***
Оказалось, что самым большим праздником в академии Коа считали новогодний пост на травяной каше и молитвах. Услышав, что будут угощать десертами и поить алкоголем, Савада порозовел от любопытства. В жизни нужно все попробовать, настаивал Рёхэй, а Ямамото опасливо спросил, придет ли Гокудера. Не придет, обещал Дино. И виновато развел руками, когда они столкнулись с Гокудерой и Бьянки у парадных дверей. Насупленный Гокудера, кажется, пытался протереть ботинком дыру в земное ядро и нафаршировать неугодную планету динамитными шашками, чтобы превратить в милый сердцу метеоритный поток, хотя на самом деле всего лишь тушил сигарету. Бьянки терпеливо ждала. Она верила, что Гокудере нужно социализироваться – по крайней мере, разговаривать с людьми, а не фантастическими монстрами и инопланетянами. По мнению Дино, в чем Гокудера действительно нуждался – так это в хорошей трепке ремнем по заднице. Слава богу, Бьянки отказалась от идеи, что Дино должен заменить ему брата, отца, деда и всех прадедов до седьмого колена. Дино ласково взял ее под локоть и торжественно вошел – будто успешный премьер-министр, любимец народа, в окружении жены, детей и верных телохранителей. Бьянки великолепно смотрелась рядом, плавная и сильная, с убранными вверх волосами, оставляя за собой аромат пионов и белого перца. Дино привозил ей духи с разных концов Италии, надеясь угадать; и даже угадывал иногда, а куда девались остальные – не его забота, наверное, Бьянки раздаривала их подружкам-младшекурсницам. Дино восхищался ей; все восхищались. Бьянки была ядовитой, как скорпион, и это делало ее невыносимой. Но она искренне верила в любовь – и это делало ее мудрой. Дино тоже верил. Любовь привела его сюда, как изжога ведет старого пьяницу к врачу. Он надеялся, что Мукуро придет, и ждал, когда им удастся остаться наедине. Мукуро действительно пришел, хотя не было ни единого повода, но пока удалось только перекинуться ничего не значащими приветствиями. Мукуро держался холодно, как еще не ожившая Галатея, будто тоже ждал чего-то – и явно не Дино Каваллоне. Потом Бьянки зачем-то отвлекла его, она говорила и говорила о пустяках, глядя со странным выражением, пока Дино не потерял Мукуро из виду. Бьянки называла это «сияж» – вот, что Мукуро оставил после себя, воспоминание в воздухе, намек на очертания в пространстве, как если долго смотреть на яркую лампу, а затем смаргивать пятно света перед глазами. Как если написать что-нибудь на воде. И когда Мукуро исчез, Бьянки увела Саваду и его друзей-лоботрясов дегустировать спуманте под ее строгим надзором. – Ты проебал своих головастиков, – ядовито заметил Скуало. Он выглядел до странности взрослым сегодня – может, потому что Занзаса не было рядом. Занзас, конечно, был выше детской возни и остался плевать в потолок у себя в комнате. – Пусть господь о них заботится, – отмахнулся Дино. Теперь ему смертельно хотелось напиться, но вкус миндаля и смородины от золотого, как тосканские пшеничные поля, спуманте уже прогорк во рту, холодные ладони взмокли, возбуждение отбивало в висках полночь, а легче не становилось. Не радовала даже свежевыбритая голова Луссурии, торчавшая из радужных перьев, – это боа Дино купил ему на китайском рынке за пять евро. Правда, День Республики напоминал скорее тризну, чем выпускной, но Луссурия умудрился бы устроить кабаре даже из похорон. – Они же язычники, – не унимался Скуало. Церковь не имела на него никого влияния, и католические догматы он воспринимал крайне примитивно, как и мир в целом. – Разве твой боженька не сбрасывает таких в ад? Споры о религии со Скуало оскорбляли чувства Дино даже больше, чем его безбожные