Зимний сон

      Может ли физическая боль быть сильнее душевной? В некоторых случаях именно так и будет. Страдания телесной оболочки отодвинут на задворки сознания все переживания и эмоции. Изменится важность чувств, особенно, если раны ты получил именно из-за них. Для чего я испытываю эти муки? Стоит ли оно того? А может быть, было лучше отступить сразу, не доводя до такого итога?       И в то же время, идя на поводу своих эмоций, люди совершают поистине невероятные поступки. Создают шедевры искусства, свергают королей и создают новые государства, делают невероятные открытия и изменяют мир. Становятся лучше, меняясь для любимого человека или падают в бездну, не способные смириться с отказом. О, как много граней у одной только любви! Может ли боль от потери возлюбленного быть сильнее страданий тела физического?       Может. Ещё как может.       ***       Два нефрита ордена Гусу Лань. Две гордости Лань Цижэня, стоят на коленях перед своим наставником в ожидании вынесения приговора. Они оба полностью его разочаровали. Сичэнь сейчас глава клана, но для Цижэня он так и остался его маленьким племянником, которого всё так же стоит учить уму разуму. Он столько лет взращивал достойных наследников клана Гусу Лань. И в одно мгновение все его усилия рассыпались прахом. В одночасье они забыли все правила ордена, все законы, попрали многовековые устои, что клялись свято соблюдать. Как они могут продолжать быть примером для других адептов клана? Как он сам теперь сможет утверждать, что воспитал лучших из лучших заклинателей? Благопристойных и верных своему клану. Он не справился. Не смог уберечь даже своих племянников. Как можно теперь доверять ему обучение детей других кланов?       Многолетний труд оказался бессмысленным, правила клана ничего не значащими, если даже Ванцзи и Сичэнь не способны их соблюсти.       – Сичэнь, твои действия я ещё могу как-то понять и дать им объяснение, но Ванцзи… Твоим деяниям нет ни оправдания, ни прощения… Я даже в кошмаре не смог бы увидеть, что ты поступишь так. Как? Как так получилось? Как подобное вовсе возможно? Ты словно забыл обо всем, чему я тебя учил. Ответь мне: он околдовал тебя? Применил темную магию? Я не вижу иного объяснения твоим поступкам, – гневно проговорил Лань Цижэнь.       – Вэй Ин никак не воздействовал на меня. Всё, что вы видели, всё, что я сделал, является именно таким, каким и есть. Я готов принять любое наказание, но не отрекусь от этого человека, не изменю своего отношения ни к нему, ни к произошедшим событиям. Всё это было моим осознанным выбором, – спокойно ответил Ванцзи.       Гневно блеснули глаза Цижэня, он всё еще надеялся, что увиденное им в ту снежную ночь было лишь бредом охваченного пылом битвы сознания. Но нет, Лань Ванцзи только что при всех признал свою вину. Он обратил меч против своих же, нанес серьезные раны многим старейшинам клана. Согласно правилам ордена, за подобный проступок виновник получает один удар дисциплинарным кнутом за каждого человека, которому он причинил физический вред. От рук Ванцзи пострадали тридцать три адепта Гусу Лань. Следовательно, он получит такое же количество ударов кнутом.       – Сичэнь, пятьсот ударов ферулой, год уединенной медитации и три года ты не увидишь эту женщину. Если после всего этого у тебя останутся к ней чувства, то я разрешу ей жить здесь без права выхода за пределы Облачных Глубин.       Сичэнь лишь согласно кивнул в ответ. Невзирая на предстоящее наказание, его глаза зажглись радостью, но, стоило ему взглянуть на брата, как всё отошло на второй план. От Лань Чжаня осталась одна тень. Потухший взгляд устремлен в никуда, в каждой черточке лица, что прежде было холодным, словно снег, сквозит обреченность.       – Ванцзи… – тяжело выдохнул Цижэнь, – ответь мне, неужели ты не способен различить, где черное, а где белое? Где добродетель, а где зло?       – Дядя, ответь мне, как различить, где черное, а где белое? Где добро и где зло? Где находится грань, отделяющая одно от другого? И что есть добродетель? – бесцветным голосом спросил Лань Чжань.       Лань Цижэнь на эти вопросы раздраженно взмахнул рукой и вынес приговор:       – Ванцзи, тридцать три удара дисциплинарным кнутом. Три года уединённой медитации. Три года запрет на игру на гуцине с использованием духовной силы. Приступить к наказанию!       После, развернулся и ушел.       Сичэню вдруг стало страшно. Страшно за брата. Получить один удар кнутом адски больно, а ему предстоит выдержать больше трех десятков ударов. Слабый заклинатель после подобного и не выживет, но Ванцзи сильнее многих, вот только это понимание не уменьшит степень переживания за него. Это наказание нельзя ни заменить другим, ни взять часть вины на себя. Он должен принять его сам. Взглянув в очередной раз на брата, Сичэнь не увидел никаких изменений в его лице. Полная обреченность и равнодушие к собственной участи, словно он готовится отправиться вслед за Вэй Ином. Это понимание пугает, но он не может ничем помочь. Через этот ад ему предстоит пройти в одиночку. Это ужасает. И ко всему прочему, из-за наказания самого Сичэня, Ванцзи останется один на целый год.       ***       Наказание.       Сичэнь принял его с достоинством – ни вскрика, ни звука боли. Сейчас он страдает, чтобы в будущем стать счастливым. Это ничтожная плата за подобное – за возможность любить и быть любимым, получить право создать семью с женщиной, которую полюбил, а не которую ему выбрали старейшины, руководствуясь полезностью для клана. Они успели совершить три поклона, и никто из Гусу не посмеет причинить ей вред. Остается просто подождать. Чего не скажешь о Ванцзи.       Кнут со свистом рассекает воздух, чтобы оставить на белоснежной спине страшные раны, шрамы от которых не сойдут никогда. Эти шрамы станут напоминанием о совершенной ошибке. Они будут болеть до конца жизни, чтобы виновник помнил о своем грехе, не забывая ни на мгновение.       Плеть попадает не только на спину, но задевает и плечи, оставляя глубокие длинные раны, обильно сочащиеся кровью. Каменные плиты, под коленями Ванцзи, из белых стали красными. Губы прокушены, по подбородку и шее стекает кровь. Как и ногти глубоко вонзились в ладони, сжатые в кулаки.       Сичэню тоже больно, но эти синяки сойдут, гематомы рассосутся, а целебные зелья и духовная сила исправят все последствия. Не пройдет и двух месяцев, как он будет в полном порядке. А с братом так не получится. Раны от дисциплинарного кнута заживают очень и очень долго, тем более от такого количества.       Лань Чжань присутствовал здесь лишь частично. Его сознание всё еще пребывало там, на заснеженной поляне. Он всё еще видел шепчущего признание в любви Вэй Усяня. И самое последнее его слово, словно приказ, отпечаталось в его сердце – «Живи». Вэй Ин никогда ничего у него не просил, не требовал. Ванцзи выполнит эту его последнюю просьбу, как бы ему самому ни хотелось отправиться вслед за возлюбленным, чтобы в следующей жизни вновь его найти. Он бы обязательно вспомнил всё и нашел его, кем бы они ни родились. Но Вэй Ин попросил его жить. И он будет жить, как бы ему тяжело это ни было. Будет жить и позаботится об этом мальчике, которого Усянь любил, словно собственного сына. Ванцзи обязательно вырастит из него достойного человека, такого, которым Вэй Ин смог бы гордиться.       Боль от ударов кнутом обжигает не хуже пламени. Вот только, боль душевная сильнее физической. Смысла его жизни больше нет в этом мире. Просто исчез, словно и не было вовсе. Будто все эти годы, все эти встречи были дивным видением. Длинным сном, что приснился однажды зимней ночью. Холодные снежинки нашептали эту сказку с таким страшным концом. Но ведь сказки должны заканчиваться хорошо? Почему… почему его история такая печальная? Никто не даст ему ответ на этот вопрос. Никто. Ни он сам, ни Сичэнь и тем более – не дядя.       