Верная подруга моя

Поэтесса и странствующий бард Юлиана фон Леттенхоф, более известная как Лютик, лежала на узкой продавленной койке, забросив ноги в элегантных сапожках на резную спинку. Рассеянно тренькая на лютне, она наслаждалась чужими мучениями. За распахнутыми окнами торговался, дискутировал, пьянствовал и радовался жизни университетский град Оксенфурт. Пахло навозом, кислым вином, летней теплынью и ученостью. Посередь захламленной комнатки, ткнув руки в бока, топталась раздраженная и хмурая Шани. Общими усилиями они натуго зашнуровали медичку в новехонький атласный корсет. Вокруг тонкой талии Шани многообещающе шуршали нижние юбки. Белые шелковые чулки оттеняли соблазнительные алые кружевные подвязки. — Клялась помочь, а сама ни хрена не делаешь, — попрекнула медичка. — Вот и неправда, — притворно оскорбилась Лютик. — Я помогаю. Только ты, как та упрямая коза, не мычишь, не телишься. Розовое, поверь моему опыту. Шани мрачно уставилась на воздушное платьице, игриво перехваченное сиреневыми лентами. Утром она решительно вытащила из сундука все пять своих парадных нарядов. Разложила на стульях, сбросив книжные стопки, и развесила на створках покосившегося шифоньера. — В розовом я похожа на танцующего поросенка! — Тогда лиловое. Сдержанная роскошь безупречного вкуса. Строгий наряд оттенка кротовой шкурки, скромно отороченный стеклярусом и мехом серебристого горностая, удостоился имитации рвоты: — Безупречное воплощение уныния! Хорош только для защиты диссертаций и диспутов. Никто из дорогих коллег не пялится тебе в декольте. — Ла-адно, — пальцы Лютик пролетели вверх-вниз по широкому грифу лютни. — Как насчет образа невинной пейзанки? Блузка с вышивкой в народном стиле, бархатный жакет, алая юбка с тремя подъюбниками. Все парни на деревне – твои. Их папаши и деды — тоже. — Фу, банальщина. — Малахитовое, в цвет глаз. Шани, поверь, оно шикарно. Девушки придирчиво глянули на перспективного кандидата. Его творец явно вдохновлялся откровенным стилем чародеек. Платье убедительно доказывало: его хозяйке есть что показать и нечего стесняться. Облегающее до треска, с глубочайшим вырезом и струящимся подолом. Золотые аппликации, сияющие стразы по швам, вставки из тончайшего кружева. Шани купила эту роскошь, уступив настойчивости Трисс Меригольд. — Ты женщина или ходячее приложение к справочнику по патологоанатомии? — возмущалась чародейка. — Да, тяга к знаниям похвальна, но не стоит забывать о мире за пределами прозекторской. Нарядись, сходи на танцульки, познакомься с кем-нибудь, наконец! Больно видеть, что ты с собой делаешь — руки трясутся, глаза красные, под веками можно огород развести и брюкву выращивать! Ты вообще спишь когда-нибудь? Заметь, я не спрашиваю про с кем-нибудь — только вежливо интересуюсь, когда ты последний раз встречалась с подушкой? Шани вздохнула и вернулась домой с мягким свертком и золотой цепочкой на лодыжку — подарком от торгового дома. — Нет, — решительно заявила медичка. — Но почему? — Лютик аж села на постели. — Потому что я так сказала. — А как насчет гелиотропчика? В меру пышное и нарядное, с широкой юбкой и отложным воротничком, платье цвета бледного аметиста с отделкой золотыми шнурами выглядело достойно и волнующе. Лютик выбрала бы его, но Шани помотала головой: — Нет. Делать нечего, придется соблазнять дряхлых дедов. Она исчезла в облаке накрахмаленного батиста. Тщательно расправила оборки на пышных кружевах блузки. — Не понимаю я тебя, — честно призналась поэтесса. — Могла бы без труда затмить всех девиц и сразить наповал всех мужиков. Но нет, корчишь из себя серую утицу. Шани со вздохом присела на край постели. — Есть некоторые сложности... — Внимаю во все уши, — Лютик взяла сложный мелодраматический аккорд. — Я пригласила кое-кого на праздник... — Вот и молодец, вот и умница. Я уж боялась, у тебя пылкий роман с мастером Костецом. «Мастером Костецом» звался пожелтевший от времени скелет, торчавший на входе в отделение хирургии. Каждое новое поколение выпускников Оксенфурта наряжало его в профессорскую мантию и устраивало церемонию торжественного прощания. — Он хороший парень, — убежденно заявила Шани. — Только малость взбалмошный и никогда не задумывается о последствиях. То подерется, то вляпается в скверное дело. Последнее, что он отмочил — набрал займов в банке Вивальди и вложился в разработки на руднике у Старых Хрычей. Якобы там нашли серебро. Основатели компании с пеной у рта заверяли концессионеров, мол, через полгода те сказочно разбогатеют. Как же! Обобрали доверчивых дурней, прихватили казну и ударились в бега. Да так шустро, что до сих пор не изловили. — То есть твой парень нынче гол как сокол, — хихикнула Лютик. — Он покамест не мой парень, но да, как-то так, — пожала плечами Шани. — И вот представь: он приезжает, а навстречу выхожу я. Разряженная в пух и прах, что твоя королевская профурсетка. — Твой наряд всего лишь доказывает: ты взрослая самостоятельная женщина. Владеешь собственным ремеслом и ничуть не нуждаешься в мужских подачках, — отчеканила поэтесса. — Да. Конечно. Ты права. Только сегодня я бы хотела отдохнуть от забот в приятном обществе, а не тратить силы на бесконечные дрязги с гонористым шляхтичем без гроша в кармане. — Ах, у него еще и герб растет на заднице. — Реданский древний род, ныне захудалый и сильно обедневший, — Шани затянула ремешок на юбке. Защелкнула коралловые браслеты и, наклонив голову, на ощупь принялась вдевать сережку в ухо. Лютик отложила лютню: — Дай сюда, безрукое светило медицины. Ожерелья в твоей шкатулке сыщутся? Нацепляй. И вон то, с янтарем, тоже. — Да брось, безвкусица. — Цепляй-цепляй. О, какая прелесть — фальшивые изумруды пополам с натуральной бирюзой. Деревенщина обожает, когда много и ярко. — Много ты знаешь о том, чего любит и не любит деревенский народ. — Да уж побольше некоторых, живущих в анатомичке. Потом еще благодарить будешь. Кстати, потанцевать с твоим таинственным незнакомцем можно? — Можно, — великодушно дозволила медичка, сгребая шпильки и ловко прикалывая к темно-рыжим волосам яркие бумажные цветы. — Шанечка, ты лучше всех! — просияла Лютик. — Один танец. — Беру свои слова обратно. Ты злая, жестокая и ревнивая. — И со скальпелем за голенищем, — дополнила Шани. Медичка с поэтессой переглянулись и рассмеялись. На улице громко заржала лошадь, скрипнули колеса. — Ша-ни! Лютик! — заблажил на разные лады хор мужских и девичьих голосов. — Ехать пора! Водка стынет, пятки горят, кони застоялись! Катим на свадьбу в соседнее село-о!.. — Да уймитесь наконец, охальники! — сварливо заорали в ответ. — Шани! Выходи-и! Лю-утик, свет моих очей! Мочи ждать больше нетути! Дорога дальняя, стезя венчальная, зачем сгубила ты меня-а!.. — Бежим, а то мазель Бофана на желчь изойдет, — Шани подхватила со стула неразлучную лекарскую сумку с первой помощью и суконную накидку с капюшоном. Лютик бросила взгляд в зеркало. Мутноватое, в россыпи черных пятнышек стекло отразило гибкую фигурку, затянутую в сливовый назаирский шелк с бледно-золотым узором в виде листьев и цветов шиповника. Кончиками пальцев она попышнее взбила кружевной шарф, расправила тщательно подвитую челку. Пусть они собрались на заурядную деревенскую свадьбу, Юлиана фон Леттенхоф должна выглядеть безупречно. Ибо мало ли что. Никогда не угадаешь, где и с кем выдастся свести полезно-приятное знакомство. «Она не приедет, — болезненно кольнуло под сердцем. — Зря прихорашиваешься. Она на островах. С настоящим мужиком, верным и сильным. Который подходит ей куда больше, чем никчемная пустышка навроде тебя». — Я не буду об этом думать, — еле слышно пробормотала Лютик. — Не буду, и все. Мы едем веселиться, пропади оно все пропадом! Дробно стуча каблучками, они с Шани ссыпались вниз по крутой лестнице. Домохозяйка, старая склочная мазель Бофана, торчала на пороге, угрожающе размахивая клюкой. Девушки ловко проскользнули мимо нее. — Чтоб воротились до полуночи! — рявкнула несносная старушенция. — Не то дверь запру и кукуйте с нищебродами в подворотне до рассвета! Мазель Шани, вы барышня благоразумная, приглядывайте там за этой вертихвосткой!.. — А как же, бабуля! — успела крикнуть в ответ Шани. Лютик уже поспешно забиралась в бричку, навстречу протянутым рукам. Приглашенные на свадьбу гости, радостно галдевшие жаки с факультетов медицины, труворства и алхимии, наняли аж три открытых экипажа. Заради торжественного момента повозки и лошадей обильно и аляповато украсили цветочными гирляндами, лентами и гроздьями колокольчиков. Звенящий пестрый поезд неспешно покатил вниз по узкой улочке, направляясь к Воротам Философов. — Жулиана! — звонко и радостно прокричали из второй брички, размахивая беретом с длинным пером. Лютик свесилась через борт, приветственно замахала в ответ. Еще из Оксенфурта толком не выехали, а ей уже удача привалила. Присцетто наконец-то вернулся со своих чрезмерно затянувшихся гастролей в Ковире. Будет с кем спеть на празднике задушевным дуэтом и прогуляться вечерком под цветущими яблонями. Ей до сладкой боли в горле нравилось, как забавно Присцетто выговаривает ее имя. Уроженец приморского Цидариса, единственный из коллег по цеху, кому Лютик не желала втайне мучительной смерти, но считала другом. Он никогда не крал чужих приглянувшихся строчек, не переиначивал чужие баллады, выдавая за свои, не наушничал и не разносил грязных сплетен. Присцетто более увлекался игрой в театре и сочинением пьес, нежели музицированием, но все, за что