Чёрный мир. Книга 1

17 декабря. Приболел мой котёночек, из-за чего чувствую себя виноватым — он же в ожидании Саши намёрзся. Раскопал в своих запасах пакетик антигриппина, Андрюша, морщась, его выпил и забрался под одеяло с головой. Температуры нет, но горло говорит, дерёт так, что не сглотнёшь. В который раз задался вопросом — вот какая для таких квёлых мальчиков армия? Долбаное государство! Андрюша так говорит, и я с ним в этом полностью солидарен, хотя, вряд ли бы полез на баррикады. А вот Андрюша, мне кажется, может. Он прямо закипает весь, когда речь заходит о политике, не раз уже мне приходилось выпроваживать его из комнаты во время просмотра папой политических передач. Папа никому теперь не мешает, в наушниках смотрит, но Андрюше и безмолвной картинки хватает. Кадры ток-шоу действуют на него, как красная тряпка на быка. Он вскакивает и ходит по комнате, бормоча себе под нос проклятия. Обычно его настроение меняется быстро, но тут он надолго может впасть в раздражение. Попервоначалу ещё пытался спорить со стариком, но я эти его поползновения сразу пресёк. Хотя я и сам, признаться, одно время пытался переубедить папу, пока не понял, что ссориться с ним не хочу. Президенты приходят и уходят, а папа у меня один. До Андрюши это пока не доходит, но он просто маленький, не понимает ещё что действительно важно. Хотя это конечно как посмотреть. Порой такая мудрость от него исходит, будто ему сто лет в обед. Рассказал ему о своих переживаниях по поводу Инны Викторовны. Он посоветовал не мучить ни себя, ни её, прямо всё сказать, а там уж пусть думает, устраивает ли её роль друга. Он совершенно прав, готовлю себя к такой речи, уже отрепетировал её у зеркала. Не Андрюша я, чтобы импровизировать. Инна Викторовна как это у нас повелось, придёт в понедельник, а в ночь с тридцать первого на первое, наверное, Саше позвоню (если она, конечно, не напьётся и не позвонит первой) — повод всё-таки серьёзный — день рождения. Подарок уже ей заказал, по моим деньгам, за что немного стыдно. Такую же, как у неё карту звёздного неба, но светящуюся в темноте (надеюсь, пришлют вовремя). Андрюша решил подарить ей свой детский телескоп. Говорит, что тоже придётся подсуетиться заранее, потому что он понятия не имеет куда его «заныкал». «Если не найду, бинокль отдам отцовский. Там оптика ещё мощнее! Крутецкая штука!» Надеюсь, Саша не против подарков. Считается, что все люди их любят, но она же особенная. Андрюша сказал бы — стукнутая, но кто из нас не без придури? Некогда я назвался Андрюше нормальным, но на самом деле прозвище «не от мира сего» преследовало меня с раннего детства. Папа недавно об этом говорил. Что я часто не слышал его, как будто прибывал в другом месте. Узнал также, что мама одно время играла роль сводницы. После развода с Юлией, я несколько лет был один, ну мама и решила мне помочь, водила в дом разных девушек под предлогом репетиторства. Некоторое время я не чувствовал подвоха, когда же наконец понял, что меня пытаются свести, так взбеленился, что отец испугался за маму. Я орал на неё и даже замахивался, так это сильно меня задело. В тогдашнем идеализме своём я считал, что любовь сама меня найдёт, а не найдёт, так значит не судьба. Ну не придурок? Впрочем, с Верой так и получилось. Любовь сама меня нашла. Встретил её, что забавно, на улице. Жила она неподалёку, и так случилось, что время её выхода на работу совпадало с моим выходом на пробежку. Она, правда, как со смешком заметил папа, долго считала меня маньяком. Тогда (в середине девяностых) по городу ходили слухи о насильнике в спортивной шапочке. Дело было зимой, что я без головного убора что ли, должен был бегать? Через месяц таких пробежек (если папа всё правильно помнит) Юлия не выдержала, взяла себе в провожатые сослуживца. Увидев её с мужчиной, я расстроился. Хотя и не заговаривал с ней ни разу, влюбился по уши. Сослуживец посоветовал мне бегать в другом месте. Тут у меня видно, такая несчастная гримаса сложилась, что Вера поделилась своими подозрениями на мой счёт. Я объяснил, что просто живу рядом, и время специально не подгадываю — так получается. Думаю, что тут я слукавил, поначалу конечно могло так быть, но в дальнейшем я наверняка