Каждый удар он перекрывает приятным воспоминанием. Свист плети – первая встреча, когда он утонул в бездонных серых глазах, лучащихся счастьем и весельем, в глазах, что с первого взгляда смотрели лишь на него одного. Удар – первый поцелуй во мраке беседки в окружении, искрящейся снегом и звездами ночи, сладкий вкус желанных губ и первые жадные прикосновения. Звук рассекаемой плоти – слова о том, что он будет ждать его в Пристани Лотоса. Боль – прохладная вода озера, заросшего розовыми нежными цветами; обжигающие касания, что сминают все запреты. Бегущая из ран кровь – жар тел, что льнут друг к другу, стараясь быть ближе, получить больше; дрожь от охватившей разум страсти. Прокушенные губы – поцелуи, что слаще меда и нежнее шелка. Он был в каждом из этих мгновений, впитывая наслаждение, что пропитало эти воспоминания. Ванцзи выжег их в своей памяти и ничто не заставит его забыть о времени, проведенном рядом с Вэй Ином. Отречься от этой любви? От этой страсти? От чувств, что прекраснее всего на свете? Ни одна боль, ни одно наказание не заставит его это сделать.       Приговор вынесен. Наказание исполнено. Лань Ванцзи и Лань Сичэня унесли в их цзинши. Не скоро еще они увидятся.       ***       За Лань Чжанем ухаживают хорошо, да и его духовная сила способствует скорейшему восстановлению. Вот только все целители и помощники ни слова не произносят в его присутствии. Кто-то смотрит осуждающе, кто-то с ужасом, есть и те, от кого веет жуткой ненавистью и отвращением. Нет одинаковых людей, разные их чувства и мировоззрение. Но и у него самого нет желания ни с кем общаться, ему нечего сказать этим людям. Оправдываться? Он не совершил ни единой ошибки.       Когда раны немного зажили, к нему неожиданно привели малыша А-Юаня. Хоть и считалось, что Ванцзи пребывает в уединенной медитации, по факту этот затвор подобным не являлся. А-Юань много плакал и просился к Лань Чжаню. Малыш сильно переболел и напрочь забыл о жизни до Облачных Глубин. В его памяти осталось только воспоминание, как Лань Чжань вёз его по небу на руках. Малыш запомнил заботливые прикосновения и красивое лицо этого человека и, излечившись, отчаянно просился к нему.       Смотреть на А-Юаня, разговаривать с ним было одновременно и радостно, и больно. Но у Ванцзи, впервые за долгое время оживились глаза и исчезла печать безысходности с лица. Благодаря А-Юаню его эмоциональное состояние стабилизировалось, и он перестал скатываться в уныние и непроглядную тоску. Наблюдая за малышом, разговаривая с ним, обучая первым азам игры на гуцине, он словно вновь получил способность дышать. Дядя так и не пришел к нему ни разу. Брат же тайно передал письмо, в котором сообщил, что с ним всё в порядке. Все, кто приходили к Ванцзи помогать ему с бытом или наносить исцеляющие мази, не произносили ни слова. Три года он не выходил за порог цзинши, три года он не играл на гуцине мелодий с применением духовной силы. И все эти три года его не посещал ни брат, ни дядя. Лань Цижэнь запретил Сичэню даже приближаться к дому Ванцзи. Тому осталось лишь иногда передавать письма с описанием в них дел за пределами Облачных Глубин. Единственным исключением стал момент, когда к нему обратился другой адепт, когда впервые привели А-Юаня и адептка ордена, ухаживающая за ребенком, попросила написать имя, что будет дано малышу, как новому члену клана Лань. В это мгновение Лань Чжань ощутил себя молодым отцом, дающим своему чаду имя. Он ответил, что к следующему их приходу он напишет его и отдаст. Более к нему никто не обращался и лишь А-Юань, получивший имя Лань Сычжуй и принятый в орден как признанный сын Лань Ванцзи, стал единственным лучиком света в этом мире, потерявшим в глазах Лань Чжаня все свои краски со смертью Вэй Ина.       