эскапады. Поэтому Дино только усмехнулся: – Хуже, чем здесь, все равно не будет. Он лукавил, конечно, – хуже бывало. Им показывали документальные фильмы о других академиях: Дино поразили когда-то укутанные облаками ледяные каменные плато на Земле Франца-Иосифа, унылые пляжи с твердым, как сердце монахини, песком, стены толщиной в три локтя, увитые колючей проволокой до самого неба. Там жили узники академии КОЛОС – научно-исследовательского института по коллективному обучению людей с особыми способностями. Бежать оттуда было некуда, архипелаг омывали ледяные моря, и оттуда Россия, до зубов вооружившись автоматами, с собственным ядерным запасом, недружелюбно перемигивалась с Америкой. «Иосифы» хранили свои тайны в сырых подвалах, к ним не лезло даже высшее руководство. Зато в хвост и гриву гоняло бедолаг из академии Розенкройц, которым спрятаться было некуда. «Кресты» в форме времен Второй Мировой маршировали стройными рядами по плацу и до блеска начищали золотые значки, готовясь к военной службе на благо Евросоюза, как служили когда-то Третьему Рейху. Студенты Эстранео содрогались от жалости и омерзения – здесь фашистские порядки давно отжили свое, в сыновья волчицы больше не записывали с рождения, а Христа больше не нарекали защитником «черных рубашек», хотя Реборн и любил посетовать, что при Муссолини управлять школой было бы приятнее. В общем и целом, им везло: вместо ада досталось чистилище. Тимотео сегодня говорил много и долго. Впрочем, Дино слышал эти речи из года в год – о том, что командные узы крепче брачных, ведь их хранят до самой смерти. Что дальнейшая судьба каждого зависит от разумного выбора. Что бывает жизнь, сгорающая, как бенгальский огонь, а бывает жизнь, которая одинокой звездой скитается в пустоте, но и после, спустя тысячи, миллионы лет, еще можно увидеть ее сияние. «Некоторые из вас погибнут сразу, а некоторые будут сражаться, пока не поседеют от горя и старости», – истинный смысл его речей понимал любой младшекурсник. Небеса лимба были разъедены сыростью до желтизны, тревожные, как перед Судным днем. Гокудера наконец отбился от сестры и, пользуясь безнаказанностью, одиноко курил в углу. Дино тоже предпочел бы одиночество, но был уж слишком заметным – со своим бокалом, ростом и удивительным даром, как статуя Давида в неприкрытой вопиющей наготе. Мало кто понимал толком, как его использовать, но многие понимали, что Дино Каваллоне – будущий молодой политик, богатый и перспективный, если оказать ему надлежащую поддержку. Первой ему сделала предложение Орегано. Она высокомерно игнорировала Скуало и Луссурию и ждала ответа с надеждой: видимо, приняла когда-то его старую, мимолетную романтическую любезность за обещание. – Извини, – ответил Дино мягко, но твердо. – Ты хорошо подумал? – Орегано выразительно протерла очки краем пиджака. Даже сегодня она была в форменном костюме, ни на минуту не теряя своего ригоризма, но сквозь аскетичную чопорность пульсировали голые нервы. Отбор в ее команду больше напоминал отбор в воскресную школу. Дино поцеловал ей руку, чтобы сгладить неловкость. – Поверь, я думал много лет. За Орегано подошли еще несколько человек. Дино польщенно, но бесповоротно отказывал каждому. Скуало ревниво наблюдал и все больше хмурился. – Слушай, – наконец сказал Дино, утомленный его мучениями, – кончай изводиться. Я не ждал, что Занзас позовет меня в команду. Мы… как бы помягче? – на разной волне. – Два барана на мосту, – неделикатно напомнил Луссурия. Дино рассмеялся. – Точно! Если честно, по доброй воле я бы с ним связываться не стал. Я тебя не осуждаю, – поспешил он добавить, хотя, конечно, осуждал. Скуало хмыкнул. Он