***
Три года назад на Феррагосто, пока вся Италия любовалась звездопадом, Дино высадили у ворот академии. Его всегда отпускали добираться до корпуса самостоятельно – в темноте, подальше от любопытных глаз. Коменданты были предупреждены и не лезли. Но той ночью Дино не заметил бы, даже повисни на нем все коменданты разом, такую тяжесть он волок на своих плечах. Он брел нога за ногу, бездумно пиная камни, а в голове вопила истошная пустота. Он остался один. Совсем. Абсолютно. Эти верные люди, что-то вроде семьи, которые проводили осиротевшего Дино добрыми напутствиями и надеждой, из их тел можно было бы сложить Голгофу и водрузить туда крест. Нет, горе не свалилось внезапно, но Дино все равно оказался не готов. К этому ядовитому одиночеству, которое жадно проросло из страха перед будущим и неуверенности, полного, кромешного незнания. Что дальше, кому верить, как со всем этим справиться? Спать не хотелось; Дино сомневался, что вообще теперь сможет когда-нибудь уснуть. Тоска гнала его по темным аллеям без всякой цели, просто не возвращаться туда, ни к друзьям, ни к чужим, никуда. Тогда-то они и встретились. На бортике фонтана сидел незнакомый мальчик, по виду ровесник Дино, и читал, держа книгу худыми болезненными пальцами в черных перчатках. Дино никак не ожидал увидеть кого-нибудь в парке среди ночи, это противоречило законам и здравому смыслу. – Привет, – сказал он от неожиданности. – Ты кто такой? Незнакомец оторвался от книги и посмотрел на него с насмешкой. – Я же не спрашиваю, кто ты такой, Дино Каваллоне. – А, – выдавил Дино. Незнакомец перелистнул страницу. – Значит, твоего отца убили, – заметил он без всякого сочувствия. – Прискорбно. – Кто сказал? – ахнул Дино. – Об этом что, вся школа уже знает? – Нет, никто не знает, – отозвался незнакомец и уткнулся обратно в «Страх и трепет» Кьеркегора. В эту секунду Дино был мучительно близок к тому, чтобы разрыдаться – так сильно ему хотелось облегчения и понимания. Но он не мог. Не здесь, не при этом человеке. Вместо этого Дино пошел к нему, как к старому падре за своей первой Евхаристией. Сел на землю у ног, готовый принять хлеб и вино. На причастии вино попало ему не в то горло, и маленький Дино долго кашлял, заплевав кровью господней пол и сутану падре. Тогда он уверился, что бог не принял его, и потребовалось много месяцев, чтобы пережить тот ужас. Дино сложил руки и голову на чашу фонтана, как на плаху, и через некоторое время глухо сказал: – Они обещали защитить его. – Чьим обещаниям ты веришь? Возникло чувство, будто незнакомец рассматривает его, но тот не смотрел, поглощенный книгой. Он не обращал на Дино больше никакого внимания, и Дино остался сидеть, сквозь ресницы глядя на резкий полумесяц профиля, высвеченного луной. Спустя вечность ему померещилось, что полумесяц качнулся, спустился ниже и коснулся его лица острым краем. Дино закрыл глаза и позволил себе воскреснуть, а на рассвете проснулся совершенно один – никого и ничего не было у фонтана, кроме горькой, как слезы, утренней росы. Он нарочно прибежал в столовую раньше всех и ждал в пустом зале. Незнакомец явился вместе с телепатами, но броня враждебного высокомерного одиночества окружала его, как темное стекло. И все-таки он существовал, живой, настоящий, ломкий и страшный, и Дино умирал и воскресал снова и снова, глядя, как он заправляет волосы за ухо, как брезгливо касается столовых приборов, на тусклые гроздья его колец. – Кто это? – спросил он у Ланчии, когда тот сел рядом. Ланчия выглядел странно, будто давно не спал, угрюмый и весь какой-то пришибленный, между бровей залегла мученическая складка. Он бросил взгляд туда, куда указывал Дино, и буркнул: – Новенький. Привезли, пока тебя не было. Назвался Мукуро или вроде того. Почему ты спрашиваешь? – Кажется, я целовался с ним вчера ночью, – мечтательно объяснил Дино. – Это вряд ли, – Ланчия покачал головой. – Ты будешь свой круассан? Если нет, отдай, я доем. Дино было плевать на круассан – Мукуро невидяще смотрел в его сторону, не притрагиваясь к еде, и Дино махнул ему, против воли расплываясь в сумасшедшей улыбке. Мукуро заметил. И взглянул на него с такой оторопью, с таким недоверчивым, изумленным презрением, как на конченого безумца, только пальцем у виска не покрутил, что сердце Дино сначала ухнуло в пятки, а потом он рассмеялся своей нелепости. – «И все в тебе – восторг, и все в тебе преступно!» – прошептал он. – Чего? – переспросил Ланчия с набитым ртом. – Ничего, – Дино взял кофе дрожащими пальцами и, конечно, немедленно обжегся. – Это Бодлер. Всегда таинственна, безмолвна власть твоя… Ланчия взял салфетку и бережно обернул его обожженную руку. Даже если бы Дино знал, что это в последний раз, он и тогда забыл бы сказать «спасибо».***