начал именно что подгадывать время пробежек. «Раз уж мы соседи, почему бы вам ко мне не заглянуть после работы, не убедиться, что никакой я не маньяк?» Проговорив это, (если отец тут ничего ни присочинил) я никак не ожидал, что женщина согласится, но она пришла. Не одна, правда, а всё с тем же сослуживцем. Потом оказалось, что я ей тоже понравился, но познакомиться она боялась. Свидание втроём конечно вышло странным, но приятным, Вера оказалась умной и ироничной, обаяла не только меня, но и родителей. Историю нашего знакомства они годами вспоминали как анекдот. Потом Вера часто ласково называла меня своим маньяком, на что я, конечно, возмущался. Это уже я сам вспомнил, — порой в памяти всё же что-то всплывает. Как я понял, моменты больше связанные со мной. Я спросил, сколько лет было Вере, когда мы познакомились, папа ответил, что около тридцати, она была самую малость меня старше — на год или может на два. Тут я только понял ещё одну причину наших ссор, додумался до неё логически. У неё оставалось не так много времени, чтобы родить, а я оказался бесплодным. Спросил у папы, правильно ли я думаю. Он ответил, что в молодости Вера мне на это не пеняла, а в последние годы, бывало, находило такое на неё. Представляю, как тогда меня это огорчало, а сейчас я не почувствовал ничего. Разве что лёгкое самодовольство — догадался же, в чём дело было. Не понимаю, что со мной происходит. Почему я стал так относиться к своему прошлому. Мучительно всё-таки ничего не помнить. Вдруг я на самом деле был тем самым насильником из девяностых? Бред, конечно, но на пустом месте чего только не вообразишь. 18 декабря. Андрюше получше, бегает через каждые пять минут в туалет, мокроту сплёвывает, но горло, говорит, уже не болит. Прямо камень с души! Терпеть не могу, когда причиной мучений становлюсь я, пускай даже косвенно. Ну, вот опять подумал о Саше… Давно я не ждал Нового года с таким нетерпением. Надеюсь, она мне ответит. Я уже, кажется, даже на дружбу согласен. Андрюша вдруг вспомнил об её страничке в интернете. Чтобы войти, зарегистрировался на мой номер, вот только без пользы — удалилась Саша, опять же подтвердив моё мнение, что они с Андрюшей два сапога пара. Он тоже после определённых событий в школе страницу удалил. Интересно, что её побудило так сделать? Неужели боязнь, что ей напишет Андрюша. Это же полная клиника! Впрочем, чего ещё от Саши ждать? И угораздило же меня влюбиться в такого психа. 19 декабря. Сегодняшний массаж от Андрюши мне понравился, он целую схему нарисовал, куда жать и как. Говорит, что дома на подушке тренировался. Больше пока ничего достойного записи за день не произошло, а вот вчера Андрюша устроил мне целое представление. Опять теплынь стояла — плюс шесть и солнце. Андрюша привычно торчал с телефоном на балконе, я хотел было к нему присоединиться, но живот с непривычной пищи (попробовал слезть с вегетарианства через икру), прихватил. Сходил в туалет, возвратился в комнату и вдруг вижу не привычно прислонённые к окну лопатки, а поднятые руки со сведёнными в молитвенном жесте ладонями. Открыл дверь, а Андрюша бормочет нараспев: — О, солнце, благодать лучей твоих даруется нам смертным, явившимся из мрака чрева, и удаляющимся во тьму могил! Я нервно позвал его. Он крутанулся, и, бухнувшись на колени, крепко обнял меня за ноги. — И вы, о, Сева, мой осколок солнца! Сияете мне ярко с высоты! Я хотел было отстраниться — оду свою пел мальчишка в область паха, — но он сам скоро поднялся, и тихонько рассмеялся мне в грудь. — Напугались? — Да, подумал, в тебя снова демон вселился. — Нет, просто настроение хорошее! Славлю солнце и вас! — Ты прямо язычник смотрю. — Мне кажется, я был жрецом солнца в прошлой жизни! Египтянином быть может… А вы помните прошлые жизни? — Я нынешнюю-то не помню! — Простите, я вас огорчил… Я поспешил его уверить, что всё в порядке, и за этим совсем забыл, что не сделал замечания по поводу фамильярного обращения, зато это запомнил мальчик. Спросил, не против ли я, наконец, чтобы он звал меня Севой. Пришлось согласиться, но с условием отыграть обратно официальность, если мне станет неловко. — И на «ты»? — Нет, с этим обращением у меня связаны дурные ассоциации… — Из-за Санька, что ли? Ничего-то от него не скроешь. 