Несмотря на всю свою злость и ненависть к произошедшему, Лань Цижэнь официально признал А-Юаня внебрачным сыном Ванцзи и женщины-заклинательницы из мелкого клана, которая погибла на ночной охоте. Все понимали, что это не так, но, боясь вызвать гнев старшего адепта, молчали. А с годами это и вовсе забылось за массой более важных дел и более интересных сплетен. Мало ли у именитых заклинателей внебрачных детей? Один Цзинь Гуаншань чего стоит. Так что, такому красивому мужчине, как Лань Ванцзи вовсе не грешно иметь внебрачного ребенка. Это, конечно, бросает тень на репутацию ордена, но он же его признал и принял в клан, когда мать погибла. Значит, молодец, значит, честный человек. Странным образом Сычжуй рос до невозможности похожим на Лань Ванцзи. Возможно, так сказывалось воспитание Лань Чжаня или желание самого ребенка копировать своего родителя во всем. А со временем стало проявляться всё более схожих черт – не только поведение, мимика и движения, но и во внешности. Ванцзи даже однажды вспомнил, что, когда чужой ребенок живет рядом с людьми, любящими его, то становится на них похож. Он отмахнулся от этого, как от небылицы, но всё же радовался тому, что Сычжуй выглядит так, словно действительно его сын – это само по себе снимает множество вопросов. Сын и сын, что такого? Никто не должен узнать, что он из клана Вэнь, до сих пор рьяно всеми ненавидимого.       ***       Минуло три года.       Под скрип стираемых в крошку зубов Лань Цижэня в Облачные Глубины приехала возлюбленная супруга Сичэня, чтобы поселиться вместе с ним, став настоящей, признанной всеми женой главы клана. Дядя метал глазами молнии, много и долго орал на своих учеников за каждый малейший проступок, обходил десятой дорогой дом старшего племянника, но ничего с этим поделать не мог, он сам выставил такие условия, надеясь, что эта блажь у Сичэня за три года пройдет. Но этого не случилось. Молодой глава не забыл эту целительницу из клана Вэнь и ввел ее в орден Гусу Лань, как свою спутницу на стезе самосовершенствования. Да и не признать ее непревзойденный талант целителя Цижэнь не мог. Лекари ордена не могли на нее нахвалиться. Никто, кроме Цижэня и Ванцзи, не знал, что она из клана Вэнь и каких усилий стоило Сичэню выкрасть ее из темницы ордена Ланьлин Цзинь, куда ее поместили в ожидании казни. Сам орден Цзинь не мог сказать всем, что девушку украли и вместо неё перед всеми развеяли пепел совсем другого человека, умершего своей смертью. Вэнь Цин представили, как одинокую целительницу, лишившуюся во время войны своей семьи. И, по сути, даже не соврали.       Поприветствовав Вэнь Цин, Лань Чжань, прихватив с собой пару адептов, отправился на ночную охоту. Первую охоту, спустя три года.       Это был лишь предлог.       Разделившись с адептами, что вовсе не возражали и даже были рады избавиться от него, Ванцзи отправился на место своего последнего боя.       Он добрался туда лишь к ночи.       Как и чуть более трех лет назад шел снег. Мелкие снежинки тонким ковром укрыли землю, одев ее в белоснежные одежды.       Цвет ордена Гусу Лань.       Цвет траура.       Луна еще не взошла, но и под светом звезд искрится снег, на котором он оставляет следы, медленно подходя к той самой поляне.       Сейчас здесь пусто, тихо. Белоснежное, девственно чистое пятно в окружении частокола высоких тонких деревьев. Нет пышущих гневом, израненных и окровавленных заклинателей, нет пламени факелов, озаряющих поляну. Нет Его. Только заснеженная земля, темные деревья и звездный купол над головой. И тихие шаги по снегу, нарушающие это безмолвие.       