не был идиотом, но все-таки его отпустило. Дино хотел спросить, в чью команду намеревается вступить Занзас, но тут его ткнули острым локтем: – Это твое? Хибари Кёя держал глупо улыбавшегося Саваду, как мешок с мусором, и излучал холодное бешенство. Сзади виновато топтались Ямамото, Рёхэй и Бьянки. – Он перебрал. Уведи его, пока я не выбил ему зубы. – Это вино с пузырьками такое вкусное, Дино-сан! – восторженно поделился Савада. – Экстремально вкусное! – подтвердил Рёхэй. – Цуна выпил два бокала! Дино всплеснул руками. – Бьянки! – Я же не знала, что ему так ударит в голову! – покаянно оправдывалась Бьянки. – Нужно вывести его на свежий воздух, только отгони этого сумасшедшего! – Я?! – У вас есть минута, чтобы скрыться с моих глаз, – предупредил Хибари. – Не многовато на себя берешь, шпана малолетняя?! – возмутился Скуало. – Не ругайтесь, пожалуйста, – встрял Ямамото. – Кёя, давай мы лучше пойдем, – он потянул Саваду за другой локоть, как плюшевую игрушку, но Хибари продолжал буравить Дино ожесточенным взглядом, будто Дино Каваллоне нес личную ответственность за происходящее. И разумеется, именно сейчас, будто небеса решили обрушить на Дино все испытания разом, подковылял, спотыкаясь, Найто Лонгчемп – взъерошенный, как всегда, нескладный, с лихим и придурковатым видом, он явно набирался храбрости до последнего и тоже уговорил порядочно спуманте. – Заварушку решил устроить, а, К…каваллоне? – совершил он бойкий заход, бесчеловечно икая. – Поклонники за тебя дерутся? Луссурия взял его на себя, возвращая любезность: – А ты где своих поклонниц растерял, Казанова? Мы ведь не наткнемся на них где-нибудь в темном углу? – он театрально взмахнул радужным боа. Лонгчемп был неплохим оракулом, правда, паршиво запоминал свои видения, зато обладал замечательным даром окружать себя женщинами – чужими отвергнутыми воздыхательницами, потерявшими последнюю надежду. Царствование в гареме отнимало у него столько времени, что застать его в общежитии было редкой – хвала господу – удачей. Лонгчемп осознал, что зашел с невыгодной стороны, и по-совиному заозирался. – Это кто? Он тоже пьян? – Хибари сузил глаза в блестящие раскосые бритвы. Самое время было расхохотаться и провалиться сквозь землю, утекая грунтовыми водами в океан. – Давай я облегчу тебе задачу, Найто, – сжалился Дино. – Нет. Я не хочу в твою команду. – Как же так, – огорчился Лонгчемп. – Только не говори, что тебя Бьякуран переманил! И вдруг – словно имя Бьякурана магически воздействовало на энтропию вселенной – раздался звук бьющегося стекла. На мгновение всякое движение замерло. Хрустальный сосуд полумрака набух отторжением, тонкие стенки треснули и раскололись, и лопнули звенящие струны, протянутые от выкрученных до предела колков к чьим-то неумелым пальцам. Ощущение было знакомым, как вкус рождественской чечевицы. – Извините, – сказал Дино, ткнув своим бокалом Луссурии в грудь. Сражаясь на своих невидимых фронтах, Дино пропустил последнюю охоту. И теперь Бьякуран, как матовая лампа, силился разогнать тьму, которая уже готовилась его проглотить. Тьма билась в капкане, отравленная, злая, и скалила зубы, обещая смерть; Мукуро еще никогда не казался Дино таким хтонически красивым, как в эту секунду. – Пошел вон, – сказал Дино, глядя поверх плеча Бьякурана в черные глаза Мукуро. Неслучившийся телепатический удар замер в воздухе каменной плитой, и плита эта висела на волоске. – Дино Каваллоне, – в этот раз Бьякуран не притворялся счастливым. Он неторопливо развернулся, закрывая Мукуро собой, и ласково посетовал: – Ты так бесцеремонно влезаешь в личные разговоры, неужели совсем не волнуешься за свое