20 декабря. Вчера вечером спросил Андрюшу, что он в последнее время тайком от меня читает. Тут нужно сделать ремарку. Обычно мы читаем с ним вместе, сидя на балконе или лёжа на диване. Не одно и то же, конечно, и с разных гаджетов, но плечом к плечу. Но уже несколько дней подряд мальчик для чтения уединялся, и я, наконец, решил выяснить, в чём тут дело. — Ох, вы действительно хотите знать? — Что-то запрещённое, что ли? — Восемнадцать с плюсом, о, да! Это в книжном книги такого типа запаивают в гондон, а в сеточке всё доступно! — Надеюсь, это не «Майн Камф»… — Ха, тоже, кстати, искал! Но по цитатам понял, что такую тягомотину не осилю! — А! Кажется, я понял… — осенило меня. Я заметил, что после того случая, как я на него лёг, при первых признаках возбуждения Андрюша от меня сбегает. Чтение очевидно его возбуждало, поэтому-то он и уединялся. — Ага. Гомоэротика! — подтвердил он мою догадку. — Тут самый смачный момент пока с поеданием взрослым любовником персика, в который накончал его мальчик. — Фу, Андрюша, зачем ты мне это рассказываешь? Чтобы я внимательней присматривался к фруктам на столе? — Нет, с вами я так не поступлю, что вы! Просто я подумал, что с моим успехом у представителей родного биологического вида, мне светит перспектива переключиться на растительное царство. Персики там… бананы… Я сказал, что изрекаемая им пошлятина меня утомляет, но потом, признаться, полдня прыскал. Веселья добавляли напомненные Андрюшей слова Саши. «Банановый эквивалент». Как же хочется так её обозвать… Опять мне мерещилось, что она рядом… Наваждение какое-то! 21 декабря. Застал Андрюшу на кухне в слезах, думал, что-то случилось, а он оказывается дочитал свою гомоэротику. — Такая грустная концовка там… Вот послушайте, я сохранил цитаты. Это отец своему сыну — моему ровеснику говорит: «У вас возникла чудесная дружба. Может быть, больше, чем дружба. И я завидую тебе. На моём месте большинство родителей надеялись бы, что все скоро пройдет, или молились бы, чтобы их сыновья скорее повзрослели. Но я не такой родитель. Если есть боль, вынашивай ее, и если внутри у тебя полыхает пламя, не задувай его, не топчи. Расставание может стать пыткой, лишить сна. Видеть, как другие забывают нас раньше, чем мы к этому готовы — нестерпимо. Стараясь быстрее исцелиться, мы с корнем вырываем из себя все чувства и к тридцати годам остаемся ни с чем, и с каждым разом все меньше можем предложить кому-то другому. Но лишиться возможности чувствовать, избегая чувств — какая потеря!» — И ещё вот: «То, как ты проживаешь свою жизнь — твое дело. Но помни, наши сердца и тела даны нам только однажды. Большинство из нас живет так, как будто у нас две жизни, одна пробная, другая окончательная, и еще несколько промежуточных версий. Но жизнь только одна, и не успеешь глазом моргнуть, как твое сердце износится, а что до твоего тела — наступит день, когда никто не взглянет на него, и уж точно не захочет быть рядом. Сейчас тебе больно. Я не завидую этой боли. Но я завидую тебе». — Да, грустно, — согласился я. — Но не настолько же, чтобы плакать! — Меня расстраивают такие вещи. Пока я молод, я хотел бы жить на всю катушку, но все мои попытки заканчиваются тяжёлым похмельем, и ладно бы только в прямом смысле… — Значит ты слабенький для такой жизни, тебе только у камелька с книжкой сидеть. — У чего? — У камина. — Да, камин это хорошо, я просил старика сделать, но он сказал, что с ним одна морока. Настаивать я не стал, мороки не люблю. А у вас как в молодости было? Хотели вы для себя другой жизни? Ой, извините, я забыл, что у вас проблемы с памятью… — Ну не настолько чтобы не помнить тогдашнее своё томление… Конечно хотел! Не только уехать, но и совершить что-то великое. — Ой, вы, наверное, не поверите, но я тоже этого хочу! Даже книжки читал о том, как стать гением. У меня, правда, башка дырявая, я только и помню, что там советовали плавать под водой. На мозги будто давление воды и задержка дыхания особенно действует. Всё забываю вас как пловца спросить, правда? — Что правда? — рассмеялся я. — Что все кто часто плавает под водой, становятся гениями? Очевидно, нет. Но плаванье настраивает на