он брался, делал безупречно. Иногда Лютик задумывалась о причинах, мешающих ей втюриться в Присцетто из Цидариса по самые уши. Какой бы прекрасный и запоминающийся дуэт сложился, что на сцене, что в постели. Если б не кое-кто, сделавший верный выбор в пользу лихого ярла со Скеллиге... Если б не ее трусливое решение бежать. Она запуталась в своих и чужих чувствах. Накрепко увязла в липкой паутине, теряя волю и рассудок. Ей протянули счастье на блюдечке, на, бери. А она зафыркала, заупрямилась. Не тот покрой, не тот размерчик. Не те губы, не те глаза, не тот голос. Не того оттенка волосы, намотанные на палец. Убежала, удрала сломя голову. Смылась на последнем корабле прежде, чем ледовые торосы надежно разделили Скеллиге и Новиград. Ну какого хрена ее мысли опять возвращаются на тысячи раз пройденный путь? — Юльча? — Шани осторожно коснулась ее руки, мертвой хваткой вцепившейся в плавный изгиб лютни. — Лютик, милая, все хорошо? Поэтесса сглотнула пересохшим горлом. — Да. Все отлично, Шани, не волнуйся. Просто гусь прошел по моей будущей могиле. Эй, возлюбленные дармоеды и разгильдяи, кто-нибудь догадался захватить выпивку? Ей немедля сунули откупоренную бутылку. Судя по черно-золотой этикетке, туссентский эрвелюс пятилетней выдержки. Отлично. Самое оно, чтобы заставить память заткнуться. Лютик отхлебнула из горлышка, устроилась поудобнее и затянула разудалую «Вьется на ветру наше знамя». Соседи по бричке дружно подхватили. Кони трусили вперед. По сторонам дороги мелькали сады, огороды и беленые хаты. Они ехали в Броновицы, прелестную деревушку на Мельничном озере, уютное новомодное местечко для свадебных торжеств. На свадьбу мазель Альдони Ламх, сокурсницы Шани, и Явнута Богара, богатенького наследника сукновальных мастерских. Оксенфуртские жаки ехали пить, петь, кутить и развлекаться всеми доступными способами. --------------------------------------------------------------------------------- Всадник вывернул с неприметного проселка, когда развеселая кавалькада миновала сумрачно-романтические руины башни Викк. С гиканьем погоняя коня, вихрем пронесся мимо неспешно тарахтящих бричек. Напуганные извозчичьи лошадки шарахнулись к обочинам. Лихой наездник осадил фыркающего, косящего огненным глазом пегого жеребца и обрадованно заорал: — Шани, звездочка моя ясная! Вот как чуял, вы даже до Эрде не доплелись! — Здравствуй, Витольд, и уймись, — Шани выглядела одновременно смущенной и обрадованной. — Лучше поздоровайся с моими друзьями. — Привет вам, высокомудрые милсдари жаки и прелестные милсдарыни жакини! — послушно гаркнул всадник на лихом коне. Лютик прищурилась — все в этом Витольде было чрезмерно блестящим, режущим глаз. И золотая вышивка на богатом кунтуше, и цепочка-коллар на крепкой шее, и самоцветы в сабельной рукояти... белоснежные зубы, полыхающие азартным восторгом глаза и черный чуб. — Шани, никуда не уходи, я мигом! Красивый парень, да не в моем вкусе, подумала Лютик. Огребет Шани с ним полный подол неприятностей. Но глазки всаднику на горячем жеребце она все-таки состроила. Так, исключительно чтоб сноровку не потерять. Красавчик Витольд сахарно ухмыльнулся в ответ и умчался вперед. — Витольд фон Эверек, — вздохнула Шани в ответ на посыпавшиеся расспросы о том, что за предивная комета промелькнула на небосводе. — Как напьется, всякий раз уверяет, якобы в былые времена его род владел всей этой долиной. Ускакавший невесть куда Витольд выскочил перед бричкой, радостно гикнул и обрушил в экипаж лавину черемуховых цветов. Свежесрезанные ветви истекали млечным соком и одуряюще пахли. Белые и розовые лепестки разлетелись повсюду. Прилипая к сукну и бархату, цепляясь за крученые шнуры и ребристые пуговицы нарядов. Шани солнечно засмеялась сквозь облако белых цветов, и Лютик нехотя выдала Витольду фон Эвереку поощрительный аванс. Не всякому мужчине удавалось развеселить вечно занятую и серьезную медичку. — Ша-ани! — не унимался шляхтич, понуждая храпящего жеребца гарцевать вокруг брички. — Шани, вы на своих одрах до Броновиц будете вечность тащиться. Поехали, прокатимся с ветерком! Мазель, не ведаю, как вас зовут — ну, прехорошенькая и с лютней, не глядите так строго! Клянусь, возверну нашу милую Шани в целости и сохранности! Шани выразительно скосилась на Лютик. — А я что? — развела руками поэтесса. — Это ж тебе велели за мной присматривать, а не мне. Я вертихвостка, тебе не указ. Коли доверяешь этому расфранченному фазану, так езжай. — Я все слышал! — смеясь, крикнул Витольд. — Шани, голубка моя ученая, поехали! — Ладно, — решилась Шани, выбираясь из брички и стараясь не отдавить ноги веселым соседям. Витольд свесился с седла и легко подхватил ее, не дав спрыгнуть с расшатанной подножки. Ойкнув, Шани дрыгнула ножками в белых чулках — и оказалась сидящей боком в седле впереди Витольда. Поерзала, устраиваясь, крепко вцепилась в запыленную гриву коня. Вымученно улыбнулась — похоже, уже сожалея о том, что согласилась на поездку. — Встретимся на Мельничном! — Витольд хлестнул взвизгнувшего жеребца нагайкой и рванул напрямки, через переливающиеся золотом ржаные посевы. Колосья расступались перед ним. Позади летящего наметом коня оставалась узкая змеящаяся полоса. В ужасе вспархивали напуганные топотом копыт перепелки. — Зря он так, — Лютик упустила из виду, что рядом с бричкой довольно давно стоит хмурый Присцетто. — Кметы жуть как не любят засранцев, топчущих урожай. Надеюсь, им повезет не наткнуться на жнецов или сторожей. Намнут бока от души, невзирая на дворянский герб, и будут совершенно правы... Жулиана, не испытываешь ли ты желания прогуляться через живописную сельскую местность? — Э-э, — Лютик из-под ладони глянула вслед стремительно удаляющемуся пегому коню. — Я-а... а, почему бы и нет? Ты дорогу-то знаешь? — До деревни Эрде и дальше по тракту вдоль берега реки до озера. На самом деле рукой подать. Стоя на обочине, Лютик махнула вслед скрипуче попылившим дальше бричкам. Немелодичный перезвяк колокольцев истаял вдалеке, высоко в небе зашелся пронзительной трелью жаворонок. Безлюдно, солнечно, опрокинутая бирюзовая чаша над головой. Даже не верится, что где-то вдалеке может идти война. Короли сражаются за пересмотр границ и передел сфер торгового влияния. Чародеи строят козни и выясняют отношения, конфиденты шпионят, а мир продолжает жить своей неспешной жизнью. Бок о бок они шагали по залитой солнцем дороге, привычно взяв знакомый темп. Странствующие менестрели редко раскатывают в каретах, им куда привычнее громыхающая попутная телега. Но чаще приходится топать на своих двоих. День за днем, с увесистым мешком за плечами и тяжелым футляром с лютней. От города к городу, от деревушки к хутору. Не признавая границ, кордонов и заград. Счастье, если удается найти щедрого покровителя и перезимовать в тепле королевского замка или баронской усадьбы. А с приходом весны — снова бесконечная дорога, неизбежные опасности, встречи и расставания... Присцетто увлеченно болтал про северные земли и бурную жизнь при дворе молодого ковирского короля, а Лютик украдкой любовалась, как сверкают на солнце золотые локоны. Бездонные синие глаза, добрая четверть эльфьей крови в жилах — а у кого из людей ее нет, спрашивается? В Присцетто никогда не ощущалось будоражащей опасности. Просто отличный парень, не то, что новый дружок Шани. Надежный товарищ, всегда готовый выслушать. Помочь советом или деньгами, ободрить в беде, подсказать, как управиться с коварной рифмой. — Знаешь, я страшно по тебе соскучился, — внезапно заявил Присцетто, оборвав пересказ ковирских сплетен. — Мне не хватало тебя. Хотел написать, да не знал, вернулась ты в Новиград или странствуешь. — Я была тут... неподалеку, — буркнула Лютик. — И тоже скучала. Жутко скучала. Рядом с тобой даже жизнь кажется не столь паршивой, как обычно. Лютик остановилась, решительно сгребла барда за отворота камзола. Присцетто был выше ее почти на голову, и ей пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться. Они целовались в сладком благоухании деревенского полудня, на краю большака, под грозное жужжание шмелей и надрывный стрекот цикад. Постанывая от удовольствия, как можно крепче сжимая объятия и жадно скользя языком по чужим приоткрытым губам. Коллеги по цеху, между которыми все ясно и просто, и нет никаких секретов, недомолвок, тягостных обязательств. — Жулиана, — хрипло выговорил Присцетто, не размыкая сомкнутого кольца рук, — свадьба. Мы вроде как обещали Шани выступить перед гостями. И нас вроде как ожидают. — А мы шустренько, — хихикнула Лютик. — Что, прямо на дороге? — Не, ну на дороге — это малость чересчур, — Лютик завертела головой по сторонам. — Ага. Что это там такое черненькое белеется? — Это временное сельскохозяйственное сооружение, мазель Жулиана, именуется сенным сараем, — Присцетто удачно передразнил скрипучие интонации профессора Шезлока с кафедры сверхъестественных явлений. — И мы немедля совершим туда краткий вояж... если ты не против. Вместо ответа Лютик потянула Присцетто за собой с упорством и настойчивостью муравья, волокущего гусеницу в родной муравейник. Сарайчик был — одно название. Щелястые стены, косо висящая на петле створка и полное отсутствие пресловутого сена. Лютик озадаченно хмыкнула. — Так не сезон, — разъяснил Присцетто. Сгреб пискнувшую девушку за плечи, развернул к себе спиной и мягко подтолкнул к одному из опорных столбов. Лютик обоими руками сгребла пышную юбку вместе с накрахмаленными подъюбниками, решительно