здоровье? – Мукуро не хочет с тобой разговаривать. – Каваллоне, – сквозь зубы попросил Мукуро, – уйди. – Не уйду, пока не уберется этот подонок! – Хочешь увидеть, как мой прекрасный телепат наконец ответит мне «да»? – изумился Бьякуран. – Твоя тяга к страданию так велика, это весьма романтично – и достойно сожаления, конечно… Дино ударил. Весь гнев, бродивший в нем долгие месяцы, вся исступленная ненависть и вся беспомощность наконец прорвались черным гноем, и Дино двинул Бьякурану прямо в лицо, со страстным облегчением животного, которому наконец бросили кость, чтобы в нее вцепиться. По залу пронесся вздох – те же глаза, что смотрели на них, когда-то жаждали распятой христовой плоти, как хлеба, и его крови, как вина. – Вали его! – гаркнул подоспевший, но еще не разобравшийся, что к чему, Скуало. – Дино-сан! Что случилось? – это Цунаёши. Кажется, протрезвел. Звуки доносились, будто сквозь вату. Бьякуран медленно провел кончиками пальцев под губой, стирая кровь, осмотрел ее с каким-то недоумением. – Смотрите-ка. А я все ждал – покажешь ли ты свой дурной нрав? Не слушая и не дожидаясь ответного удара, Дино оттолкнул его плечом. Мукуро натянулся веревкой висельника, его ноздри дрожали, сквозь туман проступали адские врата, откуда рвались, воя и рыча, демоны, которым Дино бросал на растерзание свою душу. – Мукуро, – выдохнул он. – Если не сейчас, то когда? Мукуро молчал. – Пожалуйста, пойдем со мной. – Зачем, – сказал Мукуро, не шевелясь. – Потому что иначе я убью его. Убью прямо сейчас. – Зачем? – Потому что кто-то должен тебя защитить! – крикнул Дино, и каменная плита рухнула. – Защитить?! – повторил Мукуро таким тоном, что у Дино зазвенело в ушах, как от пощечины. Бьякуран сзади расхохотался, кто-то ахнул. У Дино закончились аргументы – все, до последнего, сказать было больше нечего. Тогда он сделал еще шаг и поцеловал Мукуро в сжатые бескровные губы. Повисла пауза, как бездна тьмой, наполненная молчанием. Потом Мукуро без всякого выражения спросил: – Почему ты решил, что у тебя есть такое право? – Что? – переспросил Дино. – Разве я сделал что-то, что давало бы понять, будто я хочу этого? Дино, ослепленный сбывшейся безумной мечтой, не находил ответа. Мукуро отвернулся, хлестнув его полой пиджака, волосами, мертвым взглядом, и пошел прочь, гулко стуча каблуками. – Вот ублюдок, – первым очнулся Скуало. – Пусти, Каваллоне, я ему врежу! – Не надо, – сказал Дино. – Еще как надо! Что он о себе возомнил?! – Стоять, – Хибари ошпарил присутствующих ревнивой жгучей яростью, словно арктический океан проломил льды и собирался пожрать черные берега. – Никаких драк на моей территории. – А ты вообще иди нахуй! – выплюнул Скуало. – Говнюк узкоглазый, мы еще Бельфегора из-за тебя потеряли, в печенках уже сидишь! Блеснули тонфа. Скуало привычно схватился за меч, нащупал пустоту и провалился в транс – моментально, будто Хибари макнул его в свой ледяной океан. Зал восхищенно взвыл, предвкушая бойню. – Нет! – вдруг крикнул Савада. Реальность взвизгнула несмазанными тормозами и трансформировалась в сон. Душный, вязкий сон, в котором невозможно шевельнуться, чтобы убежать. Время завыло одной растянутой нотой, наматываясь на циферблат, пока стрелки не встали. Перемотку заклинило на замершем кадре, и только щуплое тело Савады чужеродным, вклеенным спецэффектом метнулось вперед, вставая между Хибари и Скуало. Удар тонфа размазывался по его щеке эоны лет. Империи вырастали из песков и рушились обратно в пески, орбиты планет смещались, Шеша развернул кольца, на мгновение разбуженный беспорядком в естественном ходе вещей, и свернул, засыпая обратно; и тогда только время опять помчалось