Путь Воина

Чайка тихо выбралась из постели и заботливо укрыла спящего юношу одеялом. Этой ночью ее не будили сны, и она хотела, чтоб он выспался получше. Покрываясь гусиной кожей, девушка умылась прохладной водой из кувшина; натянула тунику и бриджи. Зашнуровав высокие сандалии, выскользнула из комнаты с луком Диера в руках. В предрассветный час в гостинице все еще спали, и на улицу девушка выбралась с легкостью. Мишень на единственном дереве, повешенная ею полутора неделями ранее, весьма предсказуемо была на месте. Натянув тетиву, Чайка выстрелила. Стрела вошла в древесину чуть выше центра мишени. Девушка подошла, выдернула ее и снова встала в позицию. Она знала, как правильно оттягивать тетиву, знала, что оперение должно коснуться щеки. Но чего-то ей вечно не хватало, она не могла выстрелить точно, хоть и делала все, как ее учили в Веоне. Чувствовалось скорое приближение дождя, на вкус воздух был густой и влажный. Собиралась гроза. Настал сезон дождей. Чайка любила это место, эту деревушку со звонким названием — Эстейн. Деревня была тихая, ничем особенно не примечательная, но в то же время не выглядела глухим захолустьем. Здесь была гостиница, в которую каждую пятницу набивались деревенские мужики, чтобы выпить. Все дома, однако, были милыми и аккуратными, не хуже, чем в деревнях вокруг Веона. Веон… Чайка все еще мечтала туда вернуться, все еще надеялась найти своего брата, но с каждым днем эти надежды были все более призрачны. Рыжий и Звездочка были всем, что осталось у нее от прошлой жизни. Когда-то она была Миррой ра Верр, но для всех, кому она была дорога тогда, она давно мертва: как иначе может быть спустя почти полтора года? Теперь она — Чайка, загадочная девчонка с рыжим котом, что путешествует вместе с Меченым, чьего имени никто не знает. Даже он не называет ее Миррой, лишь изредка позволяя себе мягкое «Ми». В очередной раз выстрелив, Чайка попала наконец в центр мишени. В ту же секунду она почувствовала, что за ней наблюдают, и оглянулась. За ее спиной, всего в нескольких метрах от нее, на траве стоял Диер, ни капли не сонный. Он скрестил руки на груди и всем своим видом выражал одно лишь недовольство. — Тебя не учили в детстве просить разрешения, когда берешь чужие вещи? — Меня учили побеждать и выживать любой ценой, а показать мне, как надо стрелять, ты отказался в весьма… жесткой форме. Меченый то ли криво улыбнулся, то ли ухмыльнулся. Смерил Чайку оценивающим взглядом. Она ответила ему взглядом гордым. — Ну, раз уж ты хочешь этого так сильно, то так и быть. Мое величество согласен. Становись в позицию. Чайка встала, он — позади нее, совсем близко. Она ощутила теплое дыхание на своей шее, а потом — и короткий поцелуй нежных губ. Диер слегка изменил угол, под которым Чайка держала лук, прошептал: — Почувствуй кончиками пальцев биение тетивы и, как будешь готова, отпусти ее. Она уже почувствовала. Вместе с ритмом его сердца, услышала и тетиву. Отпустила, и, о чудо, стрела вошла точно в центр мишени. Прошептав на ухо девушке короткое: «Молодец», — Диер отстранился, а затем уже совсем другим голосом приказал ей повторить выстрел самой. Теперь было труднее почувствовать ритм, и с первого раза удачно выпустить стрелу не получилось. Но вскоре Чайка смогла попасть в центр мишени, чем заслужила явное одобрение своего учителя. Еще некоторое время она тренировалась под его молчаливым надзором, но, когда в гостинице послышалось шебаршение проснувшихся хозяев, Диер призвал ее окончить упражнения в пользу завтрака. Под конец он сам эффектно, почти не примериваясь, всадил стрелу в самый центр мишени, вызвав восхищение Чайки. Завтракала девушка молча. Пока она с видимым удовольствием поглощала стряпню хозяйки гостиницы, по ее лицу блуждала задумчивая улыбка. Меченый же, против обыкновения, говорил без умолку, лишь изредка что-нибудь запихивая в рот. Он рассказывал про луки, стрелы и лучников, которых он знал или о которых читал в прошлой жизни. — Я тебе еще не надоел? — вдруг спросил юноша, уставившись Чайке прямо в глаза. — Нет. Но лучше поешь сначала. Твой доклад для заказчика лучше не станет, если в процессе ты будешь что-то жевать. Меченый хмыкнул, но переключил свое внимание на пирог с птицей, уже давно успевший остыть. — Я могу один отвезти доклады, а потом вернусь сюда. Проведем тут еще пару недель, хочешь? В темных глазах девчонки заплясали искорки озорства, она улыбнулась. — Ты меня одну не оставишь. Я разом попаду в дюжину опасных ситуаций, и тебя за собой утяну. — Демон ты, а не арх, птаха, — тихо рассмеялся юноша. — Но одну я тебя и правда не оставлю. У тебя талант находить неприятности на наши головы. Покончив с завтраком, Чайка и Меченый обратились к своим делам. Диер, будучи, как сам он говорил, информатором, должен был закончить доклад для своего текущего нанимателя. Чайка как обладательница бесспорно лучшего почерка набело переписывала другой, написанный им прошлым утром. Он сидел на полу, по-турецки сложив ноги, листок бумаги положил на колено, а чернильницу поставил рядом. Девушка предпочла остаться за столом. Именно поиск информации, слежка и слухи кормили их обоих. Перед заказчиками исполнителем был Меченый, но на деле его спутница делала не меньше него. Туда, куда не мог попасть юноша, она проникала без труда. Фехтовальщица из нее тоже была получше, чем из него. За информацию платили щедро, деньги у них всегда водились, а значит, Чайка и Меченый могли не отказывать себе ни в чем. Вино ли, дорогие ли одежды — все было к их услугам; впрочем, излишней пышности оба не любили. Самым шикарным предметом в гардеробе девушки был нежно-голубой шелковый платок, стоивший баснословных денег и подаренный ей на шестнадцатый день рождения другом. Они в действительности называли друг друга друзьями, хотя, по правде, их отношения были куда глубже, пусть и начинались весной с недоверия и сугубо делового сотрудничества. На улице начинал моросить мелкий противный и, наверняка, холодный дождик. Юноша чертыхнулся, когда, в очередной раз обмакнув перо в чернильницу, обнаружил, что писать больше нечем. Поднялся с места, прихватив с собой чернильницу, и вышел в коридор. На втором этаже гостиницы располагались четыре больших комнаты, по две с каждой стороны коридора, упиравшегося в лестницу на первый этаж. Противоположный конец коридора оканчивался общей для всех постояльцев ванной комнатой, из которой еще одна лестница выводила прямо на задний двор гостиницы — оттуда воду для ванны носить было куда проще, чем через весь дом, войдя с главного входа. На первом же этаже располагался большой обеденный зал, комната хозяев гостиницы и кухня. Меченый дошел уже почти до середины лестницы, когда чутье плута заставило его остановиться и подняться обратно на несколько ступеней, чтоб его нельзя было заметить снизу. Через несколько секунд отворилась дверь, и в зал вошла хозяйка гостиницы в чуть намоченной дождем тунике, а за нею — двое неизвестных, с чьих плащей ручьями стекала вода. Когда они откинули капюшоны, Диер увидел, что они воины. Это уже было нехорошо. Хозяйке гостиницы было лет сорок, ее взлохмаченная прическа всегда напоминала птичье гнездо, а в темных глазах истинной атрианки светилась мудрость человека, которого изрядно помотала жизнь. Еще она пекла отменные пироги. Своим нынешним постояльцам она годилась в матери и заботилась о них именно что по-матерински. Женщина взяла у воинов плащи и повесила на крючки, в ряд прибитые возле двери. Затем пригласила гостей садиться, а сама зашла за стойку, тут же принявшись греметь посудой. Воин повыше ростом, рядовой, сел за один из пустующих столов. Второй, декурион, вытащил из чехла