Мир накрыла тень. – Дино Каваллоне, ты решил врасти в землю? Будешь вечно торчать тут Пьетой, чтобы школьники приходили тереть твой нос перед экзаменом? Слова донеслись диссонансными джазовыми аккордами – «ка-вал-ло-не», «пье-та», «эк-за-ме-ны». Одна какофония, никакого смысла. Он не шевелился. – Посмотри на меня, – еще один бессмысленный аккорд. Как рассохшаяся от старости марионетка, Дино повернул голову, а разбитая машина перевернулась обратно на колеса. Мир не изменился – абсолютно. Неистово благоухал шиповник, политый его кровью. Золотая от июньского солнца вода текла по древнему мрамору и сладко пела. Вся земля была такой старой, ничего не менялось тысячи лет, она крутилась в объятиях вселенской пустоты и жила, цвела, и не заметишь этой мертвой пустоты, пока не посмотришь в небо. Дино увидел небо, где не было ничего, и теперь оно навсегда поселилось внутри. Бьянки покачалась в этом небе черным силуэтом, но потом села рядом на траву. Ее колени были разбиты, на блузке – грязь. Дино ощутил бы вину, если бы чувствовал хоть что-нибудь. – Мне жаль, что тебе плохо. Но ведь могло быть гораздо хуже. – Почему, – хрипло пробормотал Дино. – Почему он ушел, почему, почему. – Потому что выбора не было, – Бьянки положила руку ему на волосы. – Все эти брачные пляски – это же просто игра, развлечение. Конечно, Бьякуран хотел заполучить Мукуро добровольно, но нужно-то было только вписать имя в список – и все. Любое его желание будет исполнено. Он получит, что захочет, даже пальцами не щелкая. Ты сам прекрасно знаешь. – Я бы такого не допустил. Я же предлагал... – Ничего ты не мог предложить, Каваллоне, – неожиданно жестко сказала Бьянки. – Чтобы защитить Мукуро, тебе нужно все пять академий разрушить до основания, всю систему под корень. Для этого нужно быть кем-то. А ты сейчас никто. Дино вздрогнул и поднял голову, посмотрел на нее опухшими глазами больного животного. – А если завтра его поймают и убьют?! – Не убьют. Он не один, его есть кому защитить. – Кто… – голос вдруг пропал. – Двое тех странных новичков из Коа. И Ланчия. – Ланчия. Знакомое лицо взглянуло на Дино деревянными глазами статуи доминиканца в капюшоне до самого подбородка. Страдальческое глухое молчание, складка между бровей, тупая враждебность. Все это началось тогда, когда Мукуро впервые появился здесь. Ланчия никогда не говорил о нем. Ланчия закрыл все засовы на своих дверях, когда увидел, что Дино Каваллоне смертельно влюблен. Это невозможно. Не может быть. Нет. – Почему! – выдавил Дино. – Почему он, а не я! – Ты сам поймешь, – виновато сказала Бьянки. – Так было лучше. – Почему ты так уверена?! Откуда ты знаешь… – Дино запнулся. В его голове с мерзким скрежетом сложился паззл. – Это ты. Ты помогла. Ты отравила всех, вот что ты сделала… – Бьянки молчала, и Дино вскочил, небо сломавшейся каруселью завертелось вокруг, в глазах запрыгали искры. – Что ты натворила! Ты не дала мне даже шанса, ты просто… просто предала меня! Бьянки смотрела снизу вверх, словно не боялась мести и ненависти, ужасно маленькая и твердая, как скала. – Я сделала это ради любви. – Да не было никакой любви! – выкрикнул Дино и задохнулся, пытаясь остановить бешеную карусель. – Я все эти годы гонялся за тенью! Надо мной смеялись, а он даже не смотрел! Может, и его самого никогда не было! Может, мне все это приснилось! – Думай так, если хочешь, – согласилась Бьянки. – Но тогда ты и впрямь идиот. И непонятно, зачем я вообще трачу с тобой время. – Так убирайся, я тебя не звал! – Боже, – Бьянки вдруг встала; больше она не казалась маленькой. – Посмотри на себя. Жалкое зрелище – Дино Каваллоне впервые не получил, что хотел, и расклеился, как сопливый маменькин сынок! – Я в жизни маму не видел, – глухо выплюнул Дино. – Что ты вообще обо мне знаешь? – Я очень хорошо тебя знаю, – сказала Бьянки жестко и с совершенно неожиданной нежностью продолжила: – И Дино Каваллоне, которого я знаю, совсем другой. Он не жалеет себя. Он сияет, и никто не может сделать ему больно. Я знаю, что Дино Каваллоне – это небо, которое разбивает сердца и лечит сердца, а этого ноющего сопляка я впервые вижу. – Иди ты к черту, – запал ушел, джазовая какофония рассыпалась на одинокие тоскливые всхлипы. – Иди к черту, Бьянки. Оставь меня одного. – Оставлю. Но потом ты соберешь свои драгоценные яйца в кулак и справишься с этим. Не доставляй Бьякурану удовольствия видеть тебя разбитым. Это он все потерял, а не ты. Дино долго устало молчал, а Бьянки зачем-то ждала. Не вынеся этого мученического ожидания, Дино наконец отозвался: – Хорошо. – Обещаешь? – Да. Пожалуйста, уходи. Бьянки ушла, унеся с собой ощущение непоправимости. Проклятая карусель, чертово колесо для богов, именуемое вечностью, наконец-то завершило очередной оборот. Океан доисторического хаоса проглотил кусочек безмятежного неба – но его воды закрыли собой пустоту, оставив только страх маячившей на горизонте смутной, апокрифичной смерти. Страх был подвластен Дино, он был понятен, а потому уязвим для золотого доспеха. Дино сорвал немного увядший цветок шиповника, привычно ободрав руки, посмотрел на царапины и улыбнулся. Разрушить до основания.