размышления, по крайней мере, со мной так, это я ещё в юные годы заметил. Стоит войти в определённый ритм, как начинается бурная мыслительная деятельность. Я никогда так много не думаю, думал (поправился я, ощутив горький привкус досады на языке) как во время заплыва. — Интересно… В бассейн даже записаться захотелось. Может, думать научусь. Я почему так часто ляпаю-то? Потому что говорю, не подумавши! У меня в голове картинки, песенки, рекламные слоганы, но ни одной чёткой мысли словами. Знали бы вы, как я завидую автору книги, которую сейчас цитировал! Умел бы я так чувства через слова передавать. — Да всё ты умеешь! Порой такие перлы выдаёшь! — Ага, бывают у меня моменты вдохновения… До тридцати не так далеко, если подумать… Мне ещё поэтому грустно. Я думал, что только с женщинами так. Что они после тридцати никому уже не нужны, так мне старик говорил… — Это не так, точнее не вполне так… шанс конечно ниже, но не нулевой. Мне вдруг сделалось жарко, вот же лицемер! Сам предпочёл юную Сашу взрослой Инне Викторовне. — Я знаю, о чём вы думаете, не грызите себя, вы же не просто хотели с ней побаловаться, правда? И потом она по характеру не сахар и не очень-то секси. — Да, я не прочь был бы даже взять её в жёны, а насчёт секси… Не знаю, меня всё устраивает. — Вы всё ещё надеетесь… Я тоже, впрочем… Слышите, наверное, как силюсь «типа» не употреблять. — Угу. Запинаешься на мгновение. — Кстати, Бояркин с Семёновой теперь пара. — Заходил на их страницы? Скучаешь по школе? — Окститесь! Просто хотел разузнать, не написали ли они про меня какую-нибудь гадость. Вы же знаете, я немножко мазохист… Ужасно очковал, но им походу не до меня. — Вот именно! Зря ты ушёл из школы. — Школа подарила мне вас, так что я ей, конечно, благодарен, но не настолько, чтобы мучиться ещё несколько месяцев. — Да в чём мучение-то? Разве тебе неинтересно учиться? Ты же любознательный мальчик! — Любознательность мою гугл удовлетворяет на двести процентов! Если бы по интернету можно было отслужить… Андрюша как обычно при мысли об армии стал мрачнее тучи. Долго его уговаривал продолжить учёбу, но он сказал, что теперешняя жизнь его полностью устраивает, он живёт с любимым человеком, занимается любимыми делами. «Это просто счастье какое-то!» — Быть домохозяйкой? — подколол я его. Он вдруг смутился, залепетал, что по хозяйству почти ничего не делает, что ему каждый день за это стыдно, но перебороть себя он не может. — Вы такое солнце, не пилите меня совсем! Я объяснил ему, что уборка и готовка какое-никакое движение, что без движения я бы совсем сник. — И это ты солнце, я даже видел, как ты светился! — Опять? — обеспокоился он. Я наврал, что нет, но на самом деле каждый вечер после сна Андрюша слегка золотится в темноте. А ещё я, наконец, вспомнил, где видел такое свечение. В реанимации при пробуждении и засыпании. Это было жутковато. Все эти писки аппаратов, голоса врачей, и свечение кругом них и пациентов. Порой мне казалось, что я умер и меня окружил сонм светящихся ангелов. 21 декабря. Переслушивая рассказы отца, думал насколько им можно верить. Насколько хорошо близкие нас знают? Для родителей ребёнок всегда остаётся ребёнком, пускай он даже давно на пенсии. Боюсь, отец меня видит мальчиком из семидесятых. А мальчика-то давно нет, как и юноши, как боюсь — и мужчины. Семя, правда, производится прямо-таки в промышленных масштабах. Не понимаю, что с моим организмом творится, кажется, даже в юности такого не было. Другой мужчина на моём месте, наверное, радовался, а мне страшно. Что это за вторая молодость под седьмой десяток? Гормональный сбой или что-то похуже? Надо было всё же согласиться на предложенного Валерой специалиста. Пять минут позора, или сколько там длится приём, и я бы спал спокойно. Также размышлял над признанием Андрюши. Его стремление стать гением конечно похвально, но в какой области он собирается достичь успеха? Определился бы и начал делать реальные шаги. А то ведь одни мечтания и чтение книжек по развитию в себе гениальности. Впрочем, он ребёнок совсем, масса времени, чтобы понять, к чему лежит душа. Вспомнилось, как он негодовал, когда я заговорил о ребятах из профильных классов. «Как они могли определиться, на