на поясе листок, сложенный вчетверо, и развернул его. Показал хозяйке гостиницы. На листке был портрет девушки. Казалось, его рисовал человек, некогда очень хорошо ее знавший, но ныне вынужденный с трудом восстанавливать в памяти точные детали ее образа. Девушка принадлежала к Святому обществу атрианских воинов, на что недвусмысленно указывала темная коса, перекинутая на ее плечо. Художник был мастером. Брови, губы, глаза, нос, подбородок… — он узнавал все даже с такого расстояния. Воины искали его Чайку. — Вы не видели эту девушку? — спросил декурион у хозяйки гостиницы. Ответа Меченый дослушивать не стал, бросившись обратно. По счастью, ходить и даже бегать неслышно он научился уже очень давно. Девушка еще сидела за столом в комнате, хотя писать уже закончила, и теперь чесала за ухом Рыжего, пристроившегося у нее на коленях. — Уходим! Быстро! Внизу двое воинов ищут тебя! — А если это посланцы моего брата? — А если нет? — парировал Диер, засовывая в папку с бумагами и чистовик подруги, и собственный черновик. Если нет, то она в лучшем случае вернется к дяде, и тот заставит ее отречься от престола, а в худшем ее просто убьют. Для него вариантов и вовсе не будет — после двух побегов его ждут исключительно кнут и петля. Чайка вздохнула, но признала, что он прав, и присоединилась к лихорадочным сборам. За несколько минут они распихали все вещи по сумкам и, оставив достаточную плату на столе, выскользнули из комнаты. Чайка несла сумку с котом, Диер — две других. Из гостиницы они выбрались по той самой лестнице, что из ванной вела на задний двор. По счастью, вход в конюшню тоже располагался на заднем дворе. На сеновале виднелась темная голова хозяйкиной дочки, забиравшейся туда, чтоб спокойно почитать старые легенды, и Диер окликнул ее, седлая своего гнедого: — Тирра! — девчонка взглянула вниз, свесившись из люка, к которому была приставлена лестница. — Ты нас не видела, хорошо? — Как скажете. Вы еще вернетесь? В Эстейне за почти год они были уже не в первый раз, и, можно сказать, подружились с хозяйской дочерью, несмотря на разницу в возрасте. Тирре было двенадцать лет, и она, будучи девчонкой довольно крепкой, лелеяла в свой душе ту же мечту, что и Чайка когда-то — принести воинскую присягу. Друзья понемногу учили всякому: верховой езде, фехтованию, приемам рукопашной. Только давать уроки стрельбы Меченый упорно отказывался. — Хотелось бы, — осторожно ответила Чайка. Больше ни один из троих не произнес ни слова. Застегнув плащи и набросив капюшоны, девушка и юноша вывели гнедого и белую кобылу из конюшни, пустили их по дороге, уезжая прочь из Эстейна. Моросил мелкий дождик, серой пеленой скрывший все вокруг. Они зябко кутались в плащи и желали укрыться от жалящих капелек. Земля и трава под ногами, намокшие и раскисшие от воды, давно превратились в единое грязное месиво, по которому лошади били копытами, окатывая и свои ноги, и ступни хозяев фонтанчиками брызг. Ехали молча — непогода отбила всякое желание разговаривать. На обед были остатки утреннего пирога, благоразумно прихваченные с собой. Воды, в спешке перелитой в одну флягу из кувшина в комнате, было мало: хватило всего по нескольку глотков каждому. К четырем часам пополудни дождь прекратился, и друзья рискнули остановиться в маленькой деревушке, чтобы пополнить запасы. Но надолго они там не задержались, тут же снова двинувшись в путь. Ночевать в деревне или даже просто вблизи людских жилищ было бы слишком опасно, а потому перед ними, как грозовая туча, висела перспектива сна на холодной, да еще промоченной дождем земле. Любоваться вокруг было особо нечем: и летом однообразный пустынный пейзаж не вселял ничего, кроме уныния, а теперь, когда все вокруг было пропитано водой, беспрестанно лившейся с неба, он стал и того тоскливее. В сезон дождей темнеть начинало гораздо раньше, чем в светлые летние дни, и остановиться друзьям пришлось довольно скоро. За день, проведенный в седле, сначала — под дождем, а затем — просто в промокших плащах, они успели изрядно продрогнуть, а потому, плюнув на все предосторожности, зажгли костер. Отогревались у огня они в обнимку, рядом сушились плащи. Тем временем над самим костром в котелке, каким-то чудом все еще нигде не брошенном и не потерянном, варилась похлебка. Постепенно, прихлебывая горячий суп и глядя на потрескивающие лепестки пламени, они согрелись настолько, чтоб к ним вернулась способность говорить. — Все будет хорошо, — заявил Меченый ни с того ни с сего, когда в котелке осталось ровно столько похлебки, чтоб двоим хватило на утренний перекус. Чайка сидела рядом с ним, положив подбородок на колени, и как завороженная глядела на пламя костра. Иногда ей начинало казаться, что среди покрасневших угольков и ярких искр она различает силуэты людей и зверей, храмов и кораблей. Огонь — живое и жаркое тело, колышимое ветром — будто пытался что-то ей сказать. Вот и сейчас она угадывала в нем саму себя, на лошади и с саблей в руках. — Как выглядел портрет, который был у воинов? Диер перечислял медленно, припоминая все, что видел утром: — Очень похожий. Все черты точно живые. Туманный. Как если б художник тебя знал, но давно не видел. Волосы заплетены в косу. В иное время тихая речь Меченого, произносимая в тени от пламени, ее бы успокоила. После ночных кошмаров она могла вновь уснуть только под его ласковый шепот. Но в этот раз его слова только возбудили ее, да так, что дыхание перехватило: — Голова немного повернута вправо? Коса лежит на левом плече? — А ты откуда знаешь? — недоумение так и слышалось в его голосе. — Дурак ты, Меченый! Девушка вскочила с места, принявшись нервно ходить кругами вокруг костра. Юноша даже не поднял голову, чтоб взглянуть на нее. — Его Индо рисовал, понимаешь ты это?! Мы давно не виделись, но до этого он знал меня лучше, чем кто-то еще! Он — лучший художник в семье, а меня всегда рисовал именно так! Я была к нему так близко! А по твоему почину я его так и не увижу, спустя четыре года! — Уж прости, я не знаю манеры рисования Индарка! — Ты мог мне хоть рассказать, как портрет выглядел! — Обязательно! В следующий раз, как по твою душу явятся воины, буду тебе все в подробностях описывать, пока они не подойдут лично познакомиться! Теперь он тоже встал, но остался у костра. Лицо скрывали тени, длинная же тень от статной фигуры легла на траву. Ни разу Чайка не помнила, чтобы Диер был в таком бешенстве. — Ты не понимаешь! — в отчаянии выкрикнула девушка. — О, нет. Прекрасно понимаю. Все время — все! — что мы вместе, у тебя на языке его имя. Его, а не мое, Мирра ра Верр! — Ты ни разу своего имени не назвал! Да, я знаю его, но не от тебя. А сама я тебе выложила всю правду! Ты хоть знаешь, как я рисковала, когда рассказывала о себе? Ты-то мне и наврать мог! Узнать, как я тебя узнала, и наврать, чтоб наконец добиться своего! Знаешь, что? — Представь себе, не знаю! — Я уезжаю обратно в Эстейн! Вдруг они еще там. Решительно выхватив из сумки ленточку, Мирра принялась заплетать волосы в тугую косу. Юноша не ответил ни слова, только снова сел к огню. Сначала девушка металась, как тигрица в клетке, не зная, за что схватиться и желая как можно скорее оказаться подальше от Меченого, застывшего в одной позе у огня. Однако постепенно она охладилась и начала мыслить более-менее здраво. Ночью в сезон дождей ей в одиночку было не добраться никуда, особенно с учетом ужасной усталости. Да и не хотела она, по правде, бросать Диера. Заметив ее нерешительность, Меченый вновь обратился к ней с одной-единственной фразой: — Не делай ничего необдуманного, Мирра. С досадой распустив косу, девушка бросила ленточку обратно в сумку. Забрала