вскачь, нагоняя упущенное. Скуало налетел грудью на ладонь Савады. Тонфа звякнула об пол. Савада медленно опустил руки. – Извините, – робко сказал он, выглядя обалдевшим и абсолютно бессильным, каким только может выглядеть человек, который остановил время. На его щеке наливался синяк. Никто не ответил. Бьякуран задумчиво щурился, казалось, позабыв обо всем остальном. – Не деритесь, пожалуйста, ладно? – Как ты это сделал? – голос Гокудеры неожиданно раздался совсем рядом. Он держал сигарету возле рта, не затягиваясь, и тоже смотрел – по-детски распахнутыми зелеными глазищами. – Случайно, – смутился Цунаёши. – Наверное… – Это было здорово! – восхитился Ямамото. – Экстремально круто! – Маленький герой, – мягко сказал Бьякуран. Хибари подобрал упавшую тонфа, сунул под пиджак и удалился с гордо расправленными плечами. Дино уперся трясущейся рукой в стол, закрывая лицо. Голова звенела осколками вечности. Некоторые жизни, говорил Тимотео, сгорают, как бенгальский огонь. Врата ада заволокло туманом, и Дино больше не чувствовал ничего – ни жадного рычания демонов, ни ударов с той стороны. Только молочная белизна и красный огонек сигнализации. Сунешься – убьет. – Эй, Гокудера, – кажется, говорил Ямамото, – слушай… я тут подумал. Это было правда глупо – ну, то, что я тогда сделал. – Дошло наконец, – буркнул Гокудера без особой злости в голосе. – Поздравляю. Кретин. Ямамото засмеялся. – Нам, наверное, пора уже. Да, Цуна? – Ага, – согласился Савада. – Я вас провожу, – вызвался Гокудера. – Можно? – Конечно! – Пойдем, старик, – Скуало положил руку ему на плечо, и Дино вздрогнул. – Здесь больше делать нечего. Дино взглянул на Бьякурана, но того уже окружили прихвостни – небритый громила Закуро, визгливая девчонка-телекинетик, мальчик-плакса, умудрившийся обогнать Луссурию по скорости регенерации, даже манерный Кикё, все были там, готовые утешить свого маленького языческого божка. – Пойдем, – устало кивнул Дино. А некоторые – одиноко скитаются в пустоте, и через тысячелетия, может, некому уже будет любоваться их светом.Глава 13
24 января 2021 г. в 21:34
– Пусть умрет, – произнес Бьякуран, и как только вывели гонца, что осмелился принести дурную весть, швырнул кружкой нежного белого фарфора в такую же белую стену. Ангельские чертоги запятнались, уродливая зеленая клякса ядовитыми слезами потекла вниз. Сиреневатый закат обещал прекрасное завтра, а сегодня уже проиграл сизым сумеркам. – Внесите, – скомандовал Бьякуран, махнув рукой в форменной манжете с золочеными запонками.
Тяжелые двери залы торжественно открылись, четверо ребят в униформе занесли главное блюдо со всем пафосом. Бьякуран жестом велел ставить носилки прямо на стол. Он раздавил бы Мукуро шею собственными руками, но этикет диктовал использовать приборы. Например, его же трезубец, бесполезные вилы для письма на воде. Для бесполезного бога, живущего на суше. Мукуро лежал тихим надгробным изваянием, идеальным, гладким, монолитным мрамором. Его, конечно, следовало разбить, как ложную скрижаль. Бьякуран склонился над телом, наставил трезубец на горло и глубоко вдохнул, чтобы вся ярость стекла на острие и прожгла мрамор насквозь.
– Ты пожалеешь, – сказал Бьякуран исступленно и надавил на рукоять. Что-то пошло не так. Неправильно. Абсурдно. Мукуро под его рукой открыл глаза, мертвенная белизна раскололась, обнажив ледяные синие сосуды под кожей, голубую королевскую кровь, что косвенно оскорбляло само существование Бьякурана в этих стенах. Торжество плоти сосредоточилось в красном глазу, мертвенный синий определенно проигрывал ему в яркости, как стерильные небеса проигрывают азартному запалу преисподней.