задрала вверх и выпятила округлый задок. — Панталоны не порви, — предостерегла она. — Я хоть и не княжна, но тоже порой хочу щегольнуть. Натуральный батист, десять крон содрали, живодеры! — Угу, — Присцетто с величайшей осторожностью спустил с нее кружевные панталончики. Поднес к лицу, втягивая запах, отложил, аккуратно расправив. Опустился на колени, стиснул ладонями узкие бедра и с едва сдерживаемой жадностью провел языком между ягодиц. Лютик пошире развела ноги в чулках, поскуливая от нетерпения и предвкушения. Присцетто отлично изучил ее вкусы — подыскивать необычные места, заниматься любовью в одежде, ласкать языком и пальцами, чем откровенней и настойчивей, тем лучше. — Боги, как же ты хороша, моя Жулиана. Снаружи и внутри. Везде. Всегда. Ты хочешь?.. — Больше всего на свете, — Лютик охнула, подавшись навстречу двум сложенным пальцам, указательному и безымянному. Присцетто коснулся ее не там, где распахивали свои врата большинство женщин, а выше — куда загоняли свой таран мужчины, предпочитавшие мужчин. Лютик это нравилось. Нравилось до легкого одурения и мускульных спазмов. Нравились его настойчивые пальцы, растягивавшие ее узкую задницу. Нравился его член, так сладко и упруго входящий в нее. Нравилось загонять пальцы в собственное лоно, хлюпающее от липкой влаги, и оглаживать достоинство Присцетто сквозь тонкую стенку плоти. Нравилось двигаться вместе с ним, словно в танце, прогибаясь в талии и раскрываясь еще больше. Нравилось, как он хищно целует ее в напряженную шею, и с низким стоном движется внутри, толкаясь бедрами вперед и назад. Она выгибала запястье, глубоко вонзая пальцы в саму себя. Теребя скрытую жемчужину, визжа в голос и елозя на чужом напряженном члене. Не задаваясь вопросами, ни о чем не думая, не вспоминая, о, какое счастье — ничего не вспоминать. Ни ловких пальцев, ни жгучих сладких губ, ни серебряного позвякивания. Ничего, ничегошеньки. Все позабыто, все сгинуло прочь. Есть только они, исступленно совокупляющиеся в пустом сенном сарае. Присцетто кончил в нее с хриплым полувыдохом, полувскриком. Ткнулся в растрепанные волосы на затылке, быстро и тяжело дыша. Лютик вильнула бедрами. Разочарованно вздохнула при мысли о том, как мимолетны чудеса. Он выскользнул прочь, отстранился, шаря рукой по карманам — и привычно сунул ей льняной платок. Зная, как она заботится о своей чистоте и терпеть не может липких следов спермы между ног. Хихикая и мимолетно целуясь, они привели друг друга в порядок. Расправили помятые кружева, застегнули пуговки и подтянули шнуровки. Отыскали и отряхнули улетевший невесть куда берет Присцетто с серебряной пряжкой и пышным пером цапли. Убедились, что почти безупречны, и снова поцеловались — неспешно, со вкусом и чувством, которого не испытывали, искренне благодаря за доставленное удовольствие. Выбрались на пустынную дорогу и зашагали, не оглядываясь и перемывая косточки Шани с ее задавакой Витольдом фон Эвереком. --------------------------------------------------------------------------------------------------- Лютик полагала, их зовут на скромное семейное торжество, а оказалось, в Броновицах фланирует туда-сюда не меньше двух сотен приглашенных гостей. В рощице наскоро ладили коновязь для верховых и упряжных коней. Вдоль речного берега неровными рядами выстроились брички, телеги, легкие коляски и фургоны. Мелькнула даже карета с гербом под княжеской коронеткой. Малость запоздавшие Лютик и Присцетто угодили прямиком в шумную круговерть, щепками поплыли по течению. Их вынесло прямиком к принимавшим здравицы жениху и невесте. Пухленькая, кровь с молоком, мазель Альдоня в белом кружевном платье и в венке из белых и синих цветов улыбалась, но казалась умученной бесконечными поклонами. У Явнута, видного собой парня, скулы отчего-то полыхали гневными пунцовыми пятнами, а брови то и дело сползались к переносице. Присцетто единым духом оттарабанил краткую поздравительную речь, умудрившись безбожно польстить красе невесты и мужеству жениха. Стоя за плечом товарища, Лютик приглушенно аккомпанировала на лютне в такт словам. Поздравив молодых, Присцетто и Лютик уступили место следующим гостям. На бардов немедля выскочила нервно прикусившая губу Шани. — Айда накатим, — с места в карьер предложила медичка. — Нам скоро лезть на сцену и забавлять публику, — напомнил Присцетто. — Грушевого узвара. — Тогда можно. Шани, что-то не так? Вы, э-э, добрались без происшествий? — Что? — непонимающе сморгнула Шани. Смекнула и замотала головой: — А-а, нет, все хорошо. В дороге Витольд был мил и куртуазен. Всего-навсего стоптал конем парочку гусей и до смерти испугал бабку с внучатами. — Тогда чего ты сама не своя? — им удалось отыскать колченогий столик в тихом уголке под липами. — И куда кавалера задевала? — Шуганула прочь, чтоб глаза не мозолил, — Шани отхлебнула узвара из щербатой кружки. — Как подошли здороваться к молодым, так у Витольда приключилось словесное недержание. Начал трепать языком без устали. Предложил Явнуту при затруднениях дружескую помощь в скорейшем обзаведении ребеночком. Мол, Альдоне тогда мигом станет не до учености, умная жена — горе в семье. Начал припоминать, не с Альдоней ли загулял на прошлом Беллтайне, а бедняжка едва в слезы не ударилась. В общем, пнула дурня, оттащила в сторону и велела идти проветриться. — Строго ты его, — одобрил Присцетто. — А то, — приосанилась Шани. — Следую наставлениям сержанта Дубогрыза из Третьего реданского пехотного. Скроив зверскую рожу, Лютик ткнула пальцем за спину медичке. Та обернулась — как раз вовремя, сорвав коварный план Витольда подкрасться и облапать ее за талию. — Шани, прости меня, я исправился! — без малейших следов раскаяния доложил Витольд. Выхватил из-за спины и широким жестом протянул Шани кривовато сшитую игрушечную свинку с разноцветными глазками-пуговицами и задорно торчащим хвостиком. — Это что? — удивилась медичка. — Приз лучшему загонщику свиней. Я его выиграл для тебя. Ты больше не сердишься? — Ох, — Шани развернула дареную свинью пятачком к себе. — Ну как на него сердиться? Это ж дитя резвое, неразумное. Пойдем, дитятко, на людей глянем, себя покажем. Маэстрина Лютик, мэтр Присцетто, я... мы с нетерпением ожидаем вашего выступления. Витольд с поклоном галантно подставил медичке руку калачом. Они удалились, взахлеб споря о том, каким именем наречь игрушечную свинью: Зыга, в честь главы шпионской сети Редании, или Божаной, как прожорливую королевишну из сказки. Теперь, когда фон Эверек прошел рядом с ней, зоркий глаз Лютик выцепил, что нарядный зеленый кунтуш местами вытерся до самой шелковой основы. Остроносые сапоги истоптаны сверх всякой меры, среди цветных камней на рукояти и ножнах сабли зияют прорехи. Нуждающемуся шляхтичу пришлось, скрепя сердце и поправ гордость, лично выковырять самоцветы и заложить в краснолюдском ломбарде. Эта злорадная мыслишка отчего-то весьма порадовала Лютик. Ухмыляясь, она пошагала за наскочившим на них суетливым распорядителем в съехавшей набок соломенной шляпе с цветами. Застолье с закусками и выпивкой предполагалось учинить на улице, под растянутыми цветными полотнищами. Здоровенный сарай отвели для музыки и танцев. Устроители свадьбы наняли неплохо сыгранную труппу — два барабана, дударник, колесная лира, волынщик и девица с бубном. Присцетто запрыгнул на помост, походил туда-сюда, чутко вслушиваясь, как растекается звук. — Пожелания к репертуару будут? — деловито уточнила Лютик. По молчаливому цеховому уговору на свадьбах барды подбирали песни без дурных финалов. Никаких миленков, павших на войне или сожранных волками. Никаких одиноких дев, горько рыдающих у выкинутого на берег корабля. Никаких долгих разлук — разве что со счастливым воссоединением. Никакой скорби, печали и тоски. Свадьбе надлежит быть радостной, и точка. Настрадаться молодожены еще успеют. Распорядитель судорожно захлопал по карманам. Отыскал малый свиток, сунул в руки Лютик: — Вот, милсдарыня, это невеста высказалась... — Гм, — Лютик вгляделась в чуток кривоватые строчки. — «Зимний путь» — ладно, сыграем. «Немало слез я пролила...» Присцетто, как насчет «Немало слез»? — К бесам, — высказался бард. — При всем уважении к мазель Альдоне — нет. С этой песней на свадьбах вечно какая-то дурная хрень творится. — Вычеркиваем, — согласилась Лютик. — «По лесам зелено-синим» — отличненько, чего-то ее незаслуженно позабыли. «Баллада судьбы»... — Ты во втором куплете жуткие аккорды навертела, их только морской восьминог спьяну исполнит, но я бы рискнул. Жулиана? — Валяй, — кротко согласилась Лютик. Какая разница, раз она все равно никогда ее не оценит. Никогда не поймет намеков, щедро рассыпанных в каждом слове и сплетении аккордов. Ей ведь все равно. Она терпеть не может музыку, считая ее пустым сотрясением воздуха. Просмотрев список до конца, Лютик нежно улыбнулась мигом вспотевшему распорядителю: — Приступим к самому волнующему событию вечера — обсуждению нашего гонорара. Триста крон. — Мазель певунья, имейте совесть! — взвыл распорядитель. — Милсдарыня Шани говорили, вы ейная наилепшая подруга и возьмете по-божески! — Вот именно потому, что мы с Присцетто давние знакомцы Шани и невесты — триста крон. Иначе накапало бы все пятьсот. — Триста полновесных крон за то, чтобы драть овечьи кишки и разевать рот? — Присцетто, идем отсюда, — окликнула Лютик. — Милсдарь не знаю, как там вас, отлично справится с нашей работой сам. Пока мы будем петь, плясать, выпивать и вести