свой плащ и, завернувшись в него, улеглась на землю у костра. Желать спокойной ночи ему Мирра не стала. Она провалилась в сон быстро, еще до того, как и Диер лег рядом. Но успокоения сны, полные ужаса, крови и боли, ей не принесли и забыться не дали. Через несколько часов — глубокой ночью, Мирра проснулась, помня каждый из своих кошмаров, будто видела их наяву. Она чувствовала, что уже не знает, где реальность, а где сон, и оттого ее трясло, как в лихорадке. Рядом раздалось шуршание плаща, а затем Диер сонно спросил: — Ты в порядке? — Да… Нормально. — Тогда дай уже мне поспать! — со злостью бросил Меченый, переворачиваясь на другой бок. — Всю ночь стонешь и вертишься! Мирра не обижалась. Она знала, что часто будит его ночью то бормотанием, то криками, и обычно он это сносит удивительно кротко, даже успокаивая ее после кошмаров. Но, как бы ей того не хотелось, успокоиться она не могла. Слезы лились ручьем, ведь перед глазами то и дело вставали образы из снов. Девушка пыталась задушить рыдания, закусив зубами край одеяла, но это было бесполезно. Позади снова раздался шорох, тихий вздох, а потом она почувствовала теплое дыхание на своем затылке и услышала шепот: — Я не глухой и не слепой, а ты не в порядке. Несколько минут они просто лежали рядом, Диер обнимал девушку со спины. Биение его сердца и спокойное дыхание рядом постепенно успокоили Мирру. — Расскажи мне, птаха, — попросил Меченый, осторожно коснувшись губами ее плеча, когда заметил, что она больше не плачет. — Ты не злишься больше? Он ответил не сразу, словно задумался, что сказать: — Нет, Ми, не злюсь. У меня есть младший брат, и я бы точно так же искал его, как вы с Индарком ищете друг друга. — Сначала я видела, как дома мама обнимает нас с Индо. Не детей, а таких, какими мы скоро будем. Она будто стала совсем молодой… — девушка замолчала. — Но тебя же не это напугало, правда? — Нет… Потом я вдруг опять ее увидела, но очень постаревшую, сгорбившуюся старуху, болезненно-худую… Она сидела на стуле возле лампадки в келье храма. Она была мертва, Диер… — девушка опять задрожала, и юноша поцеловал ее плечо уже куда ощутимей, погладил по руке. — Потом Индо. Он лежал на поле боя… В такой странной, неестественной позе. По его тунике на груди растеклось алое пятно. Он не дышал. И его волосы, его светлые волосы — как у матери, северянки… Они потемнели от грязи, заскорузли в крови. — Это сон, Ми, только сон. Это неправда. — Мои сны не врут. Ты и сам знаешь. Еще вольница Има, все они лежали убитые на какой-то поляне в лесу, даже Миа. Папа, снова истекающий кровью. Как тогда, все заново! И ты тоже… — Диер обнял ее крепче. Чайка почувствовала его губы на своей шее. Теплое дыхание, опалившее кожу, убедило в его реальности и заставило продолжать. — В петле. С третьим клеймом, на другом плече. В синяках и ссадинах, со следами плетей на спине и руках… Мертвый, тоже мертвый. Все это картинка за картинкой, раз за разом… Кончики мягких волос защекотали ее щеку. Юноша приподнялся на локте, чтобы взглянуть ей в лицо. — Ми, посмотри на меня. Она посмотрела, повернув голову; они встретились взглядами. Его ясные глаза глядели в этот ночной час удивительно серьезно. — Это все неправда. Не будет этого, слышишь? Никто из нас не умрет. Ты просто увидела кошмар, такое бывает. Мне иногда тоже снится мать, и ничего. — Ты скучаешь по ней? — Ни капли, — в его голосе послышалась горькая усмешка. — Она отреклась от меня. Сказала, что не сын я ей. Что она не хочет иметь сына-преступника и изменника. Диер улегся на спину, а Мирра привычно положила голову ему на плечо и обняла. Она была спокойна, как никогда, но все равно не могла сомкнуть глаз. Не сразу она поняла, чего не сделала. — Ты не преступник и не изменник, Диер. Я говорю тебе это, как арх. Ты очень хороший человек, и я… Меченый тихо хмыкнул во тьме. Мирра не закончила предложения. — Ты пробовала контролировать свои сны? — вдруг спросил он. — Нет. Но я попробую увидеть что-нибудь специально, — пообещала девушка. — Только не сегодня. Спи, птаха, и ничего не бойся. — Прости меня за все, что я наговорила. — А ты меня — за то, что так получилось с твоим братом. Забывшись сном во второй раз, Мирра спала уже без кошмаров до самого утра. Утром девушка проснулась удивительно счастливой. От сна на жесткой и холодной земле ломило все тело, но зато было что-то другое, легко читавшееся во взгляде Диера, обращенном на нее. Мирра улыбалась в ответ ему. Друзья подкрепились остатками вечерней похлебки, а после стали собираться в путь. День был пасмурный, по небу, словно вдруг взлетевшие горы пуха, бродили пышные облака. Впрочем, дождем пока не пахло, облака были совсем мирные, а вовсе не дикие и жуткие тучи. Перед Миррой и Диером стоял выбор: ехать назад, к Эстейну, или же вперед по дороге. Несколько смущенный вчерашней оплошностью, Меченый дал подруге выбирать самой. Она решила двигаться вперед, и вскоре двое всадников уже ехали по дороге рука к руке. Кот, на время стоянки выпущенный на волю, вновь сидел в сумке. В мягком свете, пробивавшемся сквозь облака, все кругом стало немного сказочным, будто друзья перенеслись в те легендарные времена, когда по земле еще ходили в человеческом обличье великие близнецы Джерр и Даона. Серебряное свечение укутало все вокруг невидимыми одеждами, сокрывшими все недостатки пейзажа и сохранившими лишь достоинства. Через бескрайнюю степь, чьи земли уже впитали немного живительной влаги, тянулась пустынная дорога. По ней ехали лишь двое всадников, но они не нарушали чистоты и девственной красоты этого края, и все оставалось здесь точно таким, каким было сотворено природой. Таким, каким оно было много веков назад, когда боги еще жили среди людей… В двенадцатом часу дня на горизонте показалось непонятное синее пятно. К полудню, когда друзья остановились, чтобы немного перекусить, оно превратилось в небольшой городок — лагерь атрианских воинов с синими знаменами на стенах. Еще через полчаса показались воины, издалека кажущиеся похожими на игрушечных солдатиков. Диера перспектива близкой встречи с ними не вдохновляла, но он не хотел вновь подставлять подругу, а потому молчал, лишь кривя губы в нехорошей ухмылке. Немного спустя на дороге показался пеший — воин в синей тунике, с саблей на поясе. За ним следовали еще двое. Они были в слегка полинялых туниках, а значит, и ниже званием. Друзья, подъехав ближе, остановили коней, а воин застыл на одном месте, как вкопанный. Его рука еще лежала на эфесе сабли, но, когда стоявшие за ним потянулись к своему оружию, он остановил их знаком. У воина были светлые волосы. Мирра спешилась и сделала несколько робких шагов вперед. Воин решительно пошел вперед, и девушка последовала его примеру. Они встретились на середине пути, разделявшего их, и замерли в нескольких шагах друг от друга на секунду-другую. Затем преодолели и их, встретив друг друга объятиями. — Мирра. — Индо. Им не были нужны иные слова, хватило имен, чтоб рассказать все: тоску и отчаянье, любовь и привязанность, счастье и надежду. Спутники Индо стояли на месте, не в силах поверить в то, что эта встреча наконец произошла. Диер несколько секунд колебался: решение давалось ему тяжело. В ясных глазах плескалась горечь. Он ничего не произнес вслух, но если бы Мирра обернулась, она бы прочла по его губам: — Прости меня, Ми. Я не могу. Если бы она обернулась, она бы увидела, как он развернул своего гнедого. Если бы она обернулась, она остановила бы его, наконец сказав заветные слова. Но она не обернулась, так и не отпустив брата. Тот даже не глядел на друга сестры. Единственными, кто видел этот побег, были спутники Индо, но они