что хотят потратить следующие годы?! Сто пудов родители их туда засунули!» Я возразил, что порой это необходимо, не все же дети точно знают, чего хотят, вот взять хотя бы его. «Я с детства хотел заниматься творчеством, другое дело, никак не могу решить каким… Но может это и не нужно! Буду, как Леонардо заниматься всем подряд! А эти юристы, экономисты… Неужели они с детства мечтали о таком?» Я заметил, что юристы и экономисты тоже нужны. «Ну да, престижная работа, в отличие от художника или музыканта! Мне горько слышать, как в обществе относятся к творческим людям. Типа, не работа это — картинки рисовать и на гитаре бренчать. Считается, что это так же просто, как два пальца обоссать. Попробовали бы они!» Он не на шутку завёлся, даже про табу на использование «типа» забыл. Я улыбался ему, чем сначала ещё больше вывел из себя, а затем заставил стыдиться столь бурного излияния эмоций. Видно, что вопрос самоопределения для него не праздный. Никакой он не пофигист, каким хочет казаться, и наверняка многим кажется. 22 декабря. Вчера только записал, что того мальчика, которым я был, уже нет, и вот он мне пригрезился. Под утро порой снятся нормальные, не связанные с жаром сны. Накануне впрочем, огонь заменил испускающий радиацию мангал. Когда его включили, я находился совсем рядом, буквально стоял над ним. Сразу же почувствовал его воздействие. Во рту появился мерзкий металлический привкус, зрение затуманилось — видимо я получил ожог сетчатки, руки тоже жгло так, будто на них плеснуло кипятком. Я понял, что не жилец, но меня больше беспокоило не это, а то, что кругом дети. — Глуши его, глуши! — наорал я на мужчину, который запустил мини-реактор. — Тут же дети! На мою истерику он только усмехнулся, и тогда я сам нажал на кнопку. Симптомы, что удивительно, тут же прошли. — Да что ты творишь! — набросился мужчина на меня. — Нельзя глушить реактор во время разгона! Взрыва хочешь? Если тебе так дороги дети, то мощность надо убавлять постепенно! Он снова нажал на пуск, и я этому не препятствовал, осознал правоту его слов. Боясь возвращения неприятных симптомов, отошёл в сторону, и тут увидел на трибуне начальство — убелённых сединой партийцев с надменными лицами. — Зачем вы проводите испытание здесь, на центральном стадионе? Тут же дети! — обратился я к старику, сидевшему с краю. Чувствовалось, что он здесь главный. Лицом он поразительным образом походил на дорогого Леонида Ильича, только брови были куцыми, совсем не как у Брежнева. — А им энергия, что ли не нужна? — Но есть другие источники! К тому же энергия из центра к периферии выделяется по квоте. — Вот именно. Какова эта квота? Мизер! Юноша, вы просто не знаете, каково это — постоянно побираться… Проснувшись, я некоторое время размышлял над этим сном. Думал, как это странно, такой небольшой реактор, и тут вдруг вспомнил, что на подлодке, где я служил, реактор тоже был компактным. Возможно, из-за этого воспоминания, ближе к утру мне приснилось место дислокации нашей лодки, — залив одного из северных морей, не знаю какого именно, Баренцева или Белого, во сне я об этом не думал. На заливе была устроена деревянная пристань. Невысокие волны бились в крепкие, часто установленные столбы. Голышом я спустился по мосткам к воде — из-за галечного дна прозрачной у берега и чуть бирюзовой вдали. — Разве здесь можно купаться? Я обернулся, на пристани стоял укутанный в шарф и коричневое пальто мальчик лет десяти. — Вода же холодная! — добавил он, поёжившись. Я улыбнулся ему, такой бояка! И вдруг понял, что слышу свой нынешний голос со стороны. Совершенно незаметно для себя я переместился в мальчика. — Конечно можно! — проговорил смело шагнувший в воду мужчина. — Северные моря находятся в пределах материковой отмели, больших глубин здесь нет, дно медленно идёт на спад, — пытаясь это проиллюстрировать, он повёл ладонью вниз, — так что вода у берега прогревается. До десяти градусов точно! — Это много, что ли? — сердито гнул я свою линию. — Ещё и погода такая! Брр! День стоял до того пасмурный, что нельзя было понять, в какой стороне солнце. Я с ужасом смотрел на костлявую белую спину мужчины, на его оплетаемые бурными потоками ноги. Он казался мне самоубийцей.