задушевные беседы. — Казуш я... Нет, стойте! Давайте за двести с полсотней? — Триста, Казуш. Помнится, я вполне отчетливо произнесла эту цифру. Распорядитель стянул с головы потрепанную шляпу и гневно потряс ею перед лицом Лютик. — От преждевременного облысения очень помогает мед в смеси с перцем и мышиным пометом, — любезно поделилась знаниями поэтесса. Шляпа стремительно хлопнулась на место. — Две сотни и восемьдесят? — безнадежно предложил Казуш. — Не-а. — Да что ж вы за особа такая бессердечная! — Бессердечная вообще отказалась бы петь в вашем хлеву. Мы договорились? Казуш скорбно вздохнул. Они с Лютик пожали друг другу руки. Сидевший на краю помоста Присцетто с ухмылкой взял торжественный аккорд. — Устраивайтесь тута, — велел распорядитель. — Щаз остатние гости поздоровкаются с молодыми, и почнем веселье. Топтавшиеся во дворе усадьбы многочисленные гости просачивались в амбар, размещаясь живописными группками и громогласно перекликаясь со знакомыми. Лютик обратила внимание на державшуюся особняком поразительно красивую, диковатую с виду девицу в голубом платье и с копной буйных орехово-рыжих кудряшек. Игриво толкнула локтем Присцетто: — Глянь, каких дивных статей поселяночка. — Где? Которая? — Вон, в голубом, мелькает у дальней стены. Присцетто задумчиво присвистнул: — И впрямь очаровательна. Похоже, в ее дальней родне затесалась гамадриада. Досадно, если вместе с милашкой на свадьбу прибыли отец строгих правил и трое братьев-молотобойцев... Но ради эдакой прелести стоит рискнуть. Спасибо, Жулиана. — Обращайся, если что, — Лютик подкрутила колки верхних ладов, откашлялась. — Ага, вот и жених с невестой, а за ними тащится орава взволнованных родичей. Грянь приветственную, дружище, триста крон сами себя не заработают. Пританцовывая, они вышли с двух сторон залатанной холстины, исполнявшей роль задника и боковых кулисок. Присцетто ударил по струнам лютни. Музыканты, узнав знакомый ритм, бодро подхватили. Сильный, берущий за душу голос с легкостью перекрыл гомон и болтовню, залихватски исполнив нестареющую «Вздумали отец да мать меня замуж выдавать...» Лютик ответила привезенной со Скеллиге и слегка творчески переработанной «Тебя ждала я». Публика притоптывала в такт громыханию барабанов и хлопала вразнобой. Менестрели проникновенно затянули «Не меркнет, как звезда, любовь моя», почти легендарный дуэт, посвященный первой встрече короля Вриданка и прекрасной Керо. Исполнили заказанную невестой «Зимнюю дорогу» — Альдоня благодарно замахала платочком и послала воздушный поцелуй. Около сцены возникли Шани и неотвязно следующий за медичкой Витольд. Шани выглядела уже не столь смурной и заливисто хохотала вместе со всеми, пока Присцетто басом выводил «Девичий переполох». Лютик вторила пронзительным, режущим ухо фальцетом. Украдкой поэтесса скосилась в зал: все идет неплохо. Гости покамест не успели напиться, обожраться и передраться. Охотно подпевают, щелкают пальцами в такт, кое-где даже приплясывают... Молочно-белая вспышка. Вдалеке, в людской толчее, подле сложенных высокой кучей соломенных кип. «Здесь полно белобрысых мужчин и женщин, — Лютик прокляла себя за взвизгнувший несмазанным колесом аккорд. Никто не обратил внимания, только Присцетто вопросительно изогнул бровь. — Прекрати. Прекрати немедленно. Тебе померещилось». — По лесам зелено-синим, ясным, как стекло... — вывел бард. — Я иду, куда случайным ветром занесло! — откликнулась Лютик, легко спрыгивая в зал. Закружилась среди расступающихся гостей, рассыпая улыбки, цокая каблучками. Шустрая, яркая, проворная. — Долог путь через коренья, что же мне не петь? — До ближайшего селенья к ночи не успеть, — подхватил мелодию Присцетто. — Впереди подножье замка, там сыщу приют... — В замке светится окошко, да там меня не ждут! — Лютик вильнула промеж разряженных в пух и прах дородных поселянок с цветочными башнями на головах и внезапно оказалась лицом к лицу с той, кому надлежало быть на другом конце земли. — Высоко над черной башней алый поднят стяг... — Там живет красивый рыцарь, а я из бродяг, — голос Присцетто донесся до Лютик из безумной, невероятной дали. Она стояла, привалившись спиной к обшарпанному столбу и небрежно скрестив длинные ноги. Смотрела чуть исподлобья этими ее невозможными золотыми глазами. Облегающие штаны лосиной кожи, высокие сапоги со множеством пряжек, два широких пояса вперехлест. Белоснежная рубашка, черный жилет с серебряными набивками по надрукавным валикам. Мечей нет, кого ж впустят на свадьбу оружным. Даже возмущенного фон Эверека разлучили с его ненаглядной саблей. Оскаленная морда волка на медальоне, широченные кожаные браслеты с серебряными шипами. Бесстрастная, спокойная, невозмутимая. Герда из Ривии. Зазноба, лукавая обманщица, сердечная боль. — Привет, Лютик, — кивнула ведьмачка. Как будто они расстались не далее, как вчера, а нынче столкнулись сызнова. — А-ах, — придушенной мышью пискнула Лютик. — Э-э-ы? — Не отвлекайся, — Герда отхлебнула пива из кружки мутного стекла. — Работай. Я здесь... проездом. Лютик сглотнула. С усилием припомнила следующую строфу баллады и подобрала аккорд. Кураж сгинул. Хотелось напиться вусмерть, спрятаться куда-нибудь или выплакаться на плече Шани. Они с Присцетто спели еще несколько баллад. Лютик не помнила, каких именно. Шевелила немеющими губами, зажимала холодными пальцами неподатливые струны на нужных ладах, скалилась фальшивой улыбкой. Раскланиваясь, оступилась и едва не загремела с подмостков — худшее, что может случиться с менестрелем. После такого позорища хоть не показывайся на глаза коллегам. Засмеют. Ославят в похабных куплетах на все грады и веси. Присцетто вовремя сгреб ее за плечо. Уволок за кулису, встряхнул, настойчиво выспрашивая: — Какого дьявола, Жулиана? Чуть не запорола выступление! Ушла в зал, а как вернулась, на тебе лица не было. Фальшивила, отставала, на «Яблоневых садах» вообще губами шлепала! Дорогая, так не пойдет. У меня есть сложившаяся репутация, у тебя тоже, нам ни к чему ее портить. В чем дело? — Тут Герда, — просипела Лютик. Присцетто сощурился: — Какая такая Герда — твоя подруга ведьмачка, что ли? Её-то какими ветрами сюда занесло? — П-проездом... — И что с того? Да хоть бы вломились все наши брошенные полюбовники, твой злой папаша и король Фольтест впридачу! — зло рявкнул обычно спокойный Присцетто. — Жулиана, мы — трубадуры. Наша личная жизнь, удачная или несчастная, не должна мешать работе. Да, это простая деревенская свадьба. Двум третям гостей медведь в детстве ухо отдавил, прочие способны только в пьяном виде голосить похабные частушки. Но разве это повод скверно исполнять свою работу? — Прости, — потупилась Лютик. — Я... не знаю, что на меня нашло. — Не возьмешь себя в руки, дальше буду петь один, — сухо заявил Присцетто. — Гонорар тогда разобьем в долях. Двести крон мне, сотня тебе. Возражения? — Нет, — поэтесса виновато елозила носком сапожка по грязному полу в соломе и трухе. — Ты прав. Я облажалась. — Сходи к столам, перекуси, — миролюбиво присоветовал Присцетто. — Спляши, поболтай с гостями. Хлебни винца, только в меру. Если у тебя назрели проблемы с Гердой, не вздумай очертя голову решать их прямо здесь и сейчас. Она пыталась заговорить с тобой? Лютик помотала головой. — Значит, и ты не лезь без нужды. Ступай, милая, мне тоже нужно перевести дух. --------------------------------------------------------------------------------- Протолкавшись к ломившимся от угощений столам и будучи в расстроенных чувствах, Лютик с горя нахватала себе полное блюдо всяческой снеди. Единым духом смолотила кулебяку с утячьими потрохами. Закусила пирог со сливами имбирным пряником, сыто икнула в ладошку. Сцапала вываренное в медовой карамели яблоко на палочке и устремилась к винным бочкам. Заведовавшая разливом бойкая селянка охотно нацедила ей пинту местного молодого вина, кисловато пощипывающего нёбо. Лютик опрокинула кружку, не разобрала вкуса и пошла за второй. На третьей пинте поэтесса раздумала грустить и захотела общения. Хрен с ней, с мерзопакостной ведьминкой. Уехала — приехала, какой ей, Юлиане фон Леттенхоф, до этого дело? У Герды свои дела и своя жизнь, у нее — своя. Она приехала сюда развлечься и, черт подери, она развлечется! Невзирая на весь ведьмачий цех скопом! Лелея четвертую по счету кружку и слегка покачиваясь, Лютик пошла в народ. Сыграла с ребятишками в подковки. Выиграла шелковую розетку в цветах Редании, гордо прицепила на камзол. Поглазела, как ядреные деревенские парни вкупе с захмелевшими гостями сигают в пруд за брошенными туфельками своих подружек. Двое местных удальцов наперебой пытались уговорить ее испытать судьбу и швырнуть башмачок, обещая немедля достать, но Лютик со смехом отказалась. Мимолетно пофлиртовала с говорливым торговцем зеркалами по имени Гюнтер, и вместе с ним отправилась резаться в гвинт с краснолюдами. В азарте просадила пять крон, зато едва живот не надорвала от краснолюдских соленых шуточек. Покачалась на огромных качелях-ладьях. Едва не рассталась со всем съеденным, срыгнув на штаны милсдарю Гюнтеру, и ужасно расстроилась. Добродушный купец махнул рукой, сказал, с кем не бывает, не горюйте, мазель. Штаны отстирать несложно, а девичьи слезы порой ничем не унять. Лучше хлебнем настоечки на шести травах да полюбуемся, как отплясывает народ. В сарае дым стоял коромыслом. Музыканты отрабатывали обещанное жалованье не за страх, а за совесть. Девка с гремящим бубном шустрой козочкой скакала