ничего не сделали, повинуясь его приказу. — Я жду занимательного рассказа, — с улыбкой сказал Индо, отстраняясь. Мирра обернулась, задумавшись, как лучше познакомить двоих дорогих для нее молодых людей, и тут же побледнела. Покачала головой с пустотой в глазах, беззвучно шевеля губами. Брат спросил, что случилось. Она смогла лишь отмахнуться, сказав, что объяснит потом. Индо не стал продолжать расспросы, только подошел к Звездочке и взял ее под уздцы, повел за собой. Когда воин поравнялся с сестрой, она на секунду остановила его и выпустила из сумки кота, а вторую, с вещами, взвалила себе на плечо. Сумка была противно-влажная, еще не окончательно высохшая после вчерашнего дождя, ведь на ночь Мирра забыла положить ее поближе к огню. Где-то там, среди ее вещей, лежал один флакон граненого стекла с зельем, что залечивало самые страшные раны. Второй она без сожалений отдала Меченому в тот самый день, когда они открыли друг другу правду. Зная его, она была уверена в том, что ему это зелье еще пригодится. Вскоре четверо: Мирра, Индо и двое неизвестных ей воинов, — добрались до лагеря. У главных ворот Индо назвал пароль: «Жизнь за арха», и их пропустили внутрь. Мирра заметила, что ее брат уже дослужился до командира манипула, и ее захватила гордость за него. Она всегда знала, что из него выйдет талантливый воин, но одно дело — знать, и совсем другое — видеть своими глазами. Лагерь был выстроен в лучших атрианских традициях. Некогда в начале войны он строился как временный, но с тех пор, будучи расположен посередине между Веоном и границей и потому оказавшись очень удобным командным пунктом, уже стал постоянным. За высокими стенами со сторожевыми вышками и несколькими воротами ровными рядами располагались казармы, конюшни и другие жизненно необходимые для нормального функционирования лагеря сооружения. В самом центре лагеря стоял штаб главнокомандующего с плацом перед ним. Воины поставили лагерь с расчетом на круглогодичное пребывание в нем, а потому в шатрах были лишь летние кухни, все остальные здания строились прочно, чтобы ни жара не накалила воздуха внутри, ни дождь не промочил стен и крыши. Только войдя в лагерь, Индо тут же перепоручил Звездочку кому-то из рядовых воинов, распрощался со своими товарищами и продолжил свой путь лишь с сестрой, которую обнял за плечо и повел за собой. Кентуриону Индарку эр Тиана были выделены две небольших отдельных комнаты в одной из казарм. Две комнаты — довольно много для молодого кентуриона, чей второй десяток лет еще не истек, пусть он и отличился не раз по службе, но мало для сына арха. Индо эта площадь более чем устраивала. В одной из комнат располагались постель, сундук с вещами и небольшой письменный стол, по давней традиции военных захламленный неисчислимым количеством карт, рапортов, записок и прочей макулатуры. Вторая же становилась то гостиной, то ванной, а то и вовсе местом для сходок, в зависимости от того, что прямо сейчас было нужно ее хозяину. Пока Мирра осторожно оглядывалась вокруг, ее брат успел поймать на улице какого-то раба и приказал тому наполнить ванну горячей водой. Из лагерного сундука самого дешевого дерева юноша вытащил простую белую тунику, полотенце и кусок недорогого мыла, после чего все это вручил сестре, пояснив: — Твоя сумка мокрая насквозь. Мирра тепло улыбнулась в ответ. Индо всегда замечал то, на что никто другой не обратил бы внимания, а если речь шла о дорогих ему людях, то он становился и того внимательней. После того как ванна была наполнена, воин вновь улыбнулся, а затем сказал что-то о неотложных делах и вышел из комнат. Мирра, недолго думая, расстегнула сандалии, скинула с себя одежду и влезла в ванну. Хоть она и отогрелась после дождя еще прошлым вечером, когда сидела у костра в обнимку с Диером, горячая вода, от которой даже пар шел, доставила ей несказанное удовольствие. У нее давно не было возможности отмыться так хорошо, ведь ванные в гостиницах обычно оставляли желать лучшего. Когда вода стала понемногу остывать, Мирра выбралась из ванны, вытерлась насухо и облачилась в шерстяную тунику, одолженную братом. Она была лишь немного длинновата, а в остальном отлично подошла ей. Конечно, женскому белью у Индо было неоткуда взяться, и ей все же пришлось надеть чуть влажную смену из своей сумки. Бриджи она решила повесить сушиться, ведь все равно никуда не собиралась идти. Пока девушка копалась в своих вещах, ища белье, ей на глаза попался шелковый платок. Она взяла его и, подержав немного в руках, завязала на шее. Шелк неожиданно оказался совсем сухим. Диер, Диер… Она не была точно уверена, что заставило Меченого вдруг бросить ее. Вечерняя ссора, давняя уверенность, что Индо ей важнее, или банальный страх заклейменного мальчишки перед воинами? Она не знала, но пока чувствовала только одну — обиду. После всего, что было между ними, сбежать, даже не попрощавшись… Это было слишком. Слишком даже для него, который уже не раз выделывал подобные фокусы с вольницей Имона. Мокрые волосы Мирра ра Верр заплела в самую простую косу. С той самой минуты, как она встретилась с Индо, она перестала быть дочерью Диэ и снова стала одной из атрианских воинов. Вскоре вернулся Индо, принес сестре немного поесть: глубокую тарелку наваристого супа с разными овощами и небольшим куском мяса и ломоть хлеба, положенный на ее края. Мирра с благодарностью приняла обед, ведь полуденный перекус, разделенный с Меченым, был весьма и весьма скромен. Девушка ела, сев на заправленную настоящим шерстяным одеялом постель и поставив тарелку себе на колени. Индо сидел напротив, развернув стул спинкой к столу и «лицом» к сестре. Он оглядывал Мирру с едва ли не большим интересом, чем при последней встрече полтора года назад. Тогда она лишь выросла, став из двенадцатилетней девочки пятнадцатилетней девушкой. Теперь изменилась не только внешняя оболочка, но и ее душа. В свой квиндецим Мирра ра Верр была невинной во всех отношениях девушкой, пусть и повидавшей уже превратности судьбы, однако все равно юной мечтательницей с открытым взором и улыбкой на устах. В шестнадцать с небольшим она стала молодой женщиной, в чьем взгляде явственно читалась нелегкая судьба, а ее губы вдруг оказались очерчены куда жестче, чем раньше. Только одного не знал и не подозревал Индо, когда воображал себе примерную судьбу сестры. На ее совести, вопреки всему, не было ни одной отнятой жизни. Она не убила ни одного человека. Ни бандита, ни купца, — никого. Вольница Има вела довольно-таки мирную жизнь, за все время, насколько знала Мирра, они расправились лишь с теми наемниками да одним брианским купцом. Девушку-наемницу убила стрела, вонзившаяся ей в грудь быстрей, чем Мирра решилась пронзить поверженную соперницу саблей. Честь прикончить купца была целиком предоставлена Сэлле. После, когда Мирра уже бродила вместе с Диером, он никогда не позволял ей ни убивать, ни просто лишний раз поднимать на кого-то руку. Он заявил, что Мирра не должна брать на себя такого греха. Конечно, ей приходилось драться, и много, но ни разу бой не вышел за рамки нескольких порезов у каждого из бойцов. Закончив с обедом, девушка и сама уставилась на брата. Он же, в отличии от нее, совсем не изменился, только повзрослел еще больше. Трудно было поверить, что ему не исполнилось даже восемнадцати лет. Когда лукавые глаза брата встретились с суровыми глазами сестры, оба вдруг улыбнулись. Им не были нужны слова, чтоб сказать, что они скучали друг по другу. — Красивый платок, — проронил Индо, и Мирра рассеяно тронула пальцами нежный шелк. Ответила, что это подарок. Тогда, в июле, даря ей платок, Диер с едва заметной улыбкой сказал, что это