Эпитафия

Выйдя из подземелий Слизерина, Гарри притаился перед последним поворотом и быстро стянул с себя мантию-невидимку. Сложив ее, он понял, что это было ошибкой — сумки-то у него нет. После встреч со Снейпом он всегда возвращался в башню Гриффиндора на рассвете, а потому никогда не брал с собой лишних вещей. Мысль о том, что сегодняшним утром он мог не спешить холодными коридорами прочь, а остаться нежиться в заботливых руках, разлилась приятным теплом по телу. —… а я говорю тебе — в Хогсмид мы без Гарри не пойдем! Было слышно, что Гермиона изо всех сил старается сдержать раздражение, но спрятать зловещую ауру ей не удается. Не дожидаясь слабых возражений со стороны их рыжего друга, Гарри вышел из своего укрытия.  — Привет. Есть, куда положить? Гермиона отреагировала мгновенно: схватила мантию, спрятала ее в свою сумку и только потом смерила Гарри осуждающим взглядом. Она сложила руки на груди, всей своей позой выражая крайнее неудовольствие.  — Просто не спалось, вышел прогуляться. Все хорошо, — Гарри поднял руки в примирительном жесте и подмигнул довольному Рону — еще бы, теперь они смогут уйти в Хогсмид сразу после завтрака. Гермиона еще несколько секунд боролась со своими чувствами, а потом, и слова не сказав, отправилась в Большой зал, чеканя каждый шаг. Рон дружески ткнул Гарри локтем в бок:  — Она сейчас остынет, не переживай. Говорил я ей, чтобы не кипятилась, но это же Гермиона… За профессорским столом Снейп во время завтрака так и не появился, но Гарри не придал этому особого значения: он будто воочию видел, как Северус пьет кофе из белой чашечки, утопая в любимом кресле. К моменту, когда вся троица встала из-за стола, Гермиона уже успокоилась и даже выглядела несколько виноватой — еще бы, раздула слона из мухи. Пока Рон распихивал по карманам печенье, — ну на дорожку же! — Гарри улучил момент и шепнул подруге несколько слов благодарности за ее заботу. Та расцвела прямо на глазах, а Рон еще полдороги безуспешно допытывался, отчего Гермиона такая счастливая. Ему так и не сказали, и его интерес постепенно угас. Рассматривая стайки счастливых учеников, прогуливающихся между домов Хогсмида и с интересом заглядывающих в витрины, Гарри почувствовал внутри какой-то укол — еще не болезненный, но уже ощутимый. Он все утро ощущал себя частью этого беззаботного мира в пестрых шарфах, но, как это водится, не замечал своего веселья до того момента, пока оно вдруг не закончилось. Гарри даже остановился и подозрительно огляделся в поисках угрозы, хотя сам прекрасно уже все понимал — дело в нем самом, спасительное наваждение закончилось. Он сделал вид, что засмотрелся на выставленные в витрине сладости, и его спутники не заметили замешательства. Для Гарри же это стало неожиданным поворотным моментом — как бы он ни старался забыться, но он так больше и не смог вновь раствориться во всеобщем празднике. Самым же главным потрясением стало открытие: он не угас из-за воспоминаний о том событии в Отделе тайн, нет — у него вдруг заныло, затянуло где-то внутри за тоненькую ниточку какой-то неопределенной тоски, потребности в чем-то. Он всюду следовал за своими воодушевленными друзьями, показательно улыбался и даже смеялся над шутками, но на самом деле он отчаянно пытался навести порядок в своих чувствах и мыслях и разобраться, все-таки, куда его тянет невидимая нить. Память, наконец, сжалилась над своим хозяином и как раз в тот момент, когда вся троица уселась с кружками сливочного пива за грубый стол в «Трех метлах», вывела на экран подсознания размытую картинку. Показала и тут же стерла, но Гарри этого оказалось достаточно, ведь при виде хитросплетения вен на узком запястье появились внутренние ориентиры — о чем думать, кого вспоминать, куда идти. Гарри вполуха слушал разговоры своих друзей и впервые увидел их с новой для себя стороны: Гермиона с Роном общались так, будто они уже лет десять вместе и у них как минимум двое детей. Это наблюдение ошеломило его не только своей безапелляционной правдивой простотой, но и вдруг нахлынувшим чувством беспредельного одиночества — они вместе, вдвоем, а он, Гарри, как будто здесь лишний. Да нет, даже не лишний, а так, привычный довесок. Он еще с минуту понаблюдал за парой напротив, неосознанно прокручивая в голове одну-единственную фразу — «и вы… последнее, что у меня было…», а затем встал, растирая ладони.  — Я в Хогвартс. Мне нездоровится. Гермиона тут же вскочила на ноги:  — Мы тебя проводим!  — Нет. Оставайтесь, не портьте себе выходной из-за меня. Все в порядке. Улыбнулся, принимая от девушки мантию-невидимку, и вышел на улицу. Яркий дневной свет, отраженный в искристом снеге, ослепил его на несколько секунд, вызвал маленькие капельки в уголках глаз, но Гарри ни за что бы не поклялся, что эти слезы только из-за света. Ему отчаянно захотелось уйти в мрачные подземелья Хогвартса, сесть в углу личной лаборатории Снейпа и молча, не задавая никаких глупых вопросов, наблюдать за его работой. Интересно, а Северус разрешил бы ему смотреть?.. Гарри зябко поежился: сейчас, вспомнив сильные руки у себя на плечах, он невообразимо остро ощутил, насколько сильно замерз. Даже удивительно. Неспешно петляя узкими улочками, Гарри думал о Северусе. Мысли напоминали ему мед — такие же густые, тягучие, плавно перетекающие из одной в другую. Только вот общим знаменателем был один конкретный человек. Человек, которому он привык не доверять, которого он научился терпеть по необходимости, но не более того. Так было раньше. Как же так случилось?.. Гарри ступил на скользкую дорожку своих чувств, тут же запутался и решил отступить — безопаснее будет. Он с удовольствием вспомнил сегодняшнее уютное утро, улыбнулся сам себе и поплотнее завернулся в шарф. Почему Северус это делает? Вот и прорвало плотину. Гарри почувствовал, как его снова затапливают пустота и недоверие, холод и тоска. Почему Северус его до сих пор не оттолкнул? Почему он позволяет ему пить его чай, спать в его кровати, прикасаться к себе? Почему?.. Гарри впервые всерьез задумался над причинами такого странного поведения со стороны Снейпа. Его и раньше уже посещали смутные тревога и опасения, но он беззаботно сметал их в сторону, отдаваясь другим, намного более сильным и, себе-то смысла врать нет, желанным и приятным переживаниям. Теперь же весь абсурд ситуации, помноженный на все еще не прекращающееся тянущее чувство в груди, предстал перед Гарри во всей красе. Он испугался. Ему вдруг как никогда стало страшно, что все, что происходит между ним и Северусом последние дни, это часть очередного хитроумного плана, будто его, Гарри, как-то используют, но он об этом не подозревает. И неважно, Снейп это все придумал, Дамблдор или Мерлин — мальчик, который выжил, просто не переживет боль новой потери. Его судьба подарила ему крестного, а затем забрала назад, не дав даже рассмотреть свалившееся счастье как следует. И правильно — не надо привыкать, только не ему — замерзшему одинокому мальчишке, которого пригласят на ужин в дружную семью, а затем вновь оставят на улице. Воспользуются и бросят… С этими мыслями, опущенными плечами и со сжатыми в карманах кулаками Гарри вышел на возвышенность на участке дороги между территорией Хогвартса и Хогсмидом. Здесь не было снега, только редкие снежинки падали на черную от грязи землю. Небо было белесого серого цвета, как перед надвигающейся бурей. Гарри ненадолго остановился, чтобы вглядеться в белое поле с протоптанной студентами тропинкой, ссутулился и побрел в замок, надеясь не столкнуться с Полумной, способной взглядом читать мысли.  — Золотой мальчик, где твоя свита? Снежок — наполовину из грязи — за шиворот, противный смех скальпелем по ушам. Гарри замер на месте, доставая палочку и заклинанием очищая и высушивая мантию и свитер.  — Еще? Он увернулся от сгустка грязи, пущенного Гойлом. Не было злости, раздражения. Было лишь желание оказаться в покое и тепле; поэтому, когда в небо полетел новый склизкий ком, Гарри несколько раз крикнул «Stupefy!» и, удостоверившись, что Малфой, Кребб и Гойл застыли статуями, пошел в замок. Даже побежал: действия его заслуживали снятия очков с Гриффиндора; но буквально через минуту холодный голос пригвоздил его к месту:  — Решили сбежать с места преступления, Поттер? По спине пробежали мурашки, но ладони вспотели: как он его раньше не заметил?  — Мне следовать за Вами, профессор Снейп?  — Да, Поттер, идите за мной. Снейп вернул слизеринцам свободу действий и под их победное хмыканье направился по тропинке в замок. Гарри поплелся за ним, всей кожей чувствуя взгляды, полные ехидства. Ветер усиливался, очки залепили снежинки. В какой-то момент, когда они оказались уже примерно на середине белоснежного поля, Гарри запрокинул голову, и водоворот точек на фоне сероватого неба унес его за собой. Упав на спину, раскинув руки в стороны, Гарри следил за снежинками, совершенно забыв обо всем, что когда-либо случалось в его жизни или могло, но так и не произошло. В те мгновения для него существовало лишь спасительное ощущение, будто есть что-то вечное в этом мире: снежинки, тусклый свет солнца, небо… Гарри закрыл глаза и представил, как его тело перестает дышать, а душа улетает ввысь. Кровь замедляет свой бег, дыхание становится реже, слабее… замерзают пальцы, ресницы покрываются инеем… Блаженное чувство. Смирение со своей слабостью, участью, предстоящими потерями. Белый свет затопил все вокруг, стер все мысли, забрал все чувства. Подарил покой…  — И все-таки, я отведу Вас к мадам Помфри. Гарри открыл глаза, поморгал, избавляясь от солнечных зайчиков, увидел лицо Северуса на фоне ослепляющего неба, сыплющего снежинками, и улыбнулся:  — Если как в прошлый раз, то я согласен. До подземелий шли молча: Снейп, чеканя шаг, а за ним Гарри, опустив голову. Он смиренно прислушивался к тому, как все его оборонительные системы, наспех выстроенные из страха перед болью, пали, стоило Северусу лишь появиться рядом. Он понимал, что не способен противиться тому поводку, что тянет его вниз и вниз, увлекает с головой в водоворот безрассудных чувств, не оставляя путей к отступлению. Гарри шел за Северусом, приняв, — осознав и приняв, — что за этим человеком, скрывающимся за грубой маской, он пойдет куда угодно. Так безропотно он готов был идти только за Сириусом.  — Откройся! Дверь в покои бывшего учителя зельеварения распахнулась, впустив хозяина и его гостя. Гарри прислонился к деревянной поверхности спиной — ему вдруг стало тяжело дышать от волнения, ноги задрожали, а взгляд потерял способность фокусироваться. Он видел, как Северус обеспокоенно подходит ближе; слышал, как он спрашивает Гарри, все ли в порядке, но не смог вымолвить и слова. Зрачки расширились — ему надо, необходимо прикоснуться к мужчине напротив, но он впервые за эти дни не может на это решиться. Будто что-то изменилось, будто пересмотрели правила игры.  — Обними меня… Тихий прерывистый шепот, но Северус слышит и осторожно, но крепко прижимает к себе Гарри, которого бьет крупная дрожь и временами передергивает почти болезненная резкая судорога. У мальчишки снова срыв, истерика, и хотел бы Снейп знать, что произошло на этот раз. Он призывает к себе склянку с успокаивающим зельем, но Гарри отрицательно мотает головой. Северус не настаивает, но постепенно отводит несопротивляющегося мальчишку к камину. Усаживает его в свое кресло и уже хочет отстраниться, чтобы заварить чаю — сделать хоть что-то, — но вокруг его шеи обвиваются требовательные руки. Гарри тянется за поцелуем, и, как только встречаются их обветренные губы, Северус чувствует, как нервная дрожь, сотрясавшая мальчишку, утихает. Они целуются до тех пор, пока Гарри сам не отстраняется.  — Вот видишь — мне явно лучше, раз мы смогли обойтись без твоих зелий. Правда, без тебя бы точно ничего не вышло. В зеленых глазах уже ни тени истерики или страха, а на губах снова мягкая улыбка.  — У тебя вкусный чай и кресло хорошее — жалко только, что одно. Северус молчит несколько секунд, вглядываясь в произошедшие с Гарри перемены, а потом хмыкает, вытаскивает из шкатулки на каминной полке маленькую фигурку, ставит ее на пол и произносит заклинание, возвращая уменьшенному креслу его первоначальные размеры.  — Вот оно как… Мне бы так в моем чулане…  — Уже скоро сможешь так же.  — Когда смогу так же, в чулане жить я уже не буду. Я смотрю на лукавую улыбку и удивляюсь — откуда в тебе эта способность молниеносно менять играемую роль? Совершенно не гриффиндорское умение. В глубине растет интерес, сродный исследовательскому — а какой ты настоящий? — Ты не подумай — я не притворялся, — Гарри глазами указывает на дверь, напоминая о только что случившемся инциденте. На лице не осталось и тени улыбки. — Я знаю. Выдерживаю взгляд внимательных глаз и отправляюсь в лабораторию. Я ставлю котел с водой над спиртовкой и достаю из ящика стола заветный пакетик: эти травы двадцать лет назад я собирал на таких лугах, которые, попав туда однажды, не забудешь уже никогда. Я бы хотел оказаться там снова, вдохнуть этот кристально чистый воздух, наполненный пряными запахами цветов, увидеть бездонное синее небо без единого облачка над головой, вслушаться в шорохи и шелест травяного моря, когда по нему пробегают волны от ветра… Это было очень давно, но картинка жива, будто я еще тот самый восемнадцатилетний юнец, только-только окончивший Хогвартс — будто вся жизнь еще впереди. И радость. И счастье. Пакетиков было два: один с казенной совой я отправил тебе, Лили. Я не подписался, не нацарапал даже маломальского приветствия, но ты и так обо всем догадалась и прислала мне в ответ колдографию нашего места — луга, на котором мы любили сидеть, разглядывая облака. Я тогда уже не жил в родных краях. В приложенной записке ты в самых нежных словах желала мне счастья и обещала, что я всегда смогу к тебе прийти, если мне нужна будет помощь. Даже несмотря на Поттера. Мне не было и двадцати, я понимал, что моя любовь не будет со мной, но я все еще подспудно надеялся на что-то. Даже когда вы поженились — я все еще о чем-то мечтал. Пусть уже не о тебе, — желать быть с чужой женой слишком унизительно, — но все равно о маленьком теплом личном счастье. Потом, вместо того, чтобы обрести, я потерял все — метался по клетке своей жизни, не решаясь на последний шаг. Я как-то выжил, но разучился надеяться и мечтать. В котле закипела вода. Открываю пакетик и осторожно завариваю чай, хранимый для особых случаев и дней — вроде тех, когда неясным образом отступает тьма и не страшно запятнать собою тепло воспоминаний. Сложив все необходимое на поднос, возвращаюсь в комнату. Гарри развлекается тем, что запускает своего не до конца материализованного патронуса по комнате облачком светящегося дыма.  — Я не знаю, что ты принес, но пахнет это лучше всего, что я когда-либо пробовал. Незамысловатая похвала заставляет меня улыбнуться.  — После выпуска я много путешествовал, бывал и на континенте. Это старые запасы с тех времен.  — Мм, весьма старые, — мальчишка греет пальцы о чашку, вдыхая горячий пар.  — Это как вино, Гарри, с возрастом только лучше.  — Чего не скажешь о женщинах, как говорят магглы. Унизительное сравнение. Хоть я и вырос в не самой любящей семье, такое отношение к женщине вызывает во мне отвращение. Я радуюсь, что в мальчишке есть понятия чести и благородства. Хотя, если задуматься, он проявлял их уже не раз.  — Кстати, о девочках… Мне кажется, что Рон и Гермиона… В общем, у них все шансы стать парой. Мои губы складываются в язвительную ухмылку прежде, чем я успеваю спрятать свои мысли. Мне хочется смеяться, а мальчишка лишь подливает огня, таращась на меня во все глаза.  — Так ты знал? Это так видно?  — Достаточно, для внимательного человека. Не переживай — очевидное заметить не так уж просто, да и, скорее всего, они сами еще ни о чем не догадались.  — Понятно… А на нас — тоже видно? Я ничего не говорю, и ты не можешь прочитать мысли по моему неопределенному взгляду.  — Ну, ладно — это настолько неправдоподобно, что даже застукай нас кто-то в одной постели, решил бы, что ему привиделось.  — И то верно. Попробуешь? Я киваю на чашку и замираю — как когда-то давно мне, неизвестно почему, важно знать чье-то мнение, его, Гарри, мнение. Мальчишка делает глоток, — я вижу, как дергается кадык, — смакует послевкусие. В этих травах любовь к твоей матери, Гарри, попытка напомнить о себе той, кого я никогда не забывал.  — На вкус еще лучше, чем на запах. Знаешь, я начинаю понимать, почему ты такой великий зельевар, — ты наклоняешься в мою сторону и смотришь прямо в глаза, гипнотизируя, — просто потому что ты лучший. Я неосознанно ищу подвоха, внимательно вглядываюсь в твое лицо, но вижу лишь доверие, признательность и будто бы удовольствие от того, что ты можешь находиться рядом с таким человеком, как я.  — Спасибо. Ты пальцами дотрагиваешься до моего колена, и дальше пьем чай уже молча — говорить больше нет необходимости. Золотистый напиток постепенно наполняет мои вены такого же цвета чувством, вытесняет многолетние усталость и безразличие. Я позволяю себе расслабиться, окунуться в тихую радость послеполуденного воскресенья — хотя бы на миг. Гарри выглядит счастливым — кажется, мы с ним понимаем друг друга. Позже происходит неслыханная вещь: мальчишка предлагает мне заняться своими делами и просит разрешить ему остаться. Он клятвенно обещает не мешать и смотрит на меня умоляющими глазами. Сперва я оторопел, не зная, что и сказать — не в моих привычках работать с кем-то за спиной, но потом отчего-то соглашаюсь — мне ведь тоже не хочется, чтобы он уходил, а дела действительно накопились. Махнув рукой, я позволяю Гарри остаться. Он спрашивает разрешения взять книгу из моей личной библиотеки, и я просто не в силах не съязвить такому неожиданному проявлению такта. Мальчишка молниеносно парирует выпад: «Общение со слизеринцем дает свои плоды». Мне нечего ответить, и я предпочитаю удалиться в свою лабораторию, где меня ждет кипа пергаментов с опусами, несомненно заслуживающими моего самого сосредоточенного внимания. А после можно предаться изготовлению «Костероста» для больничного крыла. Гарри, как и обещал, абсолютно не мешает Северусу — он нашел какое-то замысловатое сочинение по травологии и пролистывает страницы, особо не вникая в текст и останавливаясь лишь на цветных схематических изображениях неизвестных ему растений. Сперва он сидит у камина, но позже тихонько прокрадывается в лабораторию, находит для себя стул и замирает с книгой в углу. Он оставил открытой дверь в комнату и живое тепло постепенно наполняет помещение. Северус сидит за своим столом, быстро пробегая глазами свитки с домашними заданиями: то и дело он пишет что-то на полях, иногда чуть заметно покачивая головой, и Гарри может себе представить, какие именно замечания выходят из-под его пера. Ему нравится наблюдать за работой зельевара, сравнимой с творческим полетом дирижера во время концерта, только вместо палочки — прыгающий кончик пера. Северус не обращает внимания на своего гостя и тот догадывается, что это проявление высшего доверия с его стороны. Покончив с одной из самых неприятных сторон профессорской жизни, Снейп рассортировывает пергаменты по курсам и факультетам и встает из-за стола. Он снимает мантию, аккуратно вешает ее на спинку своего стула, больше напоминающего директорское кресло, и принимается закатывать рукава своей рубашки. Как только он расстегивает запонки, Гарри уже не может отвести взгляда: как завороженный он наблюдает за движениями проворных длинных пальцев, открывающих миру бледную кожу запястий, ту самую памятную паутинку вен. Облизнув пересохшие губы, Гарри впервые за последние пару часов нарушает тишину: — Если ты устал, я могу тебе помочь. — Для меня приготовление зелий — это лучшее средство от стрессов и усталости, но вот тебе действительно неплохо бы было попрактиковаться. На повестке дня «Костерост» — в основном для твоих же сокурсников, как ты можешь догадаться. Гарри на мгновение напрягается — из него же зельевар почти никакой! — всего-то немногим лучше, чем из Рона, а выслушивать язвительные замечания, вызывающие красные пятна ярости на щеках и шее, лишний раз ему совершенно не хочется. Снейп замечает его отчаяние и мягко произносит: — Мы не на уроке. И знаешь, если ученик не превзошел своего учителя, то не так уж хорош тот учитель. — Ты виртуоз, тебя не так-то просто обойти. — Пожалуй, — Северус кивком головы указывает на один из стеллажей. — Принеси нам… Работать со Снейпом оказалось проще, чем Гарри изначально думал. Фактически он все сделал сам, но под чутким руководством настоящего профессионала. Несколько раз Северус показывает, как правильно нарезать или измельчать тот или иной ингредиент: он встает за спиной у Гарри, берет его руку в свою и направляет, комментируя низким голосом. В такие моменты сердце заходится в яростной пляске, ноги становятся ватными, а к лицу приливают жаркие волны. Гарри держится только на упрямстве и чувстве долга — он не может испортить заготовку, не может ударить лицом в грязь перед Северусом и вызвать в нем раздражение и сожаление, что тот связался с бесталанным мальчишкой. Когда Снейп произносит вожделенные слова: «Теперь только ждать», Гарри совершенно измотан — «Костерост» он варил впервые.  — Ты не так уж плох, как тебе кажется.  — Это просто сейчас я тебя не боялся. Северус с улыбкой — мол, я-то знаю, но ты и дальше можешь оставаться со своими ошибочными убеждениями — отступает в центр лаборатории. Он призывает свою мантию и произносит:  — Время ужина.  — Я не хочу уходить.  — Твои друзья…  — Обойдутся без меня, — Гарри непреклонен, и Северус сдается.  — Тогда накинь свою чудо-мантию и подожди, пока домовик принесет еды. Мальчик повинуется и исчезает, но Снейп, давая эльфу распоряжения, чувствует горячее дыхание у себя за спиной. Он предпочитает не реагировать даже когда они остаются одни, дожидаясь заказа; даже когда чувствует, как невидимая рука убирает в сторону волосы, чтобы сухие губы могли коснуться шеи.  — Ваш ужин, сэр, — Северус готов поклясться, что Гарри вздрогнул, услышав писклявый голосок согнувшегося в поклоне эльфа. Отпустив маленькое послушное существо, Снейп с удовольствием опускается в кресло и через несколько секунд из ниоткуда появляется Гарри.  — Ах, хороша картошечка, — он даже руки потирает в предвкушении. Стащив кусок огурца, усаживается поудобнее, набирая еды себе в тарелку. Северус наблюдает с интересом — он сам никогда не относился к пище подобным образом. Она всегда была для него лишь необходимостью, не более. Да, мастерски приготовленное блюдо намного предпочтительнее объедков, но какого-то особого отклика в нем не находили даже поистине кулинарные шедевры. Глядя на здоровый аппетит подростка, Северус вспоминает: хотя нет, было кое-что — рождественское печенье, испеченное для него Лили, но то была совсем другая история. Когда тарелки убраны ничего не подозревающим домовиком, мантия-невидимка, свернутая как попало, брошена на столик, чай из запасов Снейпа (на этот раз обычный, но от этого не менее вкусный) допит, а часы пробивают восемь, Гарри, не давая себе времени на размышления, находит глаза Северуса и тихо, но твердо произносит:  — Я хочу, чтобы мы это сделали. По комнате будто проносится вихрь, сметая всю серую пыль рутинных дней. Сердце бухает в ушах, как молот, ладони вмиг становятся липкими от пота, но упрямое желание забыться, отдаться целиком и навсегда, разрывает на части. Впервые в жизни хочется не принадлежать себе, но стать чьим-то, разделить эту странную связь с другим человеком. С Северусом. Гарри удивляется сам себе и своим желаниям: никогда прежде он не встречался ни с чем подобным. Даже предлагая себя два дня назад, он хотел физической близости, стирающей границы, но не этой безумной потребности потерять власть над собой, добровольно отдать ее в чужие руки. Пусть на час, но отказаться от собственного права выбора, стать подвластным чужой воле… Бегут секунды, складываются в минуту, и Гарри, не получая ответа, подхлестываемый своими чувствами, не отрывая глаз от непроницаемого лица напротив, сползает с кресла и оказывается на коленях. Непослушными, трясущимися пальцами он проводит по обнаженным запястьям, краем сознания отмечая, что, по-видимому, у него на них свой фетиш. Ему нужен ответ, любой, хоть какой-то — он все снесет, но Северус не двигается, Северус молчит. Спасаясь от грозящих затопить сознание безумных волн, Гарри прижимается лицом к ладоням, пахнущим травами. Очки сдвинулись куда-то набок. Внутри что-то обрывается с каждой новой секундой, с каждым вторым ударом сердца — его отвергли. Понимание этого простого факта отказывается найти приют в воспаленном мозгу, все еще гранича лишь на периферии. Он принимается лихорадочно целовать изящные пальцы, обволакивая их своим сухим дыханием. Он ищет отклика, но не находит. На глаза наворачиваются слезы — его не хотят, он не нужен.  — Меня тревожит твоя потребность в самопожертвовании. От тихого голоса по спине бегут мурашки. Гарри резко вскидывает голову:  — А разве ты не этим же занимаешься, шпионя за Волан-де-Мортом? Рука Северуса — та самая, с меткой — опускается на его голову.  — Не отдавайся полностью — оставь хоть что-то для самого себя.  — Разве не в этом смысл? Найти что-то, в чем не жалко будет раствориться…  — В человеке заложена та же способность возрождаться из пепла, как и в фениксе, но ему нужна путеводная звезда, чтобы найти дорогу. Не отдавай себя всего, иначе ты не вернешься. В камине что-то зашипело, и в комнату влетело несколько искр.  — Я знаю, ты сейчас мне скажешь, что обстоятельства могут оказаться сильнее, а потому всегда нужно иметь плацдарм за спиной, где сможешь зализать раны и взять разбег, но я гриффиндорец и даже если я отдам все, а после от меня останется лишь оболочка, я не буду сожалеть о том, что я выбрал и чем рискнул. В зеленых глазах отражается игра пламени, придавая словам Гарри клятвенную подоплеку.  — А позволишь ли ты кому-то другому пойти за тобой и стать призраком самого себя?  — Только если он сам это выберет. Я не совсем — Мерлин! — да я вообще не понимаю, что происходит в твоей голове и о чем именно ты говоришь, но я хочу, чтобы ты мне верил и выбирал только за себя, а мне позволил решать самому. Гарри трясет от нервного напряжения: он старается сосредоточиться на ощущении теплой руки на его голове, чтобы не сойти с ума. Северус закрывает глаза, а черты его лица становятся мягче, и Гарри воспринимает это как ответ. Он полной грудью вдыхает запах другого мужчины, отчего кружится голова, затем начинает неуклюже расстегивать ширинку. Справившись с задачей, он через ткань гладит дернувшуюся ему навстречу еще мягкую плоть. Осмелев, прыгая с разбега в этот омут, Гарри смещает голову, одновременно помогая себе рукой, сдвигая брюки вместе с бельем. Он замечает особый горьковатый запах, исходящий от тела, а затем, не давая себе времени задуматься, ртом накрывает постепенно оживающий член. Мышцы горла сжимаются в невольном спазме, из глаз текут слезы от неожиданности. Гарри сглатывает и слышит тихий стон на выдохе над собой. Член во рту дергается, а рука на голове едва заметно давит, заставляя придвинуться ближе. Гарри закашливается и отстраняется, давая себе передышку.  — Прости. Гарри поднимает голову и провокационно прикусывает губу, прежде чем ответить:  — Тебе не видно, но я ужасно возбужден. Кто бы мог подумать, что причиной этого окажется профессорский член у меня во рту. Северус шумно выдыхает, а его бедра подаются вперед. Гарри больше ничего не говорит — он снова наклоняется, согревая дыханием, оставляя влажные следы языком, лаская уздечку губами. Он чувствует свое ответное возбуждение, но оно отходит на второй план. Снова заглотить его весь, но на этот раз медленно, давая себе возможность привыкнуть. Пальцами ласково коснуться мошонки, осторожно сжать яички и услышать новый, уже совершенно не сдерживаемый стон. На дюйм выпустить пульсирующую плоть, чтобы потом снова ее вобрать, сдвигая нежную кожу. И постепенно поймать ритм, справиться с рефлексами, ловить кайф от сжимающихся пальцев у него на шее под затылком. Водить языком по уздечке, одной рукой шарить по горячему телу под черной рубашкой, а другой ни на секунду не выпускать мошонки, перекатывая упругие яички. И с совершенно пустой головой стремиться дать как можно больше — все, на что только способен.  — Гарри… я сейчас… Но он не отстраняется, а наоборот яростнее двигает рукой, помогая своим сведенным губам. Рот наполняется солоноватой вязкой жидкостью, член пульсирует, и с каждым новым толчком Гарри чувствует, что еще немного, и он кончит, так к себе ни разу и не прикоснувшись. Его собственное тело кричит, в отчаянии требуя ласки, но внутри разливается моральное удовлетворение, несравнимое ни с чем, что Гарри когда-то знал. Он сглатывает сперму, поправляет одежду, отстраняется и тут же натыкается на тяжелый взгляд затуманенных оргазмом глаз. Он невольно облизывает припухшие губы.  — Ты… наблюдал за мной? — голос сипит, хочется пить.  — Да. Гарри стыдливо ежится, схватывает палочку с подлокотника и призывает бутылку вина. Все еще сидя у ног Северуса, он под пристальным взглядом отпивает прямо из горла. Алая жидкость жжет огнем, но Гарри смог не закашляться. Сделав несколько больших глотков, чувствуя, как краски сразу же становятся ярче, он мимолетно удивляется — маггловское вино, попробованное с соседскими мальчишками прошлым лето, было не таким сильным.  — Я твой. Он обкатывает эти слова, пробует их вкус и звучание. В голове нарастает шум.  — Скажи это. Скажи, что я твой. Северус протягивает к Гарри руки, и тот сразу же прижимает их к губам, блаженно прикрывая веки.  — Ты мой. Ярко-зеленые, такие невозможно преданные глаза смотрят на меня, и я вижу, как в глубине плещется дурман. То, что происходит между нами, напоминает нерушимые клятвы — впервые за невозможно долгое время я чувствую, как магия вьется потоками не внутри, а вокруг, окружая нас, создавая невидимую завесу от остального мира. Ты не понимаешь, что происходит, но тебе откровенно сносит крышу от обилия чистой концентрированной силы. И вино тут совсем ни при чем. Я наклоняюсь, обхватывая твою голову ладонями, и мы самозабвенно и влажно целуемся. У тебя сносит все барьеры — ты добился, чего хотел.  — Пойдем. Я помогаю тебе подняться, мы раздеваемся. Сила все еще вокруг нас, она густыми потоками ласкает обнаженную кожу, и я вплетаю в этот хоровод свои руки. Ты прижимаешься спиной к моей груди и чувственно выдыхаешь. Я легонько толкаю тебя на кровать, и ты поддаешься, замирая. Ты не боишься, ты просто ждешь. Призываю баночку с кремом и, смазав пальцы, сажусь с тобой рядом. У меня никогда не было мужчины, но я не идиот. Одной рукой провожу по твоей спине, а другую ладонь кладу на теплые ягодицы. Я чувствую, как напрягаются мышцы. Скользкими пальцами провожу линию ниже, наклоняюсь и целую тебя в шею, вызывая дрожь. Постепенно ты расслабляешься, и я спускаю руку ниже, еще ниже, пока пальцы не касаются кольца мышц. Ты замираешь, почти не дыша, а я не решаюсь. Я ласкаю тебя подушечками, но не могу найти силы для следующего движения. Магия, до этого плавно переливающаяся, бурлит, и я уже не могу понять, чья она, от кого исходит. Ты приподнимаешься на локтях, поворачиваешь ко мне лицо — ты хочешь напомнить мне, что я могу делать с тобой все, что угодно, но в этом и проблема — я не хочу тебе навредить. И дело не только в физической боли — я чувствую ответственность. Что будет потом?  — Северус, я твой, но я не хрустальный. Осыпаю твою шею поцелуями, пальцами начинаю пульсирующие движения. Ты покачиваешь бедрами мне навстречу, нетерпеливо стонешь, не сдерживаясь, подставляешь шею для все новых поцелуев, и постепенно мышцы пропускают меня внутрь. Твое дыхание учащается, я надавливаю сильнее, и ты ловишь мою свободную руку, крепко сжимая ладонь и подтягивая ее к лицу. Ты приподнимаешь бедра, и я ошеломленно чувствую, как два пальца входят в тебя на всю длину. Раздается протяжный стон, ты прогибаешься в спине и утыкаешься лбом в предплечье. Я начинаю двигаться в тебе и, видимо, задеваю простату: издав удивленный всхлип, ты в следующий момент начинаешь трястись в судорогах оргазма. Чувствую, как сокращаются твои мышцы, и постепенно вытаскиваю пальцы. Ты тяжело и шумно дышишь, а магия вокруг нас взрывается искрами фейерверков.  — Что это… было? Я успокаивающе глажу тебя по спине. Ты садишься, скрестив ноги.  — Особенности строения мужского организма. Проводишь рукой по лицу, будто снимая невидимую паутину.  — Я понимаю, но… я не знал, что так бывает. Ты абсолютно трезв — безмерно удивлен, но больше не плывешь по волнам.  — Северус, у тебя были мужчины?  — Нет. Твои руки сжаты в замок.  — Как ты справляешься с тем, что я парень? Многозначительно киваю на свой удовлетворенный член.  — Как видишь, вполне достойно.  — Ты не хочешь меня? Я бы помог, я готов.  — Гарри, дело не в том, что для второго круга я староват или что пришло время тебе становиться фениксом и искать дорогу назад. Я не готов. Для меня это все тоже не просто так. Ты облизываешь губы, а потом прижимаешься ко мне.  — Я бы этого хотел. Я подожду. Вспоминаю, что завтра уже понедельник, а значит у нас осталось совсем мало времени. Магия, наконец, успокаивается, снова превращаясь в размеренные потоки. Мы укладываемся спать, а я еще долго наблюдаю за ее переливами, пока, наконец, не засыпаю под твое тихое дыхание.