по помосту. Надрывалась волынка, частил барабан, ревели дудки. Заходилась дребезжащим перезвоном колесная лира. Бешено гикая и взвизгивая, вприпрыжку неслись пары — рассыпаясь и сходясь заново. Выстраиваясь в хоровод, набегая стенкой на стенку, проскальзывая под вскинутыми руками. Доски гудели и проседали под множеством азартно лупящих каблуков. Лютик не удивилась, разглядев среди танцующих Присцетто и возмутительно красивую рыжую девушку в голубом. — Эгей, жги-отжигай! — мимо с уханьем пролетели Витольд и раскрасневшаяся Шани. — Эй, музыкА, рви, чтоб каблуки дымились! Чтоб небу от зависти тошно стало!.. Ловко крутанувшись, фон Эверек разминулся с ухмыляющимся Явнутом и Альдоней. Выбившиеся из-под цветочного венка густые каштановые волосы невесты расплескались конской гривой. Улучив мгновение, она смачно чмокнула жениха в щеку. Тот захохотал и закружил Альдоню в буйстве общего перепляса. — Пастушья галиарда, — с видом знатока цокнул языком Гюнтер. — Очень, э-э... вдохновляюще. Смилуйтесь, барышня, староват я малость для лихих скаканцев. Но я вижу уйму молодых людей, скучающих без пары и с тоской в очах подпирающих стену. Уверен, любой из них с радостью составит вам компанию. Желаете попытать счастья? — Ага, — хмельно кивнула Лютик. — Желаю. Спасибочки за приятное общество, милсдарь Гюнтер. Не дожидаясь ответа, она целеустремленно рванула вперед. Мимо шеренги парней, проводивших ее расстроенными взглядами. Выпитое молодое вино пузырьками бродило в крови, делая шаг парящим, глаза — сияющими, мысли — пустыми и безумными, а настроение — боевым и азартным. Разогнавшись, она едва не проскочила мимо намеченной цели. Остановилась, выпрямилась во весь невеликий рост и выпалила самую малость заплетающимся языком: — Приглашаю тебя! Герда озадаченно воззрилась на нее сверху вниз. — Идем танцевать, — не унималась Лютик, перекрикивая музыку и частую дробь каблуков. — Хотя бы разок. Один-единственный раз, и я отстану. «Я не танцую». «Пригласи кого другого». «Сунь голову в ведро и охладись», — в нынешнем состоянии Лютик была готова принять любой ответ. Должно быть, ничего лучшего она не заслуживает. Сейчас ведьмачка криво ухмыльнется и скажет... — А пойдем, — Герда звонко щелкнула каблуками, протягивая руку. — Отчего ж не пойти?.. — А? — опешила Лютик. Крепкая ладонь опустилась ей на талию, другая стиснула мгновенно вспотевшую ладошку поэтессы. Ее сорвали с места, швырнув в кипящую и смеющуюся круговерть галиарды. Повинуясь рокоту барабанов, Герда выбросила руку на полную длину. Охнувшая Лютик, едва касаясь пола мысками сапожек, прыгнула в сторону, вертанулась вокруг себя и полетела обратно. Герда подхватила ее, закружила — у Лютик замельтешили в разъезжающихся глазах пол, потолок, помост с музыкантами и скачущая толпа. В следующее мгновение ее накрепко прижали к жилету черной кожи. Перед глазами сверкнула волчья морда — и внезапно Лютик сделалось легко до слез. Невыносимое, тягостное страдание, столько месяцев ледяной хваткой сжимавшее ей сердце, лопнуло, как мыльный пузырек. Они неслись наравне с другими парами, в нужный миг Лютик свела руки над головой, Герда обхватила ее за талию и подбросила. Высоко, к самым стропилам, где метались ошалевшие от грохота и шума стрижи, навстречу вечернему небу. Подбросила и поймала. Лютик топнула каблуками, скакнула с пятки на мысок и засмеялась. Подвитая у куафера челка растрепалась, мокрыми прядками липла ко лбу. Безукоризненно вывязанный шарфик скособочился, но Лютик было наплевать. Они летели сквозь танец. Вместе. Она и не догадывалась, что Герда умеет отлично танцевать. Наверное, весь секрет в ведьмачьих тренировках. Господи, как это было хорошо. Перехват сплетенных рук, поддержка, общий лихой прыжок с поджатыми ногами — сперва дамы, потом кавалеры. Крепко сложенный сарай вздрогнул от конька до фундамента. — Мне нужно поговорить с тобой, — Лютик была уверена, Герда отлично расслышит ее голос. Невзирая на хриплые вопли сопелки, звон бубна и дробь барабанов. Ведьмачка кивнула. Галиарда бушевала лесным пожаром, отражаясь в желтых глазах с узким змеиным зрачком. Лютик хотелось рыдать и хохотать одновременно. Хотелось от души наорать на Герду, обнять ее и никогда не отпускать, провалиться сквозь землю и остаться там навсегда. Танцующие выстроились длинной змейкой, безостановочно струящейся меж воротец из вскинутых и сомкнутых рук. В спертом, пропотевшем воздухе плавали безумие и вожделение, громкие звуки резали слух. Лютик задыхалась, но не могла остановиться. Уверенная, что рухнет замертво, если танец прервется — как Нунча, одержимая плясунья из баллады. Волынка надрывно рявкнула. Мужская часть танцоров слаженно грянулась на одно колено, и Герда вместе с ними. Опираясь напряженными пальцами на подставленные ладони, закружились женщины. Подолы разноцветных юбок вскипели морской волной, отороченной пеной накрахмаленных кружев. Танцорки плыли по кругу, словно огибающая неприступные утесы армада, готовая к бою. Мелодия стремительным рывком взметнулась вверх, осыпалась частым градом летнего ливня. Лютик глубоко вздохнула, пытаясь избавиться от наваждения. Вокруг облегченно смеялись, кланялись, целовались. Пригоршнями швыряли к ногам запыхавшихся музыкантов серебряные кроны. «Я должна ей сказать. Немедленно. Должна объяснить, должна... — заполошно подумала Лютик, растеряв в нужный миг все слова. — Иначе она уйдет и опять все начнется сызнова, а я... я не могу больше терять, бежать и догонять». — Где твой друг? — внезапно рыкнула Герда. — К-какой? — опешила вмиг протрезвевшая Лютик. — Красавчик-блондин, с которым ты пела. — Присцетто? — поэтесса в растерянности оглянулась. — Вроде был здесь... — Зар-раза, — сквозь зубы пробормотала Герда, быстро касаясь медальона и отдергивая руку, словно обожглась о серебро. — Вот сволочь. Лютик, надо бежать. — Бежим, — с готовностью подхватилась Лютик. — А куда именно? — Хрен его знает. Наружу. Ведьмачка рванула к распахнутым воротам сарая, безжалостно распихивая гостей локтями и коленями. Лютик кинулась вдогонку, на ходу выкрикивая извинения. Они вылетели на забитый людьми двор. Герда плечом снесла кого-то с ног, перемахнула и помчалась дальше. В точности гончая, вставшая на след. Лютик поспешно оббежала упавшего и оравшего благим матом человека, удрученно признав в пострадавшем отца Явдора. За воротами усадьбы Герда свернула направо, к серебрящемуся за деревьями и соломенными крышами озеру. Проскочила меж расписанных цветами нарядных хат, мимо выпивающих гостей и шумных броновицких поселян. Оставляя за спиной праздничную суету, волчьим поскоком устремилась к хозяйственным постройкам. Сунулась в темноту приоткрытого сарая — нет, не то! — припустила со всех ног дальше. Пыхтя и борясь с одышкой, Лютик мужественно трусила следом. Радуясь и паникуя при мысли о том, как быстро все возвращается на круги своя. Ведьмачка сломя голову несется навстречу неизвестной опасности, она бежит за ней. Какая беда могла внезапно приключиться посреди многолюдной деревни? Неужто бард решил прогуляться с той пламенной красоткой до ближайшего укромного местечка и попался на горячем? И какое до этого дело Герде, ведь она даже не знакома с Присцетто? Герда тормознула, подняв облачко пыли. Юркнула в проулок между белеными стенами хат и дощатыми хлевами. Встав на цыпочки, Лютик опасливо глянула ей через плечо. Они были там. Шагах в двадцати. Присцетто и рыжекудрая девушка в голубом платьице. Нарядный берет Присцетто, искрясь пряжкой, валялся в пыли. Бард полулежал под стеной, в густых зарослях лопухов и репейника, расслабленно откинувшись спиной на девичьи колени. Заслышав шаги, девушка рывком подняла голову. Оскалила частокол зубов, более подходящий дикому зверю, а не человеку. Широко облизнулась длинным, скользким языком. Кровь стекала по ее подбородку, марая светлую кожу. Густая, алая кровь небольшим пульсирующим фонтанчиком выплескивалась из рваной дыры на шее Присцетто там, где человеческая шея плавно перетекает в плечо. — Сучка! — невольно вырвалось у Лютик. Тварь, что притворялась милой девой, злобно зашипела. — Герда! Мечи... мечи твои где? — Остались на седле у лошади, — не оборачиваясь, буркнула Герда. — С оружием в усадьбу не впускали. — Срань господня, он же истекает кровью, как свинья! — взвизгнула поэтесса. — Что это за упырячье отродье? — Муля или альп. — Час от часу не легче. Кликнуть местных на подмогу? — Хочешь поглазеть на резню среди пьяных дурней? — Но надо что-то делать! Герда! Герда, не стой столбом! Это ведь твое ремесло! — Лютик, не блажи. Иначе она захочет познакомиться и с тобой. Поэтесса захлопнула рот, клацнули сомкнувшиеся зубы. Герда вытянула из-за пояса кинжал, матово сверкнувший в лучах заходящего солнца. — Рискнем. Как только мне удастся ее отогнать, зажми чем-нибудь рану и волоки парня к улице. Лютик торопливо размотала шелковый шарфик, сжала в трясущемся кулаке. — Готова! Разоблаченный альп столкнула недобитую жертву с коленей. Плюхнувшийся мешком Присцетто запрокинул голову и сонно, счастливо заулыбался. Тварь судорожно задергала нижней челюстью, тошнотворно отвисшей и словно выскочившей из суставов. По белой коже пробежала волна гнилостно-болотных пятен. Руки удлинились в локтевых суставах и вывернулись наружу. Роскошные волосы ничуть не изменились, обрамляя теперь скалящуюся морду чудовища с налившимися алым глазами и расщелинами ноздрей. Герда вскинула левую руку. Толкнула растопыренными пальцами нечто