– А ты умрешь, – Мукуро улыбнулся, красная радужка вскипела вулканическими кратерами, что-то внутри нее взорвалось, и лава выплеснулась наружу, смертельным пылающим фонтаном прямо Бьякурану в лицо. Он закричал, слепо тыча трезубцем в нетленное мягкое, словно масло, тело, старинные часы зашлись боем, отсчитывая последние секунды, он раздавался у Бьякурана в голове трубным зовом, Мукуро издевательски смеялся на фоне, лава заливала рот, а затем Бьякурану удалось вскочить на кровати. Било девять, и это значило, что к началу речи директора он неумолимо опоздал. Надо же было случиться такой досадной неудаче! Столько ожидания и приготовлений – чтобы все утонуло в нелепом сне? Отвратительное начало вечера.
Бьякуран наскоро взглянул в зеркало, придирчиво поправил несколько прядей, улыбнулся себе и вылетел из комнаты, резко распахнув дверь.
– Ой, – с ужасом выдохнул Цуна, округлив глаза до размера монеты, которой хватило бы Харону на три поездки.
На белоснежном пиджаке, в котором Бьякуран планировал сиять сверхновой звездой весь праздничный вечер, образовалось отвратительное зеленое пятно, ядовитыми слезами стекающее вниз. Перед глазами потемнело, и Бьякуран пришел в себя, только когда его собственные ногти врезались в ладони – так сильно он сжал кулаки. Лицо профессора И-Пин, появившееся следом, вызвало волну кромешного гнева, но техники дыхания вспомнились. Бьякуран просто стоял молча и глубоко дышал, пока не нашел в себе силы для улыбки:
– Ничего, Савада Цунаёши, – произнес он и ушел, задев Цунаёши рукой и полой пиджака.
– Простите! – Цунаёши наконец вышел из ступора и закричал ему вслед, хотя было совершенно очевидно: Бьякуран не простит.
– Бьякуран! – возглас Блюбелл заставил оглянуться всех.
Старик Тимотео уже закончил свою речь и предоставил будущих выпускников самим себе. Присутствие для выпускников было обязательным, но некоторые, конечно, плевать хотели на правила. День Республики традиционно заменял в Эстранео выпускной вечер; в распоряжение учеников отдавали весь первый этаж главного учебного корпуса, где будущие команды интуитивно собирались группами, а младшие курсы и одиночки просто шатались вокруг, порой примыкая к кому-нибудь. В полутемном зале уже царило тревожное праздничное настроение, как бывает в ночь перед началом войны: каждый знает, что завтра мир изменится, но сегодня ночь темна, и в голове пусто и радостно. И надо все успеть, потому что никогда больше у тебя не будет такой ночи, когда все еще живы и веселы, а впереди – петляющей лентой дорога на горизонт.
– Я же просил прийти в белом, – посетовал Бьякуран.
– Ты опоздал! – Блюбелл укоризненно надула губы. Она и так выглядела сущим ребенком, а с этим капризным выражением на выпускницу не тянула никак. Бьякурана, впрочем, не интересовал ее вид, только способности, а здесь малышка Блюбелл была уникальна.
– Вот, Дейзи – молодец, – из угла зала к ним поплыло белое сияющее пятно – Дейзи все время сутулился и ходил, уперев взгляд в пол, так что лица сразу не разглядишь. Он был самым слабым из берсерков, которых Бьякурану приходилось видеть, и не осознавал своей феноменальности, поэтому управлять им было легко и приятно. Драться Дейзи не любил и не умел, из-за чего ему все время доставалось от других, так что в его глазах навсегда застыли ужас и мольба – хороший психологический удар по противнику. Все, что он умел, – плакать и регенерировать. Мгновенно, как чудовищная инопланетная ящерица. Бьякурану казалось, что даже снеси ему голову – на ее месте вырастут две и запустят мифологический сюжет.
– Где ты был?! – не унималась Блюбелл.
– Завали уже, дура, – лениво произнес Закуро. Он единственный занял собой весь свободный диван.
– Сам придурок! – голос у Блюбелл был визгливый, как у морской чайки. – Бьякуран, он обзывается!
– Ты ему просто нравишься, Блюбелл. Закуро у нас не умеет сдерживать чувства. Правда, Закуро? – Кикё появился ниоткуда, просто соткался из зеленоватой дымки надежды, висящей в воздухе. Напряженный кокетливый взгляд Закуро не выдержал, вяло отмахнулся и уронил голову назад, на низкую диванную спинку. Конфликт был подавлен в зародыше.