меньшее, чем он может отплатить за ее дар ему. В семнадцатый день рождения Меченого Чайка отдала ему один из двух флаконов с тем зельем. Тот же апрельский день стал для них днем выяснения правды. Еще минуту-другую брат с сестрой молчали. Мирра не знала, были ли у него дела, которые он отложил ради нее, или ему просто было нечем заняться, но она была рада, что он сидит с ней и просто с улыбкой молчит. Потом дочь Верра начала свой рассказ. Она говорила с Индо честно, не утаив ни одного события, свидетельницей или участницей которого стала за последние полтора года. Даже признала, что свои злоключения устроила сама себе, забыв карту во дворце. Рассказала о компании Има, об их нелегких судьбах. Индо кивнул, так как знал историю Сэллы — дочери посла. В остальном же он слушал, не перебивая, давал ей высказаться. В самом конце Мирра добавила, что Диер, несмотря на все, был очень хорошим человеком и стал ей по-настоящему близок. Правда, она не стала уточнять, насколько именно близок. Это было слишком личным. Она отлично помнила долгие летние дни, каждый из которых был одной маленькой жизнью. Летом своего семнадцатого года Мирра действительно была счастлива. Приходилось работать, чтобы получить деньги на жизнь, и иной раз эта работа была опасной. Как ни крути, ей часто приходилось защищать Меченого, который, будучи искусным лучником, в ближнем бою сражался из рук вон плохо. Но работа того стоила, золото и серебро всегда звенело у них на поясах, и они не знали отказа ни в чем. Но больше всего Чайка любила полуденную жару, когда наступало время обеда. Если они были в городе, то приходили на рынок, ослепительно блестящими в свете звезды монетами расплачивались за продукты для своей трапезы, а затем вместе с покупками возвращались в свою комнатку в трактире. Из оконца под потолком на пол падала полоска жаркого света, но в остальном помещении царил прохладный полумрак. Они не нарушали его, не трогали лампу. Обедали в полутьме — отправляли овощи, сыр и хлеб, а иногда и вяленое мясо в рот. Смеялись много без особой на то причины, улыбались просто так. Если были в деревне, то покупали те же продукты у трактирщика, а затем уходили подальше от домов, чтобы остаться наедине в полуденном зное. Пышущую жаром землю не могло остудить ничто, а их головы до поры до времени остужало только прохладное вино из бутыли, до того тщательно спрятанной в тени. Но вскоре их окутывал легкий винный дурман, и они забывали обо всем, видя лишь друг друга. Они любили, любили страстно, опьяненные вином и диким полуднем. После они просто лежали — на жесткой ли траве, на полу ли в трактире, — обнявшись, будто боялись — отпустят друг друга, и все это исчезнет, опять вернется ад, через который успели пройти оба. Она любила его. Но ни разу этого не произнесла вслух, о чем теперь горько сожалела. Собственно, Мирра даже не знала, когда она осознала, что любит. Первая настороженность скоро сменилась крепкой дружбой после того, как они раскрыли друг другу правду о своем прошлом. Но когда эта дружба стала чем-то большим, она не могла понять. От романтических размышлений, приправленных грустью произошедшего днем, девушку оторвал голос Индо, успевшего осмыслить все услышанное: — Я познакомлю тебя кое с кем вечером, но пока тебе лучше не высовываться, хорошо, Вояка? В этом новом для нее «лагерном» мире дочь Верра предпочла полностью довериться Индо, куда лучше знавшему его. Потому она послушалась его совета и остаток дня провела, не выходя из комнат и усиленно изображая, что в них никого нет. Несколько часов она просидела над картами за столом в попытке разобраться, как идет война. «Наши», атрианцы, прорвались на территорию Бриана и дошли до самого Черного озера, однако до Ахеналя — вражеской столицы — было еще далеко. С удовлетворением и гордостью за своих воинов Мирра отметила про себя, что, если так пойдет, к середине следующего года Атриан сможет заключить весьма выгодный мирный договор. О том, кто будет архом, она думать не хотела. В конце концов карты ей окончательно надоели, и девушка, перерыв все, нашла среди груды бумаг книгу. Та оказалась сборником рассказов одного современного писателя и путешественника, адепта в одном из храмов Кетхеодорры. Мирра всегда любила читать про чужие края, а потому тут же взялась за чтение. Книга была описанием разных стран, причем особенно много внимания уделялось далеким заморским государствам севера. Некоторые предложения были подчеркнуты, у других стояли восклицательные знаки, а иногда целые абзацы были обведены тонкой линией или отмечены несколькими знаками вопроса. Мирра поняла, что Индо хотел найти как можно больше всего о родине своей матери. За книгой часы прошли незаметно. Вскоре снова появился Индо, а с ним — слуга с кухни, держащий большой поднос в руках. Индо быстро сгреб со стола все бумаги и вместе с сестрой передвинул его ближе к середине комнаты, после чего водрузил поднос в самый его центр. Как оказалось, ужин был рассчитан на двоих. Сам Индо сел на постель, Мирре уступил стул. В первые минуты оба набросились на еду так, словно не ели уже целые сутки. Впрочем, ничего удивительного в этом не было — обед Мирры был весьма скромен, у Индо, можно считать, его вообще не было, а кормили в лагере на редкость хорошо. Обжигая пальцы и губы, они поедали горячие, только что с огня, вкуснейшие для двоих голодных юнцов, чуть пряные мясные колбаски, закусывали их листьями хрустящего салата и запивали чистой-чистой и такой простой водой. Покончив с основным блюдом и порядочно насытившись, брат с сестрой взяли по куску хлеба — единственное, что еще не было съедено, — и подняли глаза друг на друга. Теперь была очередь Индо рассказывать, что с ним произошло в эти полтора года. Он улыбнулся, и вкратце описал свои свершения, за которые он был назначен кентурионом в неполных восемнадцать лет. Мирра слушала брата с восхищением, увеличивавшимся от боя к бою, от одной успешной операции к другой. Вот кто действительно мог бы быть достойным наследником их отцу. Она сама за эти полтора года побыла бродягой, переписчиком, информатором и в некотором роде даже бандиткой. Все, что она приобрела, — это привязанность человека, беглого преступника, обвиненного в измене. И сама же отдала ему сердце. Мирра слишком хорошо саму себя знала, чтобы суметь представить рядом с собой кого-то другого, кроме Диера. Индо же… Он стал молодым, успешным военным, да еще редким красавцем. Может, он был менее вынослив, чем чистокровные атрианцы, но материнские черты с лихвой это компенсировали. Светлые — льняные, как их называла бабушка, передавая слова самой Леа, — волосы обрамляли его загорелое открытое лицо. То задумчивые, то смеющиеся лукавые темные глаза сразу располагали к себе, как и весь он, заставляли верить ему безоговорочно. — Индо… Я так горжусь тобой, брат, — улыбка вышла чуть грустной оттого, что Мирра задумалась, сколь ничтожна ее жизнь в сравнении с его. — А я — тобой, Вояка. Я бы вряд ли сумел пройти через все это… Помнишь, я говорил тебе о том, что среди нас есть круг твоих союзников? Девушка кивнула утвердительно, засовывая в рот последний кусок хлеба. Индо не смог не улыбнуться вновь, глядя на это ребячество, но продолжал серьезно: — Я должен тебя с ними познакомить. Наше собрание будет в девять, в доме коменданта лагеря. Просто доверься мне, и все пройдет хорошо, ладно? Еще около часа они просидели вместе. Индо рассказывал и показывал на картах, что конкретно происходило в последние полтора года на фронтах и в тылу. Мирре было приятно уже одно то, что они сидели рядом, плечом к плечу, как в старые времена, склонившись над картой, разложенной на