Подойдя к месту, где ему тогда пришлось оставить Вэй Ина, Ванцзи уселся прямо на землю в позу лотоса. Погрузился в медитацию.       Он долго слушал этот мир, осматривал его. Но ничего. Ни следа. Словно тот взрыв стер саму память мира. Это место ничего не помнило. Тишина и безмолвие природы, погрузившейся в зимний сон.       Успокоив разум, начавший было метаться от нахлынувших воспоминаний, Лань Чжань извлек из цянкунь гуцинь и приготовился играть расспрос.       Более трех лет он этого не делал.       Вернее, не так. Он играл музыку расспроса, но не вкладывал в нее ни капли духовных сил.       Сегодня он сделает это правильно и лишь с одной целью. Попробовать дозваться до Его души, если она не ушла на перерождение. Но почему-то была уверенность в том, что этого не случилось.       Запорхали пальцы над натянутыми струнами, взвилась над поляной музыка, сплетаясь с духовной силой человека, её игравшего. Вверх, выше, она вознесётся в иные сферы, проникнет за грань миров, чтобы призвать оттуда душу. Чтобы человек, чьи пальцы её выводят, смог поговорить с этой душой.       Но мечется музыка в поисках. Нет среди сонма душ именно той, что так жаждет услышать музыкант. Спрашивают струны: вы видели его? Вы знаете его? Где он? Что с ним?       Нет ответа. Другие души лишь смеются от таких вопросов. Им чуждо всё. Человеческие чувства, страхи. Они ждут своего часа, чтобы вновь воплотиться, а до этого момента нет для них ничего важного. Дела живых остаются в мире живых. И им нет дела до этого человека и его вопросов.       Почему так? Почему он не отвечает? Почему нет и следа его души? Неужели она разбилась в ту ночь, рассыпалась вместе с телом на миллионы искр?       Это невозможно! Он отказывается в это верить!       «Я люблю тебя. Живи» – шептали его губы.       «Вэй Ин, если бы не эти слова и не А-Юань, я бы ушел вслед за тобой. Что мне делать в этом мире без тебя? Зачем мне этот мир, если в нем нет тебя?» – в полубреду шепчет Лань Чжань.       Он так ждал момента, когда сыграет расспрос. Он надеялся услышать его душу, поговорить с ним. Или узнать от других ушедших, что его Усянь уже вновь родился в этом мире. И тогда бы он отправился на поиски, чтобы защищать его на этом пути. Новая жизнь, новая судьба, но он хотел бы оберегать его, и неважно, в качестве кого – друга, названного брата и не обязательно возлюбленного. Лишь бы быть рядом.       Долго в эту ночь играл Ванцзи расспрос. Но ответ лишь один – тишина. Надо бы смириться, но он не может. Бьется сердце часто, не верит разум в то, что душа Вэй Ина исчезла безвозвратно.       Такого не может быть.       Он не верит. До конца своей жизни не поверит.       Множество раз он возвращался на эту поляну играть музыку расспроса. И всегда была ответом тишина.       И лишь однажды ему ответила проходящая мимо душа. Этот человек умер совсем недавно. Его аура показалась смутно знакомой. Злость на кого-то, непримиримый характер и несгибаемая воля. Эта душа словно знала его, Ванцзи, но не представилась. Она лишь рявкнула: «Он спит, либо зови лучше, либо не тревожь вовсе».       Когда Лань Чжань в тот раз вернулся в Облачные Глубины, то узнал, что от искажения ци умер Не Минцзюэ. Сичэнь пребывал в трауре, но у него была и радостная новость – Вэнь Цин беременна. Цижэнь радости не показывал, но выглядел довольным. Лишь глядя на Ванцзи, его взгляд вновь становился холодным и разочарованным.       Лань Ванцзи же в этом мире радовал только А-Юань, чьи успехи в заклинательстве превосходили всех в его поколении. Гуцинем он овладел лучше всех, летал на мече выше всех и сражался с тварями тоже лучше всех. Его ум цепок, выводы делает быстро и может их обосновать. Красив до умопомрачения и свято соблюдает правила ордена. Правда, только перед старейшинами и представителями других орденов. Ванцзи, в обход всех правил и законов, научил Сычжуя думать в первую очередь головой, а не безоговорочно полагаться на правила ордена. И юноша превзошел всех, чем даже вызвал одобрение старика Цижэня. А-Юаня признали истинным сыном Ванцзи даже те, кто в этом сомневались.       