незримое. Сильнейший порыв внезапного ветра хлестнул пылью. Пригнул к земле лопухи и бурьян, швырнул не ожидавшую такой подлости упырицу назад. Бескостно сложившись вдвое, альп кувырнулась через голову. Шипя, по-жабьи припала на суставчатые локти и колени. Изготовилась прыгнуть. Закружившись в смертоносном пируэте, ведьмачка ринулась ей навстречу. Обдирая спину о шершавую стену сараюшки, Лютик на полусогнутых засеменила к Присцетто. Добралась, прижала свернутый подушечкой шарф к раззявленной пасти раны. Лиловый шелк немедля сделался липким, пурпурным и теплым. Мелькнула бесформенная тень, смачно грянулась о дощатую стену. Взвыла дурным голосом и ринулась навстречу наискось пластавшему теплый воздух кинжалу. Полыхнуло огненно-рыжим, обдало раскаленным — Герда бросила пламенный Знак Игни. Лютик сдавленно чихнула от вони жженного волоса. У нее никак не выходило одновременно зажимать скользкую рану и тащить обмякшего Присцетто. Кровь пропитала воротник камзола барда, Лютик не могла как следует ухватить его одной рукой. Присцетто был тяжелым и неповоротливым, точно мешок с камнями. Лютик просунула руку ему под мышку, рванула изо всех силенок. Бесполезно. Они сдвинулись разве что на пару шагов. Выход из проулка был далек и недосягаем, как вершины Махакамских гор. Скуля, Лютик вскинула взгляд. Герду и альпа разделяло около пяти шагов. Кинжал в руках ведьмачки выписывал бешеные финты, сбивая противника с толку, не позволяя угадать, откуда будет нанесен удар. Альп пятилась, отмахиваясь руками-лапищами с кривыми, невероятно вытянувшимися когтями угольного цвета. Вдоль ее левого предплечья тянулась длинная глубокая рана, сочившаяся желтоватой сукровицей. Резкими, длинными выпадами Герда теснила упырицу к дальнему выходу из проулка, к лодочным сараям на пустынном берегу озера. Присцетто трепыхнулся, суча ногами в пыли. Лютик подавила рыдание. Она не была готова утратить давнего друга вот так — на празднике, когда в сотне шагов радостно голосят и отплясывают ни о чем не подозревающие гости. — Держись, держись, умоляю, только держись... — Хой! — Витольд фон Эверек прыжком вывернулся из-за угла последней хаты в проулке, возникнув прямо за спиной альпа. — Вот вы куда подевались! Чудищ гоняете? Добро, а почему без меня? И-ех, расступись, честной народ, дай пройти рубаке!.. — Юльча! — Шани с размаху хлопнулась на колени рядом с подругой, готовой вот-вот брызнуть бессильными слезами. Белые чулки медички порвались и окрасились кровью, Шани не обратила на это внимания. — Я вот чуяла, не зря вы рванули с танцулек как ошпаренные... Зажимаешь? Молодец, отлично, держи крепче. Отдельный укус или порвали в клочья? — Из него кровища ручьями хлещет... — шмыгнула носом поэтесса. — Ясненько, — напрочь игнорируя бой, Шани копалась в переброшенной через плечо лекарской сумке. — Ага, угу... Лютик, сейчас ты снимаешь эту промокшую тряпку, а я тампонирую заново. Соберись, милая! Раз, два, дергай! Лютик прикусила язык до солоноты во рту и дернула. Мелькнуло багровое, запекшееся месиво, пронизанное белыми жилами связок и сгустками крови. Шани быстрым движением расплескала над открытой раной флакон с желтоватой жидкостью. Пришлепнула марлевой подушечкой, велела Лютик удерживать голову Присцетто и начала бинтовать. Не удержавшись, Лютик скосилась влево. В отличие от рванувшей в погоню Герды, Витольд смекнул сперва воссоединиться со своим оружием. Узкое, слегка изогнутое к концу лезвие аж взвизгивало, порхая и кромсая. Удачным взмахом Витольд смахнул жуткие когти на левой лапе альпа. Крутанулся — зеленые полы кунтуша лихо распластались по ветру — со страшной силой рубанул сверху вниз, явно рассчитывая снести вражине башку с плеч. Сабля вошла кровопийце чуть выше правой ключицы и глубоко застряла, словно топор в насквозь прогнившем пне. Не понимая, что творится, Витольд рванул за рукоять, невольно подтащив альпа ближе к себе. Упырица распялила пасть во всю клыкастую, вонючую ширь, взревела и попыталась откусить фон Эвереку голову. От верной кончины шляхтича спасла Герда. Впритирку скользнула сбоку, наискось хватанула монстра клинком поперек живота. Альп завыла и отпрянула. — Ей похрену холодное железо! — хрипло каркнула ведьмачка. — Только серебро! Спасайте певца и бегите! Я справлюсь! — Отродясь фон Эвереки не бегали с поля боя! — гаркнул в ответ Витольд. Упырица вонзила коготь в сабельную рукоять, выдернула оружие и швырнула прочь. Длинная рана брызнула оранжевой лимфой, скукоженная плоть мгновенно сомкнулась. Проскочив под ударом когтистой лапы, Витольд ринулся выручать ненаглядную саблю. — Тащим, — сквозь зубы скомандовала Шани. Они подхватили Присцетто под руки, поволокли к спасительному выходу из проулка. Герда швыряла в рычащего альпа стеклянистые огненные сгустки, каждый последующий был слабее и тусклее предыдущего. Альп без труда уворачивалась, шипя, скалясь и подбираясь ближе к ведьмачке. — Нам позарез нужна повозка! У него огромная кровопотеря, нужно быстро доставить его в Оксенфурт! В госпитале Вильмериуса у меня есть друзья. Вместе с фон Гратцем мы сможем его вытащить! Но здесь и в одиночку — нет, я не смогу помочь! Лютик, он умирает!.. Лютик затравленно огляделась. Задворки хат, огороды, золотые подсолнечники над плетнями, пышные соцветия розовых и золотистых мальв. Что-то она приметила, когда сломя голову мчалась за Гердой, что-то такое, что могло спасти жизнь Присцетто... — Я скоренько! — спотыкаясь и ободрав ладони о калитку, Лютик ворвалась в обширный крестьянский двор. Курицы с паническим квохтаньем разлетелись у нее из-под ног. Безлюдно, хвала всем богам — хозяева и работники наверняка гуляют на свадьбе. Но вот там, в тени овина или сарая, хрен знает, как это называет мужичье — там меланхолично хрустела овсом из привешенной к морде торбы гнедая лошадь, запряженная в видавший виды тарантас. К здешним хозяевами прикатила родня или знакомцы, чтобы вместе отметить праздник... Схватив лошадь под уздцы, Лютик изо всех сил потянула ее за собой. Кобыла недовольно фыркнула. Поэтесса догадалась сдернуть холщовую торбу, мешавшую лошади видеть дорогу. Зачмокала губами, убеждая животину не артачиться. Поразмыслив, лошадь уступила, и Лютик вывела ее со двора на улицу. С грустью размышляя о том, что ее никогда не привлекала карьера конокрада. Но, коли связалась с ведьмачкой — ожидай чего угодно. Заделаешься и похитителем лошадей, и взломщиком, и фальшивомонетчиком, и даже научишься лихо подделывать чужие росписи. — Шани! — гаркнула Лютик, труся рядом с грохочущим экипажем. Медичка сидела около Присцетто, держа подопечного за запястье и сосредоточенно отсчитывая затихающий с каждым мгновением пульс. — Я добыла!.. — Молодцом, — похвалила Шани. — Сердце еще бьется. Крепкий парень. Юльча, шуруй наверх. Будешь тянуть, а я толкать. Лютик вскарабкалась в тарантас. Заметила брошенную под сиденьем возницы истрепанную веревку, увязала растягивающуюся петлю, швырнула Шани. Медичка без лишних слов продела веревку под мышками Присцетто, запрыгнула к подруге. Общими усилиями девушки втянули еле дышащего барда в тарантас, пристроили на сиденье вытертой свиной кожи. Не сговариваясь и затаив дыхание, посмотрели в сторону проулка. Огромными, нелепыми скачками альп неслась за ведьмачкой. В невероятном перекате Герда вывернулась из-под сокрушительного удара упырячьих когтей, извернулась и метнула кинжал. Серебряное лезвие сверкнуло рыбкой на речном перекате. По самую рукоять нырнув между высокими холмиками грудей, недавно выглядевших такими соблазнительными, а теперь густо усыпанными кровавыми язвами. Альп запрокинулась назад, бессмысленно когтя воздух и булькая глоткой. — И-ех, — выдохнул фон Эверек, замахиваясь вновь обретенной саблей. — Не нужно! — крикнула Герда. — Щаз сама издохнет! — Вот уж нет! — Витольд с надсадным кряканьем опустил оружие. Альп рухнула в пыль, пытаясь уползти и беспомощно прикрываясь костлявыми руками. Печатая шаг, Витольд следовал за ней, исступленно рубя. Упырица скулила раненой собакой, желтоватая лимфа из перерубленных вен грязными брызгами хлестала во все стороны. Лютик замутило. Да, альп была опасной, хищной тварью. Да, она наверняка прикончила немало невинных душ. Но кромсать ее вот так, зная, что удары обычной сталью не приносят ей особого вреда, лишь продлевая без того мучительную агонию? — Витольд! — звонкий голос Шани хлестнул, как кнутом. — Довольно! Хватит! — Ась? — зверски оскалившийся фон Эверек непонимающе уставился на медичку. — Что? — Хватит, — отчетливо повторила Шани. — Это существо при смерти. Наш друг, которому я должна помочь, умрет, если я промешкаю. Я еду в Оксенфурт, Витольд. Герда, сможешь править лошадью? — Конечно, Шани, не вопрос, — отдуваясь и хрипя, ведьмачка вскарабкалась на место возницы. Сгребла ремни поводьев. — Нет, нет, ты погоди, — Витольд заступил лошади, затряс головой, в точности оглушенный кувалдой мясника бык. — Куда ты собралась? — В госпиталь, — с бесконечным терпением повторила Шани. — У меня раненый на руках. — Н-но... ты обещала провести эту ночь со мной! — Обстоятельства изменились. — И что с того? — никак не мог взять в толк фон Эверек. — Вон, эти двое отвезут его к лекарям. — Это мой пациент и наш друг, — нахмурилась Шани. — Я отвечаю за его жизнь. Я должна довести его живым. Отыскать того, кто выполнит операцию, и быть рядом, если что-то пойдет не так. — Да брось, Шани! — упорствовал Витольд. — Что, без тебя не справятся? Полон Оксенфурт гребаных умников. Заштопают