коленях. К тому времени, когда брат с сестрой стали собираться на собрание, дочь арха уже была довольно хорошо осведомлена о последних событиях. Девушка натянула бриджи, сменила тунику на синюю, уже успевшую просохнуть, и пристегнула к поясу ножны с саблей — той самой, которую ей подарил Индо на пятнадцатилетие. На его шее все так же поблескивал серебряный дракон. Сам Индо оделся в свою обычную форму кентуриона — тунику с каймой по низу, простые бриджи, высокие сандалии, — однако плащ за ненадобностью оставил в комнате. Критически оглядев облик сестры, он заметил, что платок на шее лишним не будет. Мирра убрала его еще днем, когда слабый узелок развязался и голубой шелк соскользнул у нее с шеи. Ей очень не хотелось потерять подарок Диера, но Индо был прав — с платком весь ее образ становился как-то свежее и интереснее, а потому она вновь завязала платок на шее, переплела косу и под неодобрительным взглядом брата обулась. Действительно, внешний вид ее сандалий оставлял желать лучшего, но то, что они нигде не терли ноги, в последние месяцы было куда важнее. Затем Индо и Мирра вышли из комнат и направились к дому коменданта. В поздний вечерний час небеса уже потемнели, и лишь бледная ночная звезда, пробившись сквозь тучи, тусклым светом освещала мир. Кое-где в лагере стояли с факелами караульные, еще двое дозорных обходили весь лагерь, но этим все освещение ограничивалось. Разве что возле нескольких окон можно было на земле увидеть прямоугольники желтого света, прошедшего сквозь открытое окно. Окажись Мирра тут одна, ей бы пришлось идти почти наощупь, но Индо знал каждую дорожку, каждый камешек и каждый поворот, и, ухватившись за его руку, ей удалось добраться до дома коменданта без происшествий. Индо трижды постучал в дверь — таков был условный знак, что пришел свой. Не прошло и минуты, как дверь отворилась, впуская внутрь детей арха. Индо ухватил сестру за руку и устремился вслед за человеком, открывшим дверь и держащим в руке факел. Пройдя по длинному темному коридору, трое подошли к еще какой-то двери. За ней была лестница, что вела вниз. Факел в руках проводника давал не так уж много света, но Мирра давно привыкла бродить без света по темным лестницам, и потому следила лишь за тем, чтоб случайно не наступить на ногу идущему впереди брату. Винтовая лестница привела их к третьей двери, за которой оказался большой зал, на удивление хорошо освещенный. Оставаться в тени можно было, лишь стоя у самой двери. На стенах висели в держателях множество факелов, а большую часть пространства занимал круглый стол, все так же заваленный картами и бумагами. На самом высоком из кресел вокруг стола восседал, по-видимому, комендант крепости, а на других креслах расположились еще десять человек. — Это только командование, — шепнул Индо сестре. — Оставайся в тени, пока я не кивну. После этого Индо отпустил ее руку и сам вышел вперед. Их проводник уже вставил факел в держатель на стене и сел на одно из свободных кресел. Индо же садиться не стал, остановился перед столом. Все двенадцать человек подняли на него взгляд, ожидая, что он скажет. — Господин комендант, товарищи! Вы просили меня возглавить нашу борьбу. Я нашел кое-кого более подходящего на эту роль, — и он кивнул головой, приглашая сестру предстать перед мятежниками. Мирра появилась в трепещущем свете факелом загадочной фигурой, еще одной тенью в этом зале, и стала рядом с братом. — Позвольте вам представить мою сестру… — Индо хотел продолжать, представить Мирру по всем правилам, но ему не дали закончить. За столом скрипнуло одно из кресел — с него вскочила девушка, декурион, тут же подбежавшая к детям арха. Что-то бесовское было во всем ее виде: в растрепанной косе, не подогнанной по размеру тунике, распахнутых карих глазах и живой улыбке. Она не постеснялась приложить ладони к щекам Мирры, а та остолбенела от неожиданности и даже не смогла ничего сказать. Взгляд девушки-декуриона завораживал, растворял в темноте ее глаз, заставляя забыть о себе. Это походило на гипноз. На секунду девушка-декурион закрыла глаза, а когда открыла, с почти детской непосредственностью сказала: — Здравствуй, кузина. Я очень хочу знать, кто такой Диер, который так мешает тебе сосредоточиться на нашем собрании. Индо хмыкнул, и Мирре очень захотелось высказать ему все, что она думала об этой ситуации. Она покраснела, но это осталось незамеченным благодаря еще не успевшему смыться летнему загару. Мысли дочери Верра и правда были далеки от этого собрания, она гадала, где сейчас Меченый, о чем он думает. Зато девушка наконец отняла ладони от лица Мирры, что очень обрадовало последнюю. — Позволь тебя познакомить, Мирра, с нашей троюродной сестрой. Мирра, это Шамиз ра Табит. Внучка Теймри ра Тэрис. Шамиз, это Мирра ра Верр, моя сестра. — Двоюродная, — поправила Шамиз, как ни в чем не бывало уставившись в глаза уже Индо. Тот и бровью не повел, совершенно не испугавшись ее взгляда. — По крови, но не по духу. Юноша бесцеремонно отодвинул троюродную сестру в сторону и потащил родную за собой к столу. Заседание сопротивления окончилось далеко за полночь, и в последние полчаса Мирра уже откровенно клевала носом. Сказать, что она выспалась прошлой ночью, мог бы лишь тот, кто сам страдал от бессонницы. Сначала ее измучил кошмар, а потом, пусть Диер и был рядом всю ночь, спать не давали холод и жесткая земля вместо ложа. В первые пару часов речь действительно шла о чем-то важном. Руководители сопротивления разрабатывали план похода на Веон, чтоб свергнуть узурпатора. До недавнего времени предполагалось, что поведут всех, станут лицами кампании Индо и Шамиз, но Мирра подходила на эту роль лучше них обоих. Она, дочь арха Верра, была той, у кого Кинтеп отнял все и даже позарился на ее жизнь. Она должна была стать символом протеста. В двенадцатом часу ночи дельные разговоры сменились пустыми спорами о насущных делах лагеря и сопротивления. Больше всех горячился комендант, Сиэр эр Алия, на которого одновременно наседало высшее начальство из Веона и которого мучили его подчиненные, когда он пытался привести в исполнение странные приказы, приходившие из столицы. Но наконец это обсуждение было закончено, и Мирра вместе с братом вернулась в его комнаты. По его приказу на полу приготовили вторую постель. У нее даже не было сил возражать против того, чтоб брат уступил ей кровать, а сам устроился на втором импровизированном ложе. Девушка тут же забралась под теплое одеяло из тонкой шерсти и, уютно свернувшись калачиком, наконец позволила себе провалиться в сон. Сам Индо еще довольно долго сидел у на табурете, глядя на спящую сестру и теребя в руках ее шелковый платок. Он чувствовал, что Мирра рассказала ему далеко не все о том, кто преподнес ей этот подарок, и против воли и здравого смысла волновался за нее. Ему ли было не знать, на какие отчаянные вещи способна Мирра ра Верр, если только действительно чего-то захочет… Но в конце концов успокоился и он, забывшись неглубоким, но спокойным и бодрящим сном. Перед тем, как уснуть совсем, Мирра вдруг вспомнила вчерашний совет Диера и постаралась живо себе представить, что хочет увидеть. Мама встала перед ее глазами как живая, и с этим светлым образом перед внутренним взором девушка уснула, пригревшись под одеялом. …Тиана ра Огерр стояла на коленях полутемной келье перед алтарем. Пламя единственной зажженной свечки трепетало над алтарем, и тени от него еще сильней старили женщину, которая исступленно молилась со слезами на глазах всем богам, которых знала… Но вскоре это видение растаяло, уступив место другому, не менее горькому. …В комнате — самой обычной гостиничной комнатке, каких и