поражает, как самозабвенно ты способен отдаваться своим чувствам, но еще больше меня поражает и восхищает, что я стал хотя бы косвенной причиной твоего удовольствия. Снова.  — Я знаю, ты устал. Просто расслабься. Останови меня, когда захочешь. Ты неотрывно смотришь мне в глаза, начиная осторожные движения рукой: я возбужден, чертовски возбужден, я наслаждаюсь предельной близостью желанного и желающего отдавать молодого тела, но понимаю, что достичь оргазма не смогу. Я в последний раз смотрю на мягкую улыбку и закрываю глаза, пытаясь сосредоточиться на приятных ощущениях, но вместо возбуждения во мне растет тепло, ширится всепоглощающая нежность к мальчишке рядом. К Гарри. Я резким движением обхватываю его и крепко прижимаю к себе, пряча лицо где-то между его скулой и затылком. Мальчишка, ты и представить себе не можешь, сколько тепла и счастья ты мне подарил… Ты слабо, но довольно хмыкаешь, а через несколько минут твое дыхание выравнивается — ты спишь. Я заклинанием без палочки смываю с нас следы близости и закрываю глаза, все так же не выпуская тебя из рук. Давно, как бесконечно давно я был кому-то нужен — просто так, просто потому что я — это я. Утром я впервые не выпроводил заспанного Гарри из своих покоев, а еще я впервые проснулся позже него. Проснулся я на боку, к нему лицом: мальчишка лежит рядом, закинув руки за голову. Он невидящим взором блуждает по потолку, явно о чем-то размышляя. До сих пор странно просыпаться рядом с кем-то и еще удивительнее не торопиться вновь остаться в одиночестве.  — Доброе утро. Ты вздрагиваешь, поворачиваешься ко мне, и на твоем лице тут же появляется эта твоя светлая улыбка — будто ты готов сделать для меня в буквальном смысле что угодно. Я не привык, чтобы на меня так смотрели: это бесконечно обескураживает, но… это приятно.  — Доброе утро. Как ты? Лучше?  — Да. Ты укладываешься на бок, подпираешь щеку рукой.  — Я тут подумал — тебя, наверное, профессор Дамблдор ждет.  — Я был у него вчера сразу после возвращения в Хогвартс. В ответ ты издаешь понимающее «А-а» и протягиваешь руку, чтобы потянуть меня за прядку волос.  — Никогда бы не подумал, что они у тебя такие мягкие. Меня молнией пронзает воспоминание: когда-то и ты так же, Лили, удивлялась моим волосам. Ты любила их, тебе нравилось их касаться, а я не мог налюбоваться тобою. И в подарок изготавливал духи в замысловатых флаконах.  — Если я не ошибаюсь, а я не ошибаюсь, на сегодня запланирован поход в Хогсмид. Мне показалось, или по твоему лицу мелькнула тень разочарования?  — Да. Мы с Роном и Гермионой обычно уходим сразу после завтрака, около десяти. Я нахожу взглядом часы — 8:15.  — У нас еще есть время? — ты касаешься пальцем переносицы, подразумевая, что без очков ты слеп как котенок.  — Смотря для чего.  — Не знаю. Я просто не хочу уходить.  — Там твои друзья, твои однокурсники, твоя жизнь. Ты перестаешь улыбаться и приближаешься, так что я чувствую жар твоего тела:  — Зато отсюда мне не хочется сбежать прочь, чтобы бесцельно летать до самой ночи. Я не знаю, как это вышло, но вместо этих побегов я прихожу к тебе. Не надо искать ответов — их поиск разрушит всю магию наших встреч. Причины слишком близко, чтобы мы оба смогли их принять. Я прижимаю тебя к себе и укрываю нас одеялом.  — Через полчаса тебе придется идти в Большой зал под твоей мантией-невидимкой. И, знаешь, я бы тоже не отказался от чашечки кофе. Ты хмыкаешь мне в ухо и затихаешь. Лили… я почти перестал о тебе думать.