Что ж, это лишь к лучшему.       Если бы ещё Он хоть раз ответил на его призыв.       Жаль, что в ответ одна тишина.       ***       Музыка… такая знакомая… такая красивая… будто он уже слышал её не раз.       Надо проснуться… проснуться…       Но спится так сладко…       Здесь нет тревог и печалей, нет смерти и ненависти.       И нет любви.       Здесь нет ничего.       Одна пустота.       «Где я? Кто я?» – вопрошает одинокая душа.       «Вэй Ин… Вэй Ин… ответь мне», – доносится знакомый голос вместе с музыкой.       «Кто этот Вэй Ин?»        Почему ему знаком этот голос… это имя.       «Ответить мне… прошу тебя… хотя бы раз», – взывает голос, полный тоски и печали.       «Но, что мне тебе ответить? Кто ты? Кто я?» – спрашивает сонная душа.       Спать так сладко. Она так устала.       Но, вновь и вновь слышит душа эту музыку и этот голос. И была уже готова ответить на зов. И даже некие воспоминания проскользнули о той жизни, что она прожила там, в мире людей.       Такие нежные чувства.       Такая обжигающая страсть.       Что она помнит о той жизни? Что заберёт с собой в новую?       Любовь.       Преданность.       Нежность.       Боль от потери?       Нет, забыть… забыть эту боль…       Вдруг сонную дрему этой души нарушил новый голос.       Требовательный, не терпящий неподчинения. И одновременно отчаявшийся… Просящий…       «Вэй Усянь! Приди и отомсти за меня! Я больше не могу терпеть! Я дарую это тело в обмен на свершение мести! Приди же дух, невероятной ярости и мощи!» – из мира людей взывал человек.       «Невероятной ярости и мощи? Это не ко мне… я не желаю никому зла», – успела подумать душа, прежде чем ее призвали в мир живых.       ***       Вдруг сердце сбилось с размеренного ритма.       Ванцзи встрепенулся, а Сычжуй удивленно посмотрел на своего отца, что расширившимися глазами уставился в стену напротив.       – Господин! – донеслось с улицы, – Господин, новая просьба о помощи. Сказали отдать Вам, – пролепетал юный адепт, останавливаясь у входа в библиотеку, где Ванцзи с А-Юанем занимались в этот утренний час.       – Что случилось? – спросил Сычжуй, что уже много раз с такими же молодыми, как и он, адептами отправлялся на помощь, уничтожая тварей разного уровня.       – В деревне семьи Мо творятся странные вещи. Твари сбегаются туда, словно их что-то или кто-то манит. Хозяева поселения просят помощи и как можно быстрее! – произнес адепт.       – Хорошо, – ответил Ванцзи, – Сычжуй, уведоми Цзинъи и других твоих приближенных о том, что сегодня мы отправляемся на ночную охоту. Я пойду с вами. Но разбираться с нежитью будете сами, я лишь проконтролирую. Вам всё ещё нужно набираться опыта.       – Да, отец, – ответил Лань Сычжуй.       – Передай семье Мо, что адепты Гусу Лань прибудут для оказания помощи не позднее завтрашнего дня, – обратился Ванцзи к адепту, что принес эту просьбу.       – Я передам. Вас будут ждать, – ответил тот и удалился.       Сердце всё так же трепетало, словно в предвкушении долгожданного… чего? Чего он так долго ждет? Неужели?       О… Ванцзи бы был счастлив…       Это было бы словно в сказке с грустной концовкой, в которой писатель всё же решил изменить финал.       Но нет… нельзя позволять себе надеяться, ведь вновь будет так больно… больно из-за того, что все надежды бессмысленны.       – Отец? – услышал он обеспокоенный голос Сычжуя, – с Вами всё в порядке?       – Да. Всё хорошо, – ответил Лань Чжань.       Но сердце не переставало биться часто, а душа вдруг затрепетала, словно о ней там… где-то далеко кто-то думал… думал и любил…