please enough.

Глаза открываются, и сразу же сощуриваются, готовые закрыться обратно и продолжить смотреть неизвестное — но такое интересное — сновидение, которое рассыпалось на мелкие частички, почти в пыль, только я услышала неизвестно откуда идущий и очень громкий звук. Визги сестрёнки разлетелись по всей площади дома, и теперь тихо сопеть, уткнувшись щекой в подушку, вряд ли представлялось возможным. — Эселин, умоляю! — бормочу в потолок, всё равно зная, что она меня не слышит. Находясь всё ещё в кровати, я слышу смех отца, который играет с сестрой внизу. Невольно вспоминаю всю свою жизнь до появления этого маленького ребёнка, «чуда», о котором так пекутся родители. Я не могу назвать ту жизнь ужасной — потому что, например, я выросла не в куче мусора на краю земли, и мои родители не были алкоголиками. Мне непозволительно недовольствоваться всем, что я имею сейчас — потому, что было хуже. И где-то в мире есть гораздо хуже. Но я не знаю о таком словосочетании, как, например, родительская забота. Я никогда не испытаю то чувство, которое сейчас находится в избытке в душе Эселин — радость от того, что тебя считают нужным. Важным. Всё, что я получала в шесть лет — замечания и удары ремнём по ногам. За малейший проступок или плохую оценку в школе. За искреннее непонимание математических задачек в средней школе. Это огромный секрет, который я бережно храню внутри своего тела — где-то далеко, куда уже никогда и никому не пробраться. Да и не стоит — с рождением ангелочка, всё стало гораздо лучше — все острые углы в нашем общении с родителями сами собой сгладились, в семье появились деньги, и, соответственно, хоть какое-то спокойствие. Но то, что было внутри никуда не делось и смех Эселин, такой чистый, счастливый и радостный отдавался внутри громким плачем, криками и огромной острой болью, которая не желала покидать сознание, даже когда я чувствовала от мамы и отца тепло. Я никогда не ненавидела родителей — я не могла бы так думать ни о ком. Я их очень любила, всегда. Люблю и сейчас. Даже понимая, что они не дали мне слишком много того, что так необходимо ребёнку в детстве. Они стали исправляться только недавно — когда я самостоятельно преодолела подростковый период, натерпелась многого от сверстников и неоднократно терялась в догадках — кому же я, всё-таки, больше доверяю — своим родителям или друзьям. Когда мне исполнилось четырнадцать, родители всё-таки вспомнили, что у них всё это время была родная дочь, и, как оказалось, её состоянием тоже хотя бы иногда, но надо было интересоваться. Теперь мама старалась вести себя как действительно моя мама, а не нянечка из яслей, где чужого ребёнка почему-то такое долгое время никто не забирал. Отец всё так же большую часть своего времени работал и был в недолгих командировках и разрешал вопросы всех своих мелких бизнесов, которые были разбросаны по разным штатам и городам. Его мы видели чаще всего по несколько раз в полмесяца, и когда он приезжал, Эселин всегда очень радовалась его возвращению. А я привыкла к тому, что раньше он пропадал в разъездах и того чаще — по полгода в одном городе, потому что денег, что он зарабатывал здесь, катастрофически не хватало, и в надежде на повышение зарплаты он уезжал в другой штат и устраивался на более высокооплачиваемую работу, а деньги перечислял матери. С течением времени наше материальное положение укрепилось, и тогда отцу больше не нужны были постоянные перемены. Он стал появляться дома гораздо чаще, и тогда появилась моя сестра. Опять смех малышки нещадно разбивает все те картинки в моей голове, что начинают всплывать, принося с собой не очень приятные воспоминания о том, что было до того, как из иллюзии счастливой семьи наши отношения практически достигли адекватных. Я благодарна матери и отцу за их старания исправить старые ошибки хотя бы тем, что они их осознали и начали навёрстывать так давно упущенное. Дверь с ужаснейшим грохотом распахивается, углы по краям практически впечатываются в стену сбоку, и в комнату влетает родительское чудо, прыгая с разбегу на мягкую поверхность кровати. — Эселин, что ты