сама Мирра перевидала много, — горело множество свечей. Все они стояли на широком столе совсем близко друг к другу, освещая два листа бумаги. За столом сидел юноша, переписывавший какой-то текст с первого листка на второй. Первый листок был чистовиком доклада, написанным каллиграфическим круглым почерком — почерком Мирры ра Верр. На втором юноша писал все тот же текст, но уже сам, с острыми длинными «хвостами» у всех букв, к которым их можно было приписать, и треугольными росчерками вместо аккуратных округлостей. Закончив писать, он отбросил перо и несколько раз встряхнул запястьем, разминая руку после долгого письма. Затем он, поставив локти на стол и упершись лбом в сцепленные замком пальцы, о чем-то глубоко задумался. Мирре при взгляде на него было едва ли не больней, чем при взгляде на мать. Немного успокаивало лишь то, что он сам был виноват в произошедшем прошлым днем. Даже в этот ночной час, окруженный тенями и усталый, он был по-своему красив. Ей эта своеобразная красота была дороже любых других, даже самых идеальных черт. Мягкие волосы цветом, как самый горький шоколад, спадающие на смуглое лицо, такие же темные широкие брови… На щеках — извечная синева от частого бритья. Он говорил, что в той земле, откуда родом был его отец, мужчины взрослеют раньше. По его лицу, по губам, слишком часто искривленным странной усмешкой, могло показаться, что он жесток. Но стоило один раз взглянуть ему в глаза, как все изменялось. Светлый взгляд был у этого человека. Вдруг в комнате мелькнуло что-то яркое, и тут же на стол прыгнул пушистый рыжий кот. Юноша едва успел передвинуть чернильницу, чтобы рыжий демон не уронил ее на пол. Он тут же взял кота на руки, причем последний с радостью подчинился его воле. Еще долго Рыжий сидел на руках у юноши, который чесал его за ухом, уставившись скорее внутрь себя, чем в окружающую темноту. Мирра наконец поняла, куда исчез ее кот, обычно очень быстро находивший свою хозяйку. Наутро Мирру разбудила Шамиз. Точнее, сначала она действительно пыталась разбудить троюродную сестру сколько-нибудь гуманными способами, но когда та лишь зарылась с головой под одеяло, то девушка просто сдернула с Мирры одеяло и плеснула ей в лицо холодной воды. Сон сняло как рукой, и дочь Верра набросилась на Шамиз с явным намерением попытаться задушить подушкой. После нескольких минут шутливой борьбы обе, смеясь, оказались на полу. Мирре таки удалось прижать новоявленную сестрицу сверху подушкой, но Шамиз, не переставая смеяться, спихнула ее с себя. Встав с пола и отряхнувшись, Мирра заметила, что Индо нет не только в постели, но и в комнатах вообще. Она попыталась расспросить Шамиз, но та лишь снова рассмеялась и бросила, что у кентуриона много дел, а его сестренка спала слишком сладко, чтобы ее будить. Мирра даже не стала обижаться на «сестренку», хоть фамильярности от Шамиз ее и раздражали. После того, как Мирра привела себя в порядок после сна, и девушки наскоро позавтракали, Шамиз принялась посвящать новоявленную кузину во все их планы. Как выяснилось, она была приставлена к Мирре, чтобы на первых порах помочь ей во всем разобраться, а заодно проверить ее уровень подготовки. Дочь Верра перспектива близкого общения с девушкой, прошлым вечером за полминуты выудившей из ее сознания самые сокровенные мысли, вовсе не радовала. Однако она не могла не расплыться в улыбке, когда услышала, что Шамиз считается отличной лучницей. Мирре очень хотелось проверить, насколько хорошо она усвоила урок, третьего дня преподанный ей Меченым. Звезда уже стояла высоко над горизонтом, но на улице все равно царил серый сумрак, ведь свет с трудом прорывался сквозь свинцовые облака, обложившие все небо. Но несмотря на непогоду атрианский лагерь шумел подобно пчелиному улью в летний день, а Мирре только и оставалось, как плестись за троюродной сестрой по грязно-серой дорожке к тренировочной площадке. Последняя, в славные деньки, когда звезда светила с раннего утра до позднего вечера, покрытая шелковым ковром из трав, ныне вся вылиняла, а редкая пожухлая трава более всего походила на последние волосы на голове лысеющего жреца. Все вокруг носило отпечаток серости и темных слез дождя, синие одежды атрианских воинов оставались единственными яркими пятнами во всем пейзаже. На тренировочной площадке воины обыкновенно упражнялись в борьбе и стреляли по мишеням, а строевой подготовкой занимались на плацу в самом сердце лагеря. Начало занятий с Шамиз для дочери Верра было вовсе не утешительным. Пока другие воины, все — рядовые, стреляли по мишеням, сестры схватились врукопашную. Шамиз, даже на вид крепко сбитая и не особенно-то женственная, с густыми черными волосами и массивной нижней челюстью, оказалась еще и сильной, как дьяволица. Далеко не субтильная Сэл, которую Чайка в свое время легко укладывала на лопатки, не годилась ей и в подметки. На руках и ногах Шамиз бугрились крепкие мышцы, а пресс у нее, по-видимому, был стальной. В итоге Мирра вопреки своим ожиданиям после утренней потасовки была прижата к земле. Лицо Шамиз оказалась всего в дюйме от лица Мирры, и девушки чуть не соприкасались носами. — Мой вчерашний вопрос еще в силе, сестренка. Он мешает тебе сосредоточиться на чем-либо. Может, расскажешь? — И не мечтай, — отрезала Мирра и, ухмыльнувшись, изловчилась и таки сбросила с себя Шамиз. Воины, еще совсем недавно поглощенные своими луками, стрелами и мишенями, теперь, совершенно неожиданно для дочери Верра, пристально наблюдали за поднимающимися с земли девушками. Мирра еще не придумала, что бы им сказать, как Шамиз уже обводила их грозным взглядом и отчитывала: — Ну, чего уставились? Неумех с восьмым уровнем давно не видели? А ну-ка шагом марш к своим декурионам! — наконец скомандовала она, и те тут же ответили хором: — Есть, декурион! — после чего действительно поспешили убраться с площадки. Похоже, они уже знали, что с Шамиз шутки плохи. Следующим упражнением была стрельба из лука. Шамиз, сама отдыхая на лежащем поблизости бревнышке, за колчаном и луком послала Мирру. Ту все это уже изрядно раздражало — прислуживать кому-либо дочь арха с детских лет считала ниже своего достоинства, — но недавняя неудача в бою смиряла ее гнев и не давала разразиться скандалу, ибо уязвляла самолюбие Мирры еще сильней. Когда дочь Верра, специально все делавшая как можно медленнее, наконец появилась с луком в руках, Шамиз не упустила случая выбранить ее и пообещать, что просто так ей это с рук не сойдет, в ответ на что Мирра лишь усмехнулась. Шамиз стреляла первая. Ее стрела вошла древесину буквально в трети дюйма левее точного центра мишени, все равно попав в сегмент, подразумевающий самый высокий балл. После этого девушка-декурион с милой улыбочкой передала лук Мирре, уверенная в своем абсолютном успехе. «Почувствуй кончиками пальцев биение тетивы и, как будешь готова, отпусти ее», — вспомнила Мирра, и сердце защемило от тоски. Она подняла лук точно под таким углом, под каким показал он, натянула тетиву. Оперение стрелы коснулось ее губ, а сама она уже слышала этот ритм, о котором говорил лучший лучник из тех, что она когда-либо знала. Мирра выпустила стрелу, и та воткнулась на треть дюйма правее стрелы Шамиз — в самый центр мишени. Отдавая лук обратно кузине, девушка улыбнулась, с трудом скрывая свое торжество. Та лишь неопределенно покачала головой, словно не заметила ничего выдающегося, а сама нарочно пустила стрелу левее, но улыбочка с ее губ сползла. За этими занятиями подошло время обеда, и девушкам пришлось идти в общую столовую. Индо уже был там, но он лишь коротко кивнул сестре, а затем вернулся к своим товарищам. Шамиз села с ним за один