Все замолчали, и Бьякуран услышал себя. Внутренний голос велел прислушаться и идти следом, искать. Но искать не пришлось. Бьякуран безошибочно разглядел смутную фигуру в другом конце зала. Мукуро звучал бьющимся стеклом и звоном лабораторных пробирок, гулким грохотом рушащегося дома, от которого перехватывает дыхание, и нервным страшным смехом в ловушке пустого коридора. Бьякуран немедленно пошел через зал, и людское море расступилось, а в голову словно ударило волной – Мукуро бессловесно отказывался от разговора. Бьякуран примирительно поднял руки и по дороге ловко подхватил бокал со стола, потому что интуитивно понимал – нужен дар. Сегодня всем разрешалось спуманте, очень кстати. Мукуро стоял, почти сливаясь с обстановкой, поодаль от всех, так что сразу не заметишь, и всем видом выражал нежелание. Общения, развлечения, существования, жизни и смерти.
– Скучаешь? – начал Бьякуран по-светски. От бокала Мукуро решительно отказался – проигнорировал неизбежный факт нарушения своего одиночества, и Бьякуран с удовольствием оставил бокал себе.
Мукуро безмолвствовал. Бьякуран читал людей легко, но с Мукуро почему-то не справлялся. Слишком много тумана. Видимо, следовало снизить скорость и попробовать пройти на ощупь.
– Мы слегка повздорили в прошлый раз. Я даже рад, знаешь? – продолжил Бьякуран как ни в чем не бывало – пузырьки обещали легкость, его любимое состояние. – Немного скучно, когда в команде идеальная иерархия. Так что мы можем даже драться, если тебе такое нравится.
Бьякуран был настроен на общение, и собеседник ему был, в общем-то, не нужен. Он почти касался Мукуро плечом и улыбчиво оглядывал зал.
– Ну брось, посмотри на них, кого ты собираешься выбрать? Неужели Занзаса? Он даже не пришел, ни один оракул не согласится с ним работать, это просто кучка неудачников, – Мукуро смотрел в сторону крикливого Скуало с компанией. Там с ними, конечно, толкался вездесущий Каваллоне. – Расходный материал. Боже, – Бьякуран картинно ужаснулся, – только не говори, что Лонгчемпа! Нет, не может быть, это антиэстетично. Так кого же, Мукуро?
– Я хочу отрезать тебе язык и скормить бродячим псам, – размеренно произнес Мукуро.
– Желания – начало возможностей! – радостно поддержал тему Бьякуран. – Значит, драки тебе по душе? Я могу делать с тобой все, что пожелаешь, – Бьякуран игриво наклонился к плечу Мукуро и почувствовал дыхание удушливой туберозы и чего-то тяжелого, смоляного и предвечного, как ладан. Где только Мукуро раздобыл туалетную воду? – Мне нравится твоя непокорность.
– Отойди от меня, – сказал Мукуро так гладко, что ни шагу не ступить – непременно поскользнешься. Бьякуран промедлил, смакуя момент, а в следующий – Мукуро ударил. Не телепатически, а совершенно тривиально, как обыкновенный берсерк, выбил из рук Бьякурана бокал. Звук бьющегося стекла получился пронзительным, перекрыл собой разговоры, так что весь зал одновременно оглянулся, и в воздухе разлилась дрожь нарастающей ментальной волны.
– Ну зачем ты так? Хочешь зрителей? – Бьякуран отскочил и встал в боевую стойку. Худой мир лучше доброй войны? Так может говорить лишь проигравший. – Ты такой эгоцентрик, Мукуро. У тебя нет выбора, мы оба это знаем, но можешь не смиряться. Я буду ненавидеть тебя в ответ. И любить.
– Неужели? – Мукуро вдруг засмеялся тем самым больным пойманным смехом. – Даже с оторванной головой?
– Прелестно, очень угрожающе, – Бьякуран перестал улыбаться. – Я получу удовольствие, а ты пожалеешь.
– Нет, – глаза Мукуро потемнели, словно темнота из углов впиталась в радужку и просочилась сквозь его эфемерное тело, – ты умрешь.