творишь, — без малейшего упрёка, в шутку толкаю девочку в плечо, но поддерживаю, чтобы та невзначай не скатилась на пол с достаточно весомой для такого маленького человека высоты. — Авери, папа говорит, что ты так всю жизнь проспишь. Он сказал мне правду? — огромные круглые глаза малышки не моргая смотрят на моё лицо, пока я истерично пытаюсь найти ответ на её такой серьёзный вопрос. На пороге застывает фигура папы, который, улыбаясь, смотрит на нас, переводя взгляд с Эселин на меня и обратно. В его руках мягкая игрушка сестрёнки, и выражение его лица более чем явно выражает восторженную радость. И чтобы умилиться этой ситуацией, мне большего и не нужно. — Лини, как ты могла ему поверить? — Я с усмешкой раскрываю глаза, стараясь как можно больше увеличить их размер и разглядываю огромные пушистые ресницы, обрамляющие верхние века глазок сестрички. Я на секунду отвожу глаза и вижу на лице отца, уже не таком молодом, которое я помню лет с пяти, с уже кое-где проступившими возрастными морщинками, широкую улыбку и ярко выраженное счастье в глазах. — Папа, зачем ты обманываешь Эселин? — Меняю тон на немного обиженный, грубый, — теперь этим голосом и правда, только отчитывать, — и это вызывает внезапную вспышку смеха и веселья у девочки, которая тут же скатывается на пол — делает то, от чего я так старательно её оберегала. Отец подходит к нам и треплет обоих по волосам, крепко обнимая нас вместе. В такие моменты я ощущала счастья больше, чем за все восемнадцать лет жизни. И понимала всё-таки то, насколько всегда не хватало именно таких выходных вместе с семьёй. Пока солнце всё ещё стоит высоко над линией горизонта, а облака незаметно проплывают мимо в спокойном небе светло-голубого цвета, я решаю прогуляться. Развеяться и подумать, раз уж у меня появилось время на маленькое одиночество. Что могло быть хуже, чем то, что происходит со всеми нами сейчас? Да и Юбэнкс ни разу ещё не подал никаких признаков того, что с ним всё в порядке. Обычно после своих долгих депрессий Юбэнкс почти сразу возвращался — и даже если плохо чувствовал себя в эмоциональном плане, то исправно ходил на занятия — но и бывало, что он не появлялся в здании школы. И даже в этом случае я знала причину его отсутствия. Трудно сказать, что происходило сейчас — я видела его всего несколько часов назад, и, должно быть, он закрылся в своём доме, в маленькой комнатке с кучей алкоголя и тремя пачками сигарет. Ровно столько он выкуривал при сильном стрессе. И меня это жутко раздражало — я всегда твердила ему, что он сильно вредит своему организму, когда вливает в себя столько спирта и потребляет такое огромное количество никотина. Знал, что мне не нравится и курил тайком — и когда он стал скрывать своё курение, это очень расстроило меня — казалось, доверие между нами повисло на волоске. И оказалось, оборвать эту тоненькую нить, что связывала нас последние несколько лет, было проще простого. Я хотела набрать его номер — но мобильник остался там, куда я его бросила перед тем, как уснуть. И может мне написал этот Ник? Не знаю, с чего бы я ему стала вдруг так интересна, и для чего вообще это всё. Из всей старшей школы, наверное, не было человека, о котором было бы известно меньше, чем было известно о Николасе Остине — кажется, что всё, о чём знали люди вокруг — только его имя, фамилию и то, что он парень. Даже возраст оставался своеобразной тайной — но уверенно можно было сказать, что сильно младше или старше нас этот парень не был. Он стал маленькой тайной, о которой я бы хотела знать хоть немного, но больше. Днём одной бродить по окрестностям района было не страннее, чем по вечерам и естественно безопаснее, поэтому особо я не переживала за то, что хожу здесь без компании. К тому же, через несколько домов от нашего я заметила огромную машину, целый грузовик, остановившийся возле ранее пустовавшего дома. Сзади встал тёмного цвета автомобиль, из которого тут же выпрыгнула девчонка, почти сразу привлекая моё внимание. Наверное, я слишком сильно старалась разглядеть приезжих, потому что сама не заметила, как практически вплотную приблизилась