стол, так как находилась вместе с еще девятью декурионами у него в прямом подчинении. Мирре пришлось обедать вместе с рядовыми — за офицерский стол ее никто не пригласил. Обед рядовых состоял из миски простой жидкой похлебки без мяса и ломтя грубого хлеба, но даже эту скромную и малую пищу дочь Верра проглотила очень быстро, изрядно проголодавшись за утро. Офицерский обед, хоть и был приблизительно сопоставим по размеру с обедом рядовых, по вкусовым качествам далеко его превосходил. Только теперь Мирра осознала, что днем раньше обедала офицерским пайком, и, должно быть, Индо отдал ей свою порцию, отчего страшно смутилась. После обеда злоключения — занятия с Шамиз — продолжились. Только теперь девушка-деркурион, смеясь, объявила троюродной сестре, что, вообще-то, та принадлежит к ее десятке с самого утра этого дня, и что она уже придумала подчиненной достойное наказание за утреннее неповиновение. Одновременно подавленной и злой, Мирре пришлось сказать, склонив голову: — Извините, декурион. Только после этого Шамиз дала следующее задание: теперь девушкам предстояло сразиться на саблях. Фехтование отняло много времени и сил у обеих девушек. Мирре, многому научившейся у Сэл и Има во время совместных странствий, не так уж сложно было справиться с Шамиз. Однако та все равно осталась недовольна: подобно старой наставнице дочери Верра, ее интересовала не только эффективность работы саблей, но и эстетическая часть. Движения Мирры как были грубоваты полтора года назад, так и остались. Устав, девушки присели на специально установленную неподалеку деревянную скамью, и поначалу лишь молча восстанавливали дыхание. Потом Мирра решилась спросить: — Ну, что, сколько дашь? Шамиз усмехнулась, и в сердце дочери Верра затрепетало нехорошее предчувствие. — Девять с длинным минусом. Авансом, исключительно за стрельбу — можешь сказать спасибо тому, что тебя учил. Если через месяц не сдашь лучше, я исправлю на восьмерку. Что-то внутри Мирры сжалось, завязалось в мучительный тугой узел. На нее неожиданно накатила какая-то слабость, не дав места даже злости. Она-то знала, что научилась куда большему за последние полтора года, чем троюродная сестра готова была признать. — А… А сколько у вас? Лучше б Мирра этого не спрашивала, потому что после ответа Шамиз ей стало только хуже, да появилось ощущение, что Индо ее предал окончательно: — У нас с Индо? У меня двенадцатый, у него тринадцатый. Как могла какая-то троюродная сестра, которую она видит впервые, называть ее брата тем же уменьшительным именем, что и она сама, мама, бабушка? Как он дозволил это, почему он здесь для кого-то больше, чем кентурион Индарк? О том, что брат ничего не рассказал ей о ее зачислении в декурию Шамиз, Мирра пока решила вовсе не вспоминать. Иначе она бы возненавидела его за все, что произошло в последние сутки, и за расставание с Меченым в первую очередь. Вместе с тем Мирра вдруг почувствовала, что хочет доказать им всем, что она сильнее, чем они считают. В ее душе возросла новая сила, которая уже рвалась наружу. Она решила, что сделает все, что нужно будет, лишь бы получить не меньше одиннадцатого уровня при следующей проверке, даже если ее вновь будет проверять Шамиз. — Ты еще не забыла, что утром нахамила своему декуриону? Мирра отрицательно покачала головой, готовая уже ко всему. После этого утра она уже не удивилась бы, даже если Шамиз вдруг сказала бы, что сейчас дочь арха отправится прямиком на шибеницу. — Так вот, ты почистишь оружие у всей моей декурии и декурии Арде. До завтрашнего утра, после строевой. Строевая подготовка, общая для всего лагеря, продолжалась еще несколько часов почти до самого ужина. За остававшееся время девушка успела вычистить до блеска лишь саблю самой Шамиз, а остальные восемнадцать штук ей пришлось чистить уже после скромного ужина. Девушка закончила с саблями в оружейной в лучшем случае к полуночи — точней она сказать не могла, ведь водные часы были только в доме коменданта, да еще у ворот. Несколько минут Мирра все в той же оружейной разминала затекшие спину и шею, уставшие руки, только после этого отправившись наконец к комнатам брата. Дозорные, встретившиеся ей по дороге, по-видимому, были о ней предупреждены, так как не стали задавать обычных вопросов: «Кто такая? Из какого подразделения? Почему после отбоя не в постели?» Несмотря на всю свою обиду, она безумно любила Индо. В комнаты она просочилась тихо, чтоб случайно его не разбудить, а потом еще долго сидела в темноте на постели, глядя, как он спит. Она знала, что сделает все, лишь бы получить высокий уровень, лишь бы быть достойной его. Мирра ужасно боялась потерять и Индо, сделав что-то не так. Только что она оказалась оторвана от Диера; будто выбрала, что брат ей важнее, не поступилась призраком счастья, хотя он сам без сожалений загубил всю свою жизнь, лишь бы уберечь ее — ту, что должна была стать архом. Эта история впервые была рассказана в апрельскую ночь, когда Меченому исполнилось семнадцать лет. Все началось с невинного вопроса Мирры, заданного вскоре после полуночи: — Ты сегодня вообще собираешься ложиться? В те времена она еще боялась засыпать, пока не спит он, а потому, услышав отрицательный ответ, Чайка укуталась в свой плащ и решительно подсела к костру. Диер часто сидел так: в одной тунике ночью, у догорающего огня, не замечая вечернего холода и впившись взглядом в крохотные язычки пламени, иногда прорывающиеся меж тлеющих углей. Он будто бы искал в пепелище костра ответы на свои вопросы. — Почему? — снова задала вопрос Чайка, а он в ответ сначала только усмехнулся и лишь потом пояснил: — Мой день рождения. Ненавижу эту ночь. Чайка ничего не ответила, но повернулась лицом к нему, всем своим видом показывая, что готова слушать. — В мой квиндецим я получил не саблю воина, звание мужа рода или одеяние адепта, нет. В ту ночь меня приковали к какому-то дьявольскому креслу для пыток и заклеймили, как последнего, гнуснейшего преступника. Это достаточная причина для ненависти? — Смотря за что тебя… — Верно! Мать моя сказала тоже самое, прежде чем отреклась от меня и прокляла! А знаешь, что я хотел сделать? Хотел соблазнить дочку арха до того, как ей исполнится пятнадцать лет. Сразу после своего квиндецима, в общем, — он умолк на полминуты, видимо, ожидая ее реакции. Не знай Мирра, что у них с собой была только вода, в жизни бы не поверила, что ее спутник трезв — слишком уж развязной была его речь, и, казалось, ее ответа он ждал с мазохистским удовольствием. Но не дождался, и тогда продолжил: — Кинтеп эр Дирра спас честь и судьбу своей племянницы. Он раскрыл мой замысел и обезвредил меня навсегда. Ведь кому нужен мальчишка с клеймом преступника? Во всяком случае, так он сам сказал, обвиняя и приговаривая четырнадцатилетнего ребенка. А на деле… На самом-то деле он сам мне и предлагал такую сделку. Обещал осыпать золотом и почестями, если я соглашусь. Ну, а когда я отказался, то сам же меня и «обличил» в том, за что сулил всякие блага. Чайка все еще не знала, что сказать, а потому лишь молчала и мысленно пыталась заставить себя ответить ему правдой на правду. — Вот и зачем я рассказал тебе это… — Меченый скривил губы в подобии насмешливой улыбки, явно сожалея об откровенности, которую только что себе позволил. Тогда Мирра наконец решилась. — Она узнает правду, — твердо произнесла девушка, хоть ей и хотелось с головой спрятаться под плащом. — И восстановит справедливость. — Откуда б ей узнать? Разве что ты ей расскажешь, Чайка. — Ты сам рассказал. Меченый наконец обернулся к ней, и во взгляде прищуренных глаз она заметила одновременно недоверие, непонимание и проблеск надежды.