вашего голосистого дружка краше прежнего! — Уйди, — ровным, лишенным интонаций голосом попросила Герда. — Нам пора. — Шани! — Витольд гневно всплеснул руками. — Шани, неужто смазливый певун тебе дороже меня? Ты всерьез намерена сидеть и ковыряться в его вонючих кишках, вместо того, чтобы веселиться? — Не трать напрасно время, Витольд, — холодно обронила Шани. — Да, любой, нуждающийся в неотложной помощи, будет мне дороже, чем ты и кто угодно. Я медичка, если ты умудрился до сих пор этого не заметить. Спасать жизни — мое ремесло и призвание. Едем, Герда, да поживее. Растерянная поэтесса топталась на месте, внутренним взором наблюдая, как в очередной раз рушатся хрустальные замки ее надежд. Ведьмачка подняла вожжи, готовясь хлестнуть гнедую по крупу, и внезапно окликнула: — Лютик! Я отвезу Шани в Оксенфурт и вернусь. Раздобудь мешок и запихай в него упырицу, только не порежься о когти. Спрячь где-нибудь. К утру я буду здесь, слышишь? — Ага, — кивнула не поверившая ни слову Лютик. — Да ты... ты такая же, как все бабы! — прорвало фон Эверека. — Лживая сука! Вам всем нужно от мужика только одно — злато да серебро! Нет денег, так сразу пойди прочь?! Шани, я ж всерьез думал взамуж тебя звать!.. Медицина эта, дурь несусветная, клистиры гнойные да горшки помойные, на кой ляд оно тебе сдалось? Если боги присудили кому-то сдохнуть в муках, он и помрет, хоть ты в лепешку расшибись! Шани, вернись, кому говорю! Шани, звездочка моя!.. Заржавшая лошадь рванула тяжеловесной рысью. Герда разбойничьи засвистела, правя стоя и чудом сохраняя равновесие в качающемся тарантасе. — Ты дурак или сроду так? — задумчиво вопросила Лютик. Витольд с глухим рычанием обернулся к ней, шагнул, угрожающе занося руку для оплеухи. — Нет, точно дурак. Тронешь меня — и в любом трактире, любом замке, даже в самой захудалой деревушке прознают о Витольде фон Эвереке. Глупце, осмелившемся ударить маэстрину. Над тобой будут смеяться. Нет, хуже, твоим обществом станут брезговать. Хочешь этого? Могу устроить. С легкостью необыкновенной. Смачно харкнув поэтессе под ноги, Витольд отступил, громко и яростно сопя. Видимо, шляхтич никогда в жизни не получал достойного отпора — ни от мужчин, ни уж тем более от женщин. — Зря ты обидел Шани, — тем же рассудительным тоном продолжила Лютик. — Если б тебе достало ума понять и принять ее устремления, она бы простила. Она вообще дева добросердечная. Но ты оскорбил ее профессию. Самый надежный способ добиться того, чтобы Шани никогда в жизни больше не посмотрела в твою сторону. Молодец, что сказать. — Заткнись, язви тя в душу, — буркнул фон Эверек. — Без тебя тошно. Певунья чертова. Горите вы все ясным пламенем — и ты, и она... и ваша ведьмачья стерва тоже! Он повернулся и зашагал прочь, загребая остроносыми сапогами уличную пыль. Не удержавшись, Лютик показала удаляющейся широкой спине в зеленом кунтуше язык. Озадачилась, где бы ей разжиться пустым мешком. А заодно и вилами. После смерти альп усохла и скукожилась, точно попавший в пламя кожаный ошметок. Опасливо и неловко Лютик потыкала в дохлую тварь прихваченными из чужого сарая ржавыми вилами. От толчков застрявший между прутиками ребер серебряный кинжал вывалился. Поэтесса хозяйственно прибрала его — вдруг случится диво-дивное, Герда впрямь вернется? Пыхтя и сквернословя по-краснолюдски, Лютик кое-как запихала оскаленный труп в украденный мешок. Орудуя вилами, утрамбовала сверток в особо густые заросли крапивы. Перевела дух, откашлялась и в панике хлопнула себя по лбу. Присцетто нет, но договор о выступлении на свадьбе по-прежнему в силе! Кому отдуваться за двоих, спрашивается? Правильно, Юлиане фон Леттенхоф. — Свалили проблемы на хрупкую девушку и удрали, — отбросив вилы, поэтесса вытерла измазанные в крови, потные руки о сорванный лист лопуха. — Ну как всегда, чему я только удивляюсь. Привет, Лютик, я вернулась. Кстати, припрячь куда-нибудь дохлого упыря. Спасибо за помощь, Лютик. Ой, нет, совсем забыла. Благодарить меня — дурной тон. Лютик и за так все сделает — поможет, спасет, поддержит... труп закопает. Песенку споет, бля! --------------------------------------------------------------------------------- Стояла глухая заполночь, а веселье в Броновицах и не собиралось утихать, выплеснувшись за пределы деревни. Осипшая Лютик сидела на лодочном причале. Кривясь и кусая губу, поэтесса массировала онемевшее запястье и пальцы правой руки. Выступая, она явно переоценила свой талант и свои возможности. Но публика осталась превесьма довольна. Особенно когда Лютик завела похабные куплеты про троллячий свадебный обряд. Наверное, они были излишними, но поэтессу уже подхватило и понесло. — Ых, — прокашлялась Лютик, яростно вращая запястьем. Рядом стояла вместительная фляга с местной старкой на рябине — забористая, как грех. Лютик честно использовала ее как растирание, а уж потом отведала на вкус. Облилась горючими слезами и кинулась зачерпывать воду горстями прямо из озера. Едва не рухнула вниз головой в гости к местным русалкам. Черную зыбкую гладь Мельничного делила надвое яркая лунная дорожка. Звенел кокетливо-визгливый смех и забористые проклятия — парочки и компании катались на лодках. Гребли спьяну кое-как, вилявшие причудливыми зигзагами лодки то и дело с треском врезались друг в друга. На песчаной полосе разложили здоровенный костер. Вокруг живописно метались черные тени — плясали, обжимались, голосили песни от избытка чувств и выпитого. Визжавшая от восторга детвора запускала в небеса расписные меттинские фонарики с огоньками внутри бумажного купола. Кто-то радостно плескался в озере, кто-то шумно блевал в зарослях ивняка. Лютик подумала о гнедой лошади, скачущей через летнюю ночь, и подпрыгивающем на кочках старом тарантасе. О Шани, зажимающей рану и напрасно пытающейся уберечь раненого от толчков. О гонящей конягу во весь опор Герде. О том, удастся ли Шани быстро отыскать толкового хирурга и устроить операцию посреди ночи. При мысли о хрипящем, давящемся собственной кровью Присцетто Лютик потянуло на рыдания. Дотянувшись до фляги, она судорожно втянула полглоточка. Подействовало — по горлу словно продрали крупным наждаком, нахрен стесывая кожу, связки, мышцы и кости. За что? Зачем он только поперся за этой девкой. Герда обмолвилась, якобы упыри ментально чаруют жертву. Чтоб та послушно шагала, куда велят, и не сопротивлялась. Лучше б упырице приглянулся буйный фон Эверек. Этот забияка с легкостью бы отмахался. А Присцетто что, отродясь ничего тяжелее лютни в руках не держал... Тыльной стороной ладони Лютик утерла набежавшие слезы. Только бы у Шани все получилось. Она умница, у нее рука легкая. Шани сможет все исправить. Надо было медичке все-таки идти на праздник в зеленом платье. Чтобы все увидели, какая она охеренно красивая, и восхитились. — Мазелька певунья, что проку одной горе мыкать? Айда с нами!.. — окликнула Лютик пробегавшая мимо ватага местных парней. Среди них затесались знакомые и крайне довольные физиономии жаков. И в самом деле, вяло согласилась Лютик. В чем глубокий смысл торчать на причале, как перст, замерзая и наливаясь рябиновкой? Она перебралась к гудящему костру. Шлепнулась на накрытое половиком бревно, отуманенно созерцая деревенское веселье. Парни и девки скакали через костер, носились по мелководью, с хохотом швырялись яблоками. Вместо опустевший фляжки в ее руках, как по мановению чародейского жезла, возник наполненный кувшин. В сложившийся хоровод ворвался окосевший кмет в драной рубахе. Заголосил, мол, в усадьбе завязалась нешуточная драка с хеддельскими ублюдками и позарез нужна подмога. Парни с гиканьем наперегонки устремились на выручку. Завизжавшие девицы поскакали следом — глазеть, ахать и поддерживать. Те, кто оказался поумнее и замешкался, потихоньку шмыгнули по окрестным кустам и лодочным сараюшкам, предаваться грешным радостям плоти. Лютик подобрала забытый кем-то кожушок, набросила на плечи. Ревевший в ночи костер потихоньку угасал, стреляя искрами. Темное небо над дальним окоемом подернулось бледно-золотым и розовым, предвещая наступление утра. Умаявшаяся поэтесса с привизгом зевала и клевала носом, размышляя, где бы сыскать тихое местечко и малость прикорнуть. Сделать усилие, доковылять до бричек и отыскать ту, в которой они приехали из Оксенфурта? Нет, ноги подкашиваются, лягу прямо здесь... Она потерла слипающиеся глаза кулаками, пытаясь разделить сон и явь. Фыркая и звеня уздечкой, со стороны деревни сквозь мокрую от росы траву приближалась темно-рыжая лошадь. Остановилась рядом, обдав Лютик теплым дыханием. За седлом качался подозрительно знакомый коричневый мешок с синей заплатой, растопыренный угловатым содержимым. Поблескивали оголовья двух длинных мечей в притороченных ножнах. Герда спрыгнула наземь, пристроила задницу по соседству и с протяжным вздохом облегчения вытянула ноги: — Шани выставила меня прочь. Сказала, только мешаю. Там с ней в операционной какой-то бойкий старец и низушек-лекарь. Велела передать тебе, вот, говорю слово в слово: не теряй надежды. Они сделают все возможное. Краденый тарантас я загнала обратно во двор. Кстати, спасибо за упыриху. На нее были хорошие контракты от старосты из Янтры и с пасеки Маейрсдорфов. Она успела натворить бед и там, и сям. Что пьешь? — Здешнюю медовуху. Будешь? Кувшин, булькнув, перешел из рук в руки. — Я вот думаю... — с трудом выговорила Лютик, — эта тварь... что, если она повредила Присцетто связки в горле? Если он больше не сможет петь, как же тогда?.. Герда допила медовуху, утерла губы рукавом рубашки. Помолчала, обдумывая ответ. — Да, он может потерять голос. Но талант-то останется при нем, — наконец сказала ведьмачка. — В вашем цехе ведь есть те, кто сочиняет баллады, но не поет сам. Шани сказала, твой друг больше по части актерства... так ведь для площадного балагана тоже нужны слова. Кто-то их придумывает, так? — Пьесы, Герда, это называется — писать пьесы, — устало вздохнула Лютик. — У Присцетто это отлично получалось... получается. Как рассветет, кровь из носу надо отыскать Казуша, здешнего распорядителя. Выбить из этого скряги наши триста крон. Отдам их Шани. Если не на похороны, — она подавила всхлип, — то на отдельный угол в госпитале для Присцетто. Еще наверняка понадобится толковая сиделка. Лекарства. Хорошая еда. — Лютик... — Ну что еще? — дремота сгинула. Поэтесса удрученно высчитывала на пальцах, какие внезапные траты ей предстоят. — Керис очень огорчилась, когда ты исчезла. — Да уж надо полагать, — дернула плечом Лютик. — Это она отправила тебя в погоню, с наказом вернуть живой или мертвой? А ведьмачьего контракта на меня не заключено, случаем? — Кодекс запрещает охотиться на разумных тварей. Ты вроде как условно разумна. — Тогда почему ты здесь? Друиды выгнали за оскорбление капища непотребными действиями? — Нет. Просто уехала, когда сошел лед и открылось море. — А как же Хьялмар? — прищурилась Лютик. — Мне казалось, у вас возникло такое единство душ и тел, что не под силу разорвать ни людям, ни богам. Плечом к плечу против любых чудовищ и опасностей, двое против злого ветра! Герда медленно и шумно втянула носом воздух. Золото в облачных небесах раскалилось, заиграло оттенками оранжевого и сиреневого, прогоняя тьму. — Иногда единства недостаточно, — наконец с усилием выговорила она. — Дети Краха ан Крайта — мои друзья. Мне хорошо с ними. Хорошо на Скеллиге. Островитяне не задают дурацких вопросов, не косятся, не плюют вслед. Принимают тебя таким, какой ты есть, и судят по твоим делам. Наверное, я могла бы остаться и жить там. Стать одной из клана, обзавестись домом... только на что он мне? Тебя-то там не будет. «Я не захнычу, — Лютик стиснула кулачки и пристально уставилась на дальний берег озера, окутанный клочьями тумана. — Не буду рыдать! Всегда знала, слова из нее надо вытаскивать раскаленными клещами. Она привыкла держать любые чувства под спудом, отрицая само их существование. Ведьмачкам не положены эмоции, отвлекает от охоты. Но я хорошо знаю Герду. Почти знаю. Что-то о ней знаю. Это бОльшее, что она в силах сейчас сказать. Может, потом она отыщет другие слова. Красивые, звонкие и пустые, какие принято говорить девушкам. Которые не раз говорили мне. Но что проку с этих нарядных слов, если вот она, сидит рядом, только руку протяни?» Лютик шмыгнула носом и беспомощно разревелась в три ручья. Ткнулась лбом в подставленное твердое плечо, икая и выдувая носом склизкие пузыри. Герда не умела утешать. Просто сидела, аккуратно обнимая Лютик за трясущиеся плечи, и терпеливо ждала, когда поэтесса выплачется. Выговорится, захлебываясь действительными и мнимыми обидами, горечью, страхами. Тем, что осталось недоговоренным, висело промеж ними темным облаком болотных испарений. Никогда ей толком не понять мятущуюся творческую душу подруги — да Лютик и сама частенько не может толком объяснить, чего именно хочет. Просто невесть отчего и почему ей накрепко втемяшилось в голову быть рядом. Это неправильно. Так не должно быть. Ведьмачкам не дано прирастать спутниками. Им суждено в одиночку идти по Пути, исполняя древний долг. Так говорила Весемира, а уж она-то наизусть знала все правила ведьмачьего кодекса. Потому как сама их выдумала — специально для молоденьких доверчивых дурочек, злой прихотью судьбы угодивших в Каэр Морхен. — Ы-ы, — сквозь слезы прогудела Лютик и полезла целоваться. Герда сгребла ее за плечо. Безжалостно ткнула зареванной мордашкой в чистую тряпицу. — Поцелуй со вкусом соплей и медовухи — не больно-то романтично. — Много ты понимаешь в романтике, — Лютик звучно высморкалась и хихикнула. Чему Герда всегда завидовала и восхищалась, так это способностью подруги никогда не унывать. Лютик могла рыдать, скандалить, впадать в панику, строить из себя прожженную стерву — но, переведя дух, начинала беспечно смеяться над собой. — Да уж поболе некоторых духовно просветленных сопливок. Лютик прочистила нос в последний раз. Завертелась, устраиваясь поудобнее. Робко спросила: — Мир? — Мир, — обреченно вздохнула Герда. — И да, я дождусь, пока ты разберешься с делами своего покусанного друга. Полагаю, своей лошади у тебя нет? — Не-а, — прижалась упругим, теплым боком Лютик. — Где бы я ее держала, в оранжерее при кафедре натуралистики? — За конезаводчиком Бибервельтом до сих пор висит неотданный должок, — припомнила ведьмачка. — Вот и посмотрим, достанет ли низушку совести отплатить добром за доброе, или он по старой дружбе обдерет меня, как бог черепашку. Будете тебе конь. — Ура, — шепотом сказала поэтесса. — Только глянь, какой восход. Ага. Вот, послушай: блеснул слезой лиловый рассвет... — Лютик, ради всех богов. — И берег тронул прибой... — Мельничное — замкнутая озерная система. Здесь нет и не может быть прибоя. Разве что подъем воды во время весеннего снеготаяния и паводка. — А ты напряги воображение и представь, что мы на берегу моря. И никто из нас не знает ответ... — Да нет у меня ни капли воображения! Сама сколько раз обзывала меня тупым ратовищем от копья! — Где встретимся снова с тобой. Ну славно же получается. А ты отлично танцуешь. — Дурное дело нехитрое. Лютик открыла рот, собираясь то ли возразить, то ли восхититься ослепительными переливами алых и рыжих всполохов встающего над зубчатой лесной кромкой солнца. В Броновицах заголосил кочет, ему откликнулись собратья. Рассвело, истаял туман, требовательно замычала корова. Лошадь ведьмачки, по бабки зашедшая в озерную воду, вырвала стебель рогоза и захрустела. — Топает кто-то, — прищурилась Лютик. — Ух, отменно погулял человек, аж завидки берут. Шатаясь, как перегруженный корабль в свирепую бурю, и приволакивая ногу, вдоль прибрежной кромки ковылял Витольд фон Эверек. В изорванном кунтуше, из которого в десятках мест не слишком живописно торчали выдранные лоскуты. С заплывшей огромным пунцово-черным синяком и отечно вздувшейся левой половиной лица, на которой узкой косой щелкой кровоточил сомкнутый глаз. Лютик сходу заподозрила, что шляхтич был не только рьяным участником, но и непосредственным виновником ночной драки в усадьбе семейства Богаров. С него бы сталось. Особенно после того, как укатила Шани, способная более-менее держать в узде бешеный фонэверековский темперамент. Витольд тупо уставился на них единственным зрячим глазом. Верхнюю губу ему тоже разбили. Запекшаяся вокруг рта и на подбородке кровавая корка делала его похожим на неаккуратно отобедавшего вампира. На всякий случай Лютик юркнула за широкую спину Герды. — А-а, — невнятно выговорил фон Эверек. — Опять вы. В нынешнем изменившемся произношении это прозвучало как «опятфы». — А я тут... это, — Витольд размашисто качнулся. — Малость душу отвел. Поучил вонючих смердов уму-разуму. Теперь надолго запомнят, каково оно, дерзить благородному... а опосля зацепился языками с толковым человечком. Который доподлинно смекает, чего стоит ваше сучье племя. Он издалека погрозил Герде трясущимся пальцем. — Все едино ее возверну, — с пьяной запальчивостью заявил он. — Знаю, как. Мне друг разъяснил. Хороший друг. Правильный. Горилку хлещет, как воду. Зрит в корень. Бабы, грит, непостоянны, что флюгарка на ветру, и зыбки, аки зеркальце... Точно, зеркальце. Он зеркалами торгует, знакомец-то мой. С этими словами Витольд фон Эверек лицом вниз рухнул в озерное мелководье. Испуганно брызнули во все стороны мальки, умолкли квакавшие лягушки. К поверхности устремились неспешно расплывающиеся темные струйки. — Захлебнется ведь, — жалобно сказала Лютик. — Туда ему и дорога, — припечатала Герда. — Намекни Шани при случае, хренового она себе кавалера выискала. Ведьмачка досадливо крякнула, сгребла фон Эверека за шиворот и оттащила ближе к берегу. Ткнувшись лицом в песок, Витольд утробно захрапел. Издаваемые им булькающие звуки напомнили Лютик о моржах с берегов Скеллиге. — Я тоже столкнулась на празднике с купцом, промышляющим зеркалами, — вспомнила поэтесса. — Гюнтером его зовут. Милейшей души человек. — Ты ничего у него не покупала? — внезапно напряглась Герда. — Не давала ему никаких обещаний? Не высказывала просьб? — Не-а, — растерялась Лютик. — Мы просто любезничали. Играли в карты и качались на качелях. Потом начались танцы и я ушла. А что такое? Ты его знаешь, этого Гюнтера? Ведьмачка пожала плечами: — Лично не видела. Только не раз слыхала на большаке, якобы с людьми, встретившими этого самого Гюнтера, позже творились скверные дела. Вроде как они внезапно обретали то, чего желали больше всего на свете, но счастья им это не приносило. Все у них начинало идти наперекосяк и об косяк. Словно сглазил их кто. Хотя в сглазы я не верю. — А я верю, — Лютик передернулась. Глянула на избитого в кровь и безмятежно дрыхнущего фон Эверека, наполовину лежащего в воде. — Что, так и бросим его здесь? — В мамки-няньки не нанималась, — отрезала Герда. — Пошли, выбьем твои триста крон — и отвезу тебя в Оксенфурт. Мне еще упырицу клиентам надо предъявить, пока она совсем не стухла, и коня тебе добыть.