к новым хозяевам дома и той самой девочке. — Вы сюда на лето или навсегда? — я встаю рядом с блондинкой в красном топе, сложив руки на груди, с интересом разглядывая людей, разгружающих машину. Девчонка не сразу понимает, что обращалась я к ней, и секунд десять молча наблюдает за происходящим перед крыльцом, теперь уже, своего нового дома. — Ты разговорчивая, — я приподнимаю брови и разворачиваюсь, в не совсем уверенном намерении продолжать прогулку до конца дороги и обратно, но совсем неожиданно светловолосая девушка открывает рот. — Мы переехали из Канады. Я буду заканчивать школу здесь, хоть и осталось всего несколько месяцев до окончания учёбы. Я мельком глянула на неё, всматриваясь в её мягкие черты лица и сама была удивлена своему поведению — никогда ещё я не общалась дольше трёх секунд ни с одной представительницей женского пола, не считая, разумеется, моих родственниц — а тут я не только стою рядом с ней уже минут пять, но и завела разговор самостоятельно. Она была примерно того же возраста, что и я, а у меня никогда не было подружек — и если она собиралась пойти в ту же школу, куда ходили все дети, живущие рядом с нами, значит, это должно было послужить своеобразным знаком для того, чтобы сейчас я представилась и мы продолжили именно общение — а не просто неловко пересекаться в школьных коридорах и с сомнением кивать друг другу головой в знак приветствия. — Какую школу выбрали твои родители? — Я стараюсь не давить и не менять свой будничный, обыкновенный голос с ноткой интереса в интонации и просто оглядываю её с ног до головы, подмечая, что она не только очень красивая, но ещё и довольно неплохо одета. — Здесь недалеко, по-моему, это вообще единственная старшая школа во всём штате, — девушка улыбается, и я вдруг замечаю колечко, блестящее на крыле её носа, которое выглядит очень даже мило. И всё-таки, я живу здесь всю свою осознанную жизнь, а у меня никогда не было подруги, живущей по соседству, с которой можно просто поговорить, в грустный, неудачный день прийти к ней домой ради тихого молчания за чашечкой горячего чая. И я решаю, что сейчас у меня появился, возможно, единственный, пока что весьма призрачный шанс на то, чтобы вскоре хоть одну девочку я смогла бы назвать своей подругой. — Я Авери, кстати. И похоже, мы будем учиться вместе, — я улыбаюсь, специально делая грустный, обречённый вид, но, почему-то не заметив ухудшения её настроения, я всё же выдыхаю и дружелюбно протягиваю руку, в глубине души надеясь, что она не сочла меня странной и примет это уж очень неожиданное предложение. — Мэди, мне очень приятно познакомиться с первым человеком из Америки. И что-то мне подсказывает, что это одно из самых приятных событий, который вот-вот готовятся со мной произойти в этой стране. — Мэди слегка сжимает своей тоненькой кистью мою и потрясывает нашими сцепленными ладонями в воздухе, посмеиваясь. Мы всё ещё наблюдали в сторонке, как последние коробки из грузовика заполняли асфальт перед входом в дом, когда родители Мэди окликнули её и пригласили в новый дом. Девушка со светлыми волосами спохватилась и попросила меня в поисковой строчке одного из приложений на своём телефоне набрать моё имя и быстро добавила меня со своего телефона. — Вот, теперь мы можем связываться каждый день! — Она восторженно помахала экраном перед моим лицом и, коротко обняв меня на прощание, убежала к родственникам. Я выдохнула накопившийся в лёгких воздух и развернулась, медленно шагая по дорожке до собственного дома. Да ладно... У меня в окружении теперь появилась девчонка? То есть, кто-то, а особенно девочка, которую я знаю не всю свою жизнь, а букально несколько минут и которой я готова доверить всю свою душу? Ну нет, определённо не всю себя — ведь для этого всегда были и есть Юбэнкс и Хадсон. Один сейчас непонятно где, а второй… Что сейчас с Чейзом меня мало интересовало, — по крайней мере, гораздо меньше, чем острый вопрос о местонахождении Ноена. Но больше всего я всё-таки надеялась на то, что в понедельник он, как ни в чём не бывало, будет ждать моего появления на ступеньках возле школьного крыльца.