Дети Аркадии

Джон всегда заканчивает работу на закате. Выключает компьютер — старый, тяжело гудящий, но вполне еще пригодный для работы, — складывает дела в аккуратную стопку, протирает стол специальной салфеткой, надевает пальто и покидает кабинет. Разумеется, тщательнейшим образом заперев дверь. Он вежливо прощается с секретарем, кивает охраннику и наконец выходит на улицу, не забыв придержать дверь для спешащего следом. Джон идет на стоянку такси, здоровается с водителем ближней машины справа и называет адрес. Этот ритуал повторяется изо дня в день, привычный и знакомый, как движение солнца по небу, и, кажется, никакие силы не заставят Джона изменить обычному своему расписанию. Но сегодня, садясь в такси, он велит отвезти себя вовсе не домой. В Блэкмаунте слишком многое произошло, и глупо твердить себе: все в порядке, все совершенно нормально, это меня не коснется… Смерть несчастного Марка, Дикая Охота, слухи, расползающиеся по углам, — вместе эти события складываются в картину, от которой у Джона холодеют кончики пальцев. Машина привозит его в чистый и аккуратный, пусть и не самый престижный район. Здесь нет ни однообразных высоток, растущих как грибы, ни изысканных коттеджей с ухоженными лужайками перед крыльцом. На Джона глядят мрачные дома красного кирпича с узкими окнами и крутыми утыканными трубами крышами. Наверное, еще со времен королевы Виктории, а то раньше, здесь снимали меблированные комнаты те, кто мог позволить себе достаточно приличное жилье, но ничего более. Ничего сверх. Джон расплачивается, выбирается из такси и решительно сворачивает в переулок, темный и извилистый. Значит, здесь. Отличный выбор, надо сказать: если бы он хотел убить или похитить кого-то из здешних обитателей, это — идеальное место. Темнеет осенью рано, и на главной-то улице никого не застать, и криков не услышат, а потом… потом будет поздно. Он снимает перчатку, касается стены, по которой мечутся тени, и делает глубокий вдох. Феи отняли у него все: его жизнь, его память — но кое-что Джон сумел забрать взамен. Например, умение договориться с кем и с чем угодно. Люди думают, что можно заключать сделки только с людьми, но как же они ошибаются! Договориться можно и с ветром, и с самой судьбой, если знать, как просить. Тени не исключение. Он выдыхает одно-единственное слово на языке, которого нет на этом свете, и те, кто танцует на стене, отзываются. «Ты? Мы помним тебя. Ты пришел спрашивать?» «Я приветствую вас, — Джон, не размыкая век, наклоняет голову в учтивом кивке, — я пришел узнать, что вы видели». «Мы видели многое, тот-кто-сумел-вернуться. Что ты хочешь услышать?» «Кто-то приказал вашим сородичам охотиться на живого. Она, как и я, сумела вернуться, но сейчас в опасности. Кто-то сумел зачаровать их так, что они могут обретать плоть». «Мы слышали! Мы видели! — в бесплотных голосах слышен отчетливый страх. — Мы не хотим говорить о нем. Он не предлагает нам ничего. Он приказал, и они стали служить ему. Мы не служим!» «Я знаю, и я не прошу вас служить, — Джон едва слышно выдыхает сквозь зубы, — кто это был?» «Мы не знаем его имени. Его имя забрал Повелитель, тот, кто был раньше нас, раньше нас всех. Он такой же, как ты, но не сумел вернуться. Повелитель приказывает ему. Он приказывает нам». Подменыша пробирает дрожь, и впервые он почти благодарен фейской муштре, только благодаря ей Джону удается совладать со страхом. «Я хочу видеть его. Прошу, покажите его лицо», — он вдыхает и сжимает вторую ладонь в кулак, зная, каким будет ответ. «Это стоит дороже. Ты утроишь плату». Он замирает на секунду. «Я согласен». И тени начинают танец. Они сплетаются, кружатся, перетекают из одной в другую, и несколько секунд Джон просто тонет в этом водовороте чужих лиц и образов. Отражение за отражением сменяют друг друга: бежит за мячом ребенок, шагает по тротуару Джессика, прыгает с подоконника толстая кошка… Тени ведут его все глубже и глубже, у них нет своего облика, но они идеально повторяют то, что видели. Главное, чтобы света хватило. Наконец, безумная пляска замирает, и на стене проступает смутный силуэт. Он невысок, сгорблен и больше похож на охотничьего пса, чем на человека. Длинные ноги, чтобы настигнуть добычу. Когти на руках, чтобы удержать ее. Зубы, чтобы терзать. У ног его лежат жуткие твари, лишь отдаленно напоминающие собак, и одна из них поворачивает к Джону безглазую морду. Портрет тут же исчезает, превращаясь в игру света и тьмы, и Подменыш успевает только услышать: «Мы выполнили твою просьбу, тот-кто-сумел-вернуться, и придем за платой. А теперь беги!» Джон не заставляет просить себя дважды. Он разворачивается и бросается наутек, забыв даже про вечную свою выдержку. Он не видит, но чует всем своим существом — тварь идет за ним следом. Она мелькает на краю видимости, скалит зубы-блики, кружит, прячась от света фонарей, и с каждым его шагом, с каждым ударом сердца подбирается ближе. Сорок шагов. Он сворачивает на главный проспект, но и там слишком мало огней, слишком много сумрака. Тридцать. Тварь уже даже не скрывается, и он слышит, как испуганно кричит за спиной женщина. Двадцать… Джон летит по улице, едва успевая огибать поздних прохожих, задыхаясь и более всего на свете опасаясь споткнуться. Галстук давно сбился набок, пальто распахнулось, и это выглядит совершенно неприлично, но Подменышу сейчас не до того. Если гончая его настигнет, ему будет точно не до безупречного вида. Десять шагов. Тварь поднимает голову и торжествующе воет, прекрасно зная, что добыче уже не спастись. Пять шагов. Джон бросается вперед — там, в нескольких ярдах, сияет спасительная, вызывающе яркая вывеска очередного паба, — но цепляется за зеркало какой-то машины и падает. Три шага. Гончая замедляет свой бег, скалит зубы и нарочито медленно ступает к нему, запутавшемуся в собственных ногах. Шаг. Джон с силой бьет ладонью по капоту, и ночную тишину разрывает возмущенный вопль сигнализации. Фары обрушивают на гончую поток ослепительно-белого света, всего на секунду, но этого хватает. Создание теней не успевает даже завыть. — Сэр, вы в порядке? Вам помочь? — чужой голос действует как ведро холодной воды, и Джон наконец соображает, что вот уже с минуту сидит на асфальте около чужого автомобиля и бездумно смотрит вперед. — Все со мной нормально, констебль, — он с трудом поднимается, отряхивает полы и кивает полисмену, — перетрудился, знаете ли. Бывает. Он прощается, заверяя, что все хорошо, и под недоверчивым взглядом блюстителя порядка спешит вниз, к собственному дому. Ему определенно необходимо выпить. В своей квартире, куда более фешенебельной, чем квартиры в том районе, он зажигает везде свет, наливает себе полный стакан бренди, а потом набирает хорошо знакомый номер. — Серпенте слушает, — похоже, Катарина еще не спит, — Джон, что тебе нужно в такой час? — У меня две новости, — говорит Джон подчеркнуто ровно. — Первая. Это не Дикая Охота. Пока. Вторая — это лоялист на поводке у фей, и мы все в смертельной опасности. Не гаси свет на ночь. Утром расскажу подробнее. Он выслушивает все, что высказывает ему Катарина, сонная, встревоженная и рассерженная, и думает, что надо бы перенести важные встречи на следующую неделю. Три ночи кошмаров едва ли будут полезны для